Страница 136 из 197
Эта ситуация была чревата как опасностями, так и преимуществами для большевиков. Голод в городах и промышленных областях стимулировал недовольство и подрывал их политическое влияние. В 1918 году города по всей России вскипали и волновались от недостатка хлеба. В Петрограде, где к концу января 1918 года дневной паек составлял 100 г хлеба, выпеченного пополам с молотой соломой, положение было особенно напряженным33. Поскольку этого рациона не хватало для поддержания жизни, горожане вынуждены были прибегать к услугам рынка, причем рыночные цены были искусственно взвинчены вследствие преследования крестьян-торговцев сотрудниками ЧК. Так, цены на хлеб колебались в пределах от двух до пяти и более рублей за фунт, что делало его недоступным для рабочих: те из них, кому посчастливилось найти работу, получали в лучшем случае 300–400 рублей в месяц34. В течение всего 1918 года пищевой паек в Петрограде менялся каждые несколько дней, повышаясь или понижаясь в зависимости от того, смогли или нет продовольственные поезда пройти сквозь засады, которые устраивали солдаты-дезертиры и голодные крестьяне. Если последним удавалось перебить охрану, они обирали поезд в одну минуту, и в Петроград он приходил пустым. К марту хлебный паек в Петрограде медленно дошел до 150 г, но уже в конце апреля упал до 50-ти. В провинциальных городах ситуация была не лучше. В Калуге, например, в начале 1918 года дневной паек составлял 125 г35.
В попытках уйти от голода люди толпами бежали из городов: в основном это были крестьяне, пришедшие в город во время войны, чтобы найти работу в оборонной промышленности, и демобилизованные солдаты городских гарнизонов. По сведениям того времени, население Петрограда непрерывно сокращалось: к апрелю 1918 года 60 % промышленных рабочих, проживавших в нем на январь 1917 года (т. е. 221 000 из 365 000), выехали в деревню36. Такая же картина наблюдалась и в Москве. За годы революции и гражданской войны Москва потеряла половину своего населения, а Петроград — две трети37, что в большой мере свело на нет индустриализацию России и вернуло ей старый облик. [Хорошо осведомленный человек, побывавший в советской России в 1920 году, приводит более впечатляющие цифры: по его мнению, население Петрограда уменьшилось с 3 000 000 (в 1917 г.) до 500 000 человек (Berkman A. The Bolshevik Myth, 1920–1922. Lnd., 1925. P. 33).]. По оценкам русских статистиков, 884 000 семей, или около 5 000 000 человек, бежали из городов в деревню за период между 1917 и 1920 годами38. Это соответствует числу крестьян, переселившихся в городские местности за время войны (примерно 6 000 000).
Оставшиеся в городах выражали недовольство недостатком продовольствия, выходя на демонстрации или даже организуя восстания. Мужчины и женщины из низших сословий, обезумев от голода, с боем брали магазины и склады продовольствия. В газетах публиковались сообщения о домохозяйках, бегавших по улицам с криками: «Хлеба!» Торговцы, заламывавшие слишком высокие цены, рисковали стать жертвами самосуда. Во многие города по указу местных властей был прекращен или ограничен въезд. Петроград стал закрытым городом: в феврале 1918 года Ленин подписал указ, запрещавший лицам, проживавшим в других местах, въезд в столицу и некоторые области северной России. Эта практика была принята и в других городах39.
В атмосфере голода и беззакония росла городская преступность. По донесениям милиции, в третий месяц большевистского правления населением Петрограда было совершено 15 600 краж со взломом, 9370 ограблений магазинов, 203 801 карманная кража и 125 убийств40. О числе незарегистрированных преступлений можно только догадываться, но оно было, по-видимому, велико, поскольку запуганные жертвы произвола боялись доносить на грабителей, орудовавших под именем «экспроприаторов».
В деревне тоже царил хаос. Некоторые губернии (например, Воронежская) были завалены хлебом; другие (соседняя с ней Рязанская) отчаянно голодали. Пока одни сидели на значительных излишках хлеба, другие умирали с голода. Владельцы излишков либо продавали зерно по рыночным ценам, либо, в большинстве случаев, припрятывали его в надежде, что государственная монополия на торговлю хлебом будет отменена. Благотворительность была не в ходу: сытые крестьяне не только прогоняли, но и преследовали голодных, осмелившихся просить подаяния41.
Страницы газет первой половины 1918 года, посвященные проблемам села, дают нам картину непрекращающегося и неприкрытого кошмара. Заметка, опубликованная в «Рязанской жизни» в начале марта, может быть, и не совсем показательна, поскольку голод в Рязани достигал чудовищных размеров, но дает некоторое представление о том, как быстро стала вырождаться деревня при большевиках, до какой примитивной анархии она опустилась. По сообщению газеты, крестьяне этой губернии ограбили все магазины, торговавшие спиртным, и находились в состоянии беспробудного пьянства. Они устраивали дикие драки и оргии, в которых принимали участие старики и молодые девушки. Детей, чтобы не путались под ногами, тоже поили водкой. Не желая терять свои деньги в результате конфискации и инфляции, крестьяне проигрывали огромные суммы в азартные игры, чаще всего в «очко»: простой мужик мог спустить таким образом до тысячи рублей за вечер. «Старики… покупают картины «страшного суда». Мужики в глубине души верят, что «конец мира» близок… А пока, до ада, на земле идет ломка всего старого, недавно с большими усилиями созданного. Ломают все так, что треск идет по всему уезду»42.
В тем местах, где голод был особенно силен, отчаявшиеся крестьяне устраивали «голодные бунты», уничтожая все вокруг. После одного такого бунта в неком уезде Новгородской губернии местные коммунистические власти обложили население в 12 000 человек «контрибуцией» на сумму 4,5 млн. рублей, как если бы они были восставшим населением захваченной колонии43.
Голод был несомненной опасностью, однако большевики усматривали в нем и положительные стороны. Во-первых, государственная монополия на торговлю хлебом хоть и привела к сокращению продовольствия, но зато позволила ввести систему распределения, которая, в свою очередь, позволила взять под контроль городское население и выделить и поощрить определенные социальные группы. Во-вторых, голод сломил дух нации, сделав ее неспособной к сопротивлению. Психология голода изучена плохо, но русские исследователи отмечали, что он делает человека более склонным подчиняться авторитету. «Голод плохой спутник в творчестве и созидании, — писал один большевик, — он вдохновитель слепого разрушения, темного страха, желания отдаться, вручить свою судьбу на волю кого-то, кто бы взял ее и устроил»44. Если голодный и может драться, то только с таким же голодным и за кусок хлеба. Этот вид политической апатии приводит человека к покорности, которой не добиться полицейскими мерами.
Большевики хорошо сознавали политическую выгоду голода, — это можно доказать тем, что они отказались бороться с ним единственным мыслимым способом, к которому прибегли впоследствии, когда их власть в России стала бесспорной, — введением свободного рынка на торговлю хлебом. Как только это было сделано, производство зерна стало стремительно расти и вскоре достигло довоенного уровня. И о такой возможности они, конечно, знали. В мае 1918 года специалист по производству зерна СД.Розенкранц объяснял Зиновьеву, что нехватка хлеба не является следствием «спекуляции», а возникла из-за отсутствия стимула к производству. При установлении монополии на хлеб крестьянину становилось невыгодно выращивать его на продажу. Засаживая освобожденные из-под хлеба площади корнеплодами (картофелем, морковью и свеклой), которыми все еще разрешалось торговать на рынке, он зарабатывал огромные деньги: на свободном рынке пуд такой продукции приносил до 100 рублей, то есть с одной десятины крестьянин мог получить до 50 000—60 000 рублей дохода. Незачем было утруждать себя выращиванием хлеба, если государство все равно конфисковывало его за бесценок. Розенкранц выразил уверенность, что, если правительство более реалистически отнесется к возможности свободной торговли хлебом, проблема голода будет решена в два месяца45.