Страница 63 из 82
Ссутулившись в седле, председатель задумался на некоторое время, потом тронул коня и порысил к темневшему на взгорке дому Жухлицкого.
Несмотря на поздний час, Аркадий Борисович не спал. Турлая он встретил со всегдашней насмешливой любезностью, однако взгляд его выдавал тщательно скрываемую настороженность.
– Играть в кошки–мышки не будем,— сразу же начал председатель Таежного Совета.— Выселение народа из тайги состоялось под предлогом отсутствия продуктов, так?
– Не под предлогом, а по причине…
– Ну, нехай будэ гречка,— Турлай не стал спорить.— Значит, запасов тогда у тебя не было. Выходит, нет их и сейчас, так?
– Странный вопрос,— после некоторого раздумья пробурчал миллионер.
– Слушай, Аркадий Борисыч, не надо вилять на ровном месте,— голос Турлая построжал.— Спрашиваю официально: утаил ты запасы продовольствия от приисковых рабочих или нет?
– Нет! — твердо ответствовал Жухлицкий.
– Так, так… Я к чему речь–то веду — на Магдалининском, понимаешь, обнаружился целый провиантский склад…
– А при чем здесь я? — раздраженно перебил Аркадий Борисович.
– Да, видишь, показалось мне — твое там добро. И подумал я, что вот–де когда Аркадий Борисыч наш с поличным попался. Сам понимаешь, дело подсудное — саботаж и прямое вредительство, а за это нынче карают по всей строгости.
Жухлицкий криво улыбнулся.
– Где доказательство, что тайники мои?
– А чьи? — прищурился Турлай.
– Да чьи угодно! — в голосе Жухлицкого проступило озлобление.— Зачем бы я стал на своей площади такое устраивать? Или я совсем дурак? Ведь говорили ж варнаки: не кради, где живешь, и не живи, где крадешь.
– Верно, верно,— посмеиваясь в усы, согласился Турлай.— Продовольствие, стало быть, бесхозное… Что ж, конфискуем в пользу населения.
Председатель направился к выходу, но у самой двери вдруг резко обернулся, перехватив откровенно ненавидящий взгляд Жухлицкого.
– Нам с тобой любить друг друга не за что,— медленно произнес Турлай.— И верить друг другу тоже не приходится. А посему предупреждаю: сейчас весь чироканский люд собирается на Магдалининский, и если по пути или там, на месте, случится, не дай бог, какая провокация, ответ держать тебе. Даю в этом мое твердое слово. Придем сюда всем народом и спросим за все разом. Что с тобой тогда станется, догадывайся сам.
С этими словами председатель Таежного Совета вышел.
Оставшись один, Жухлицкий дал выход своей ярости — хватил залпом здоровенный бокал водки и вместо того, чтобы закусить, шваркнул об пол тарелку с солеными груздями.
Аркадию Борисовичу было из–за чего гневаться. Часа два назад Митька и Рабанжи — этот без одного уха — явились безоружные и рассказывали черт знает что: на них якобы напал Штольник, давнишнее пугало приискового бабья и детворы; они–де несколько раз стреляли в него; по словам Митьки, его выстрел почти в упор, «прямо в лохматую голову», прошел без видимых последствий; далее Штольник, мол, вырвал у Митьки винтовку и согнул ее в бараний рог…
Аркадий Борисович выслушал эту быль–небылицу, поразмыслил и решил так: уж коли Купецкий Сын, давно зная про магдалининские тайники, до сей поры не проболтался, то, скорее всего, и впредь будет помалкивать. Потому Жухлицкий не стал ничего предпринимать и уже начал успокаиваться, как вдруг, словно черт по душу грешника,— Турлай!..
Когда речь зашла о конфискации, у Жухлицкого, точно, мелькнула вгорячах мысль учинить такое, что отбило бы у приискового хамья охоту до чужого добра. Однако этот однорукий босяк оказался умен: Жухлицкий представил себе озлобленную, отчаявшуюся от голода толпу, выламывающую двери его дома, и внутренне содрогнулся. Гнев народа — это тебе не варнацкие ножи и не винтовки турлаевского воинства; гнев народа — почти божий гнев, уж это–то хозяин Чирокана понимал отлично. Поэтому, несмотря на выпитую водку, Аркадий Борисович принял решение трезвое и здравое — магдалининскими тайниками надо попуститься, дабы не лишиться неизмеримо большего…
Уже начинало светать, когда жители Чирокана пришли на Мария–Магдалининский. Заброшенный прииск, особенно мрачный сейчас, на исходе ночи, в первый миг заставил людей невольно притихнуть, но мысль о предстоящем быстро прогнала все страхи, и вот уже со свистом и криками зашмыгали расторопные мальчишки, заговорили мужики, смеясь, начали перекликаться бабы. От шума голосов проснулся в вершинах деревьев ветер, шевельнулся, вздохнул, и тотчас бодрящей свежестью потянуло над землей.
Купецкий Сын, важный — не подступись, вышел вперед и зашагал, показывая дорогу. В укромном месте, со всех сторон прикрытом кустами, остановился, ткнул ногой в ворох лесного гнилья:
– Откидай!
Команду мигом исполнили, и открылись доски. Убрав их, увидели черное устье шурфа.
– Здесь кули с мукой,— сказал Купецкий Сын, подумал и добавил: — Хорошая мука, крупчатка…
Люди теснились вокруг квадратной дыры, глядя на нее, словно на какое–то чудо, и молчали. Только из задних рядов раздался визгливый бабий голос:
– Что ж ты раньше–то молчал, идол!..
– Посторонись! — сквозь толпу протискивался Кожов с длинным шестом в руках.
Подойдя, он опустил его в шурф — шест ушел вглубь аршина на четыре,— потыкал.
– Что–то мягкое… Эх! — Кожов сел на край шурфа, поплевал на ладони и, цепляясь за шест, полез вниз.
– Остерегись, может, там бабай сидит,— пошутил многодетный Карпухин, и все облегченно рассмеялись.
– Эй!— глухо позвал из ямы Кожов.— Давай веревку.
Тотчас ее подали и через минуту вытянули тяжелый мешок, цветом и тугой округлостью приятно напоминающий сытого боровка.
– Пошло дело! — Турлай довольно пригладил усы и поглядел на Ваську: — Где еще?
– В штольне, тама…— Купецкий Сын указал большим пальцем куда–то за плечо.— Ну, опять же и по другим шурфам поглядеть надо… Вот дядя Гурьян, он туточки все знал, а я что…
Турлай похлопал его по плечу.
– Ну–ну, не прибедняйся — ты у нас орел. Веди–ка теперь в штольню.
К восходу солнца из разных мест было извлечено более девяноста кулей муки, около тридцати — различных круп, десяток огромных оплетенных бутылей с постным маслом, столько же цибиков чая и немало разной бакалейной мелочи. Все это тщательно подсчитывалось хозяйственным Алтуховым, заносилось в особую книжечку, а после складывалось на очищенной поляне перед развалинами былых приисковых строений. Сюда же постепенно собрались все люди. Стояли, негромко переговариваясь и как бы ожидая чего–то. Первоначальное оживление прошло, чироканцы помрачнели, словно их не радовали эти поистине бесценные нынче продукты. Притихли дети — Алтухов поделил меж ними пару головок сахара, и теперь они увлеченно похрумкивали давно забытым лакомством.
– Пошто мешкаем–то? — не выдержал наконец Карпухин.— Коль пошабашили, то вертаться бы надо, а?
– Успеешь! — отозвался Кожов, вполголоса разговаривавший в сторонке с мужиками.
Он подошел, поднялся на телегу и с высоты оглядел сразу примолкшую толпу. Поправил висевшую за плечом берданку.
– Довольны, да? Рады? — Всегда неулыбчивое его лицо было сейчас особенно суровым.— Вот пойдем сейчас по домам, сварим из этой муки болтушку, наедимся до отвала и спать завалимся. То–то счастье! А Жухлицкий пусть и дальше живет припеваючи. Говорит же вон председатель наш: не моги, мол, трогать его — сверху не велят…
Толпа глухо заворчала. А Кожов меж тем продолжал бросать колючие слова:
– Люди мы шибко смирные. Нам плюнь в харю — мы утремся да еще и спасибо скажем, верно?
– Ты пошто взялся над народом–то глумиться? — удивленно проговорил кто–то.
– Не я, а сами вы глумитесь над собой! — возвысил голос Кожов.— Сволочь Жухлицкий сто кулей муки гноил в шурфах, а вы помалкивали да с голодухи пухли вместе со своими детишками. Что, не правда? Бывает, найдет собака зарытую кость, грызет и рычит: не подходи! Ну, а как сгрызет, снова хвостом виляет, смотрит, не подбросит ли кто еще. Так и вы!
– Эй, эй! — закричало уже несколько голосов.— Ты про дело давай!.. Вовсе спятил мужик!.. Пакости–то говорить мы и сами умеем…