Сны о России

Вторыми по численности после камчадалов были в Нижнекамчатске русские. Здесь проживали городничий, председатель суда, священник. Судов было два: один вел уголовные дела, другой разрешал торговые споры. Оба подчинялись охотскому губернскому суду и по каждому делу обязаны были докладывать в Охотске. Среди жителей Нижнекамчатска имелось и несколько ссыльных, некоторые из них жили здесь уже по тридцать лет и более.

Несмотря на все богатства Камчатки, Кодаю и его спутникам трудно пришлось здесь зимой. После нескольких лет мытарств они привыкли к сносной жизни и представить себе не могли, что ожидает их в Нижнекамчатске с наступлением периода снежных буранов. Но об этом рассказ впереди.

Никому из японцев неведомо было прошлое камчадалов, населявших поселок. Смирение, которое читалось на их лицах, столь похожих на лица айну, объяснялось отнюдь не спокойным течением их жизни. Скорее всего оно перешло к ним по наследству от дедов и прадедов. Необходимость примириться с неумолимой судьбой, отказаться от сопротивления — таково было наследие, завещанное им предками.

Еще за пятьдесят лет до того, как Кодаю и его спутники появились на Камчатке, жизнь местного населения здесь была настолько ужасной, что описать ее не представляется возможным.

Крашенинников, посетивший Камчатку в тридцатые годы восемнадцатого века, в своей книге «Описание земли Камчатки» отмечает, что русские казаки на Камчатке имели своих холопов и жили как царьки. Играли в карты на награбленные меха и даже на своих холопов из местных жителей. Бывали случаи, когда холопы в течение дня переходили из рук в руки до двадцати раз. Когда сборщики приходили за ясаком, а взять было нечего, они заставляли камчадалов раздеваться и отбирали одежду, а то и уводили должников в рабство — отрабатывать долг — либо отправляли на продажу в Якутск, где процветала в то время торговля подневольными людьми.

Согласно «Истории Камчатки», написанной Окунем и опубликованной в 1935 году, по переписи населения 1724 года, в Камчатском остроге на двадцать семь вольных жителей приходился сто один холоп, в Большерецком остроге на тридцать четыре вольных жителя — сто восемь холопов, в Анадырском остроге на шесть вольных жителей — семнадцать холопов. Понятно, что при таком положении на Камчатке то и дело имели место случаи убийства сборщиков ясака, и всякий раз виновные подвергались жестокому наказанию.

В июле 1731 года в районе Нижнекамчатска неожиданно вспыхнул крупный бунт камчадалов. По-видимому, он готовился уже давно. Камчадалы приурочили его к отплытию из устья реки Камчатки на Анадырь карательного отряда, отправленного из Большерецка. Восставшие захватили Нижнекамчатский острог, а проживавших там с семьями сорок русских казаков уничтожили. Но камчадалам не повезло: карательный отряд еще не успел к тому времени отплыть из Большерецка. В Нижнекамчатск сразу же было отправлено семьдесят два казака, а вслед за ними — второй отряд с двумя пушками и двумя мортирами. Рассчитывая на длительное сопротивление, восставшие запаслись продовольствием и укрепили стены крепости. У них имелось всего двадцать ружей, а главным оружием были луки со стрелами. После двухдневного ожесточенного сражения русские казаки захватили крепость, а оставшиеся в живых камчадалы подожгли склады и сами бросились в огонь. Однако главарю бунтовщиков Федору Харчину удалось спастись. Эти события словно послужили сигналом: камчадалы повсюду стали строить небольшие острожки и нападать на русских. Волнения охватили весь Камчатский полуостров. Новым опорным пунктом восставших камчадалов стала Еловка; туда бежал из Нижнекамчатска Харчин, там же развернулись основные бои. Дважды враждующие стороны вступали в мирные переговоры, во второй раз Харчина заманили в ловушку и схватили. Опорный пункт восставших был разгромлен.

Лишившись единой базы, бунтовщики продолжали оказывать разрозненное сопротивление многочисленным карательным отрядам. Камчадалы дрались яростно. Известен даже случай, когда тойон[15] Тигель, проиграв многодневное сражение, перерезал всех своих жен и детей и лишил себя жизни. Другой камчадал, Вафилуч, построив вместе с пятьюстами соплеменниками острожек, яростно сопротивлялся карателям, но, не выдержав обстрела и не желая капитулировать, избрал для себя смерть.

Подобного рода стычки продолжались вплоть до 1739 года. После подавления мятежа на Камчатку прибыл майор Мерлин во главе отряда на пятистах пятидесяти четырех санях. Он был направлен специально для проведения дознания. Харчина, считавшегося главарем бунтовщиков, и его дядю Голгоча приговорили к смертной казни. Были казнены также трое русских ясачных начальников из трех камчатских острогов. Тем самым российское правительство хотело показать местному населению, что оно считает несправедливыми бесчеловечные действия сборщиков ясака. Все это красноречиво свидетельствовало о том, в какое беспокойство повергли русское правительство события на Камчатке.

Автор «Истории Камчатки» Окунь писал, что правительству России, издавшему указ в защиту местного населения, на самом деле было безразлично, проводится ли он в жизнь, оно было заинтересовано исключительно в том, чтобы своевременно поступала в казну пушнина.

После бунта 1731 года правительство России пришло к выводу, что необходимо создать опору своей колониальной политике среди самих национальных групп. Такую опору оно нашло в лице тойонов, которым вменялось в обязанность наблюдение за действиями местных жителей, суд и расправа, а также сбор ясака. Но бунты не утихали и после передачи власти тойонам, поэтому русским запрещалось посещать поселки камчадалов. Сбор же ясака, производился под защитой вооруженных отрядов.

Во времена Кодаю в Нижнекамчатске проживали уже внуки и правнуки участников большого бунта. Русские теперь не относились к ним столь бесчеловечно, как к их дедам и прадедам, но из этого не следует, что жизнь камчадалов стала легкой. Система сбора ясака была еще более усовершенствована. И смирение, написанное на их лицах, было, по-видимому, смирением людей, приученных за полвека, прошедших после бунта, к беспрекословному послушанию. А бунтарский дух перекочевал дальше на север, к корякам.

В октябре на Нижнекамчатск обрушились снежные бураны. Японцы, проведшие четыре года на Амчитке, имели представление о зимних холодах, но тамошние морозы не шли ни в какое сравнение с камчатскими буранами, которые в течение многих дней вздымали в небо среди кромешной тьмы огромные тучи снега. Зима на Амчитке была, можно сказать, сносной. Снежные бури нередко относились морским ветром в сторону, проглядывало солнышко, а когда ветер стихал, глазам представала блестевшая на солнце мириадами льдинок снежная равнина. На Камчатке ничего подобного нельзя было увидеть. День за днем Нижнекамчатск окутывала крутящаяся белая мгла. Солнце не появлялось и тогда, когда буран утихал, истощив свои силы. Наступала страшная, до звона в ушах тишина. После буранов жители Нижнекамчатска выбирались на утонувшую в снегу улицу и молча разгребали сугробы, вздымавшиеся кое-где выше домов. В период буранов все городские лавки закрывались и торговля замирала.

В дни, когда буран стихал, Кодаю отправлялся проведать своих земляков, живших за пределами крепости. А те, в свою очередь, приходили к нему — обычно по двое. Бывало, буран длился по нескольку дней кряду. Тогда самые молодые из японцев — Исокити и Синдзо — приходили к Кодаю, несмотря на вьюгу.

— Глупцы! — всякий раз ругал их Кодаю. — Вас ведь может занести снегом. Зачем все мы старались выжить? Чтобы найти смерть в этом камчатском городке? Разве можно так не дорожить жизнью? Передайте Коити, что он дожил до седых волос, а не способен справиться с молокососами вроде вас!

Кодаю специально упомянул Коити. Он был уверен, что именно Коити, беспокоясь за Кодаю, посылал Исокити и Синдзо проведывать его в буран.

Больше во время бурана к Кодаю никто не приходил, но стоило вьюге утихнуть, как сразу же кто-нибудь являлся, словно специально дожидался этого момента. Зима для японцев тянулась бесконечно. Им казалось, что прошло уже несколько зим, но вот наступило рождество. Буран прекратился, и воцарилась тишина. В тот вечер допоздна звонили церковные колокола. Майор Орлеанков пригласил Кодаю за праздничный стол и потчевал заморским вином. Вокруг стола сидели подчиненные Орлеанкова и именитые гости из Нижнекамчатска.

15

Тойон — старейшина камчадальского рода.