Бывшие

– Ой! – Жена обрадовалась, что муж на нее не сердит и что можно похвалиться, как она отстаивала свое и Оленькино право не выходить на работу. – Я ведь думала – ты не велишь ругаться-то. А уж я так-то их срамила! Машке говорю: твоя, говорю, девка однуё семилетку осилила, пускай она и сидит под коровой с подойником. А моя доченька не для того в городе училась, не для того перьвую половину техникума закончила…

– А она что? – сурово спросил Дмитрий Акимыч.

Жена, донельзя довольная, что муж интересуется ее разговором с соседкой, вся раскраснелась и даже подбоченилась, показывая, как она смело противостояла атаке.

– Машка говорит: ты, говорит, бывшая председательша и больше ты как есть ничего, бесполезный грыб, вроде сыроежки! На своем, говорит, участке ковыряешься, мешки на рынок таскаешь, а на колхозную работу идти, так тебя болезни расхватывают!.. И дочка твоя, говорит, бывшая студентка, а теперь, из-за неуспеваемости, – нет – никто! И муж твой, говорит, бывший…

Но тут она увидела, что переплеснула лишнего масла в огонь.

Дмитрий Акимыч тяжело поднялся с лавки, уперся кулаками в стол и так пронзительно поглядел на жену, как, бывало, на собраниях пронзал взглядом того из колхозников, который начинал наводить критику на него, на самого Ползункова.

– Чтоб я этого паскудного слова в своем дому не слыхал! Понятно?

– Да господи, да батюшки! – воскликнула жена так возмущенно, чтоб сразу стало понятно – она сама готова разорвать в клочки всякого, кто называет ее Митюшу «бывшим».

– То-то вот, – внушительно произнес Дмитрий Акимыч, снова плотно усаживаясь на лавку. – И запомни и людям скажи: меня никто не может заставить работать! У меня вон они, пузырьки, на окошке, на-кася, выкуси! Председатель-то я, может, и бывший, а нынче я гражданин, нуждающийся в медицинской помощи на почве нерв. Небось голой рукой ежа не возьмешь.

Жена с уважением и даже с некоторой завистью поглядела на пузырьки, выставленные на подоконнике, и произнесла жалостливо:

– Ведь вот, жила я, Митюша, за тобой, как за каменной стеной, никакой медициной на черный день не запасалася. Ни к чему было.

Она вздохнула, но, будучи по натуре женщиной предприимчивой и сообразительной, тут же добавила деловито:

– А уж пузырьками и мы с Оленькой разживемся. Чтоб у женщины, да какой-нибудь хвори не нашлось – этакого не бывает! Не там подпирает, так в другом месте жжёть! Поди, прощупай, это тебе не курица. И пускай те, которые здоровые, ворочают, а мы и с приусадебного сыты будем.

Громкий стук в окошко прервал ее слова. Оба они, и муж и жена, приникли к стеклу. Сперва увидели только варежку, а затем разглядели и того, кто стучал, – Сашку Федотова, Кузнецова парнишку, который добровольно исполнял должность курьера во всех важных случаях колхозной жизни. Жена распахнула форточку.

– Акимыч дома? – сурово спросил Сашка, сбивая ушанку со лба на затылок. – Чтоб он и чтоб ты обязательно в шышнадцать ноль ноль приходили на собрание. Председатель сказывал – вопрос об лодырях. Важно. Чтоб обязательно, ага?

Дмитрий Акимыч с шумом захлопнул форточку. Жена испуганно поглядела на него и вскрикнула со слезой в голосе:

– Господи! Какие такие лодыри, и где только сыскали этих лодырей? Все кругом как есть сознательные, а те, что больные… ну уж с тех не взыщите! Больной человек, он больной и есть! Не в прежнее поди-ка время живем, а в нонешнее. Больному у нас везде… уваженье и почет!..

И сыпала и сыпала словами, так жалостно и убедительно, как будто уже видела себя на собрании, где нужно постоять и за себя и, если понадобится, перегрызть горло за Оленьку, поскольку уж бог обидел и муж ее больше не председатель, а числится в бывших.