Страница 52 из 82
– Это уж вы, Епифан Савельич, немножко того… погорячились,— мягко упрекнул зарапортовавшегося Кудрина Жухлицкий.— Председатель прав. Надо, конечно, позаботиться об арестантах. Вот только куда бы их поместить?
– Неужто не стало в Чирокане пустых домов? — сказал Турлай.
– Дома–то есть, — размышлял вслух Аркадий Борисович.— вот только сбежать из них — пара пустяков…
– Не сбегут они, некуда им сбежать… Да и незачем,— Турлай со скучающим видом оглядел обширный двор и вдруг, как бы невзначай, спросил: — О каком это золоте они толковали?
– Вот–вот, из–за него–то они, бедняги, и спятили,— засмеялся Жухлицкий.— Не то у них золото украли, не то они сами у кого–то стащили. Мертвеца еще приплели сюда же… Что с них возьмешь: сумасшедшие — они и есть сумасшедшие…
– Так–то оно так, да одно неладно: убитые. За здорово живешь одиннадцать человек не убивают. Тут замешано золото… много золота. А где оно?
– Орочон же говорит, что затопили в реке,— вмешался Кудрин.
– Утопить–то утопили, да не все,— попыхивая цигаркой, сказал Турлай.— Треть утопили, но никак не больше. Куда ж подевалось остальное? В свинец обратилось? Или покойный Ян Тули пришел с того света да унес его?
– Э, гражданин председатель, оставим лучше эти гадания!— Жухлицкий безнадежно махнул рукой.— А то как бы самим не спятить из–за этого проклятого золота.
– Ох и хитрый ты мужик, Аркадий Борисович,— засмеялся Турлай.— Сказал тоже: проклятое золото!.. Нет, гражданин Жухлицкий, золото золоту рознь. Если им владеешь ты или такие, как вот эти спятившие, тогда — да, оно проклятое, это верно. А вот если золотом владеет народ, республика,— тут уж оно никак проклятым быть не может.
Турлай попрощался с язвительной учтивостью и направился к воротам. Жухлицкий, все еще сохраняя на лице притворную беспечность, глядел ему вслед. «Догадывается, однорукий пес,— лихорадочно соображал он.— Дураку понятно, что с золотом дело нечисто… Свое бы расследование не затеял…»
И тут вдруг перед Аркадием Борисовичем словно сверкнула молния: ведь если Чихамо не притворяется — а так оно и есть,— то кто–то же его ограбил! И вместо того, чтобы сразу бросить все на поиски грабителей, он, Жухлицкий, потратил, растранжирил поистине драгоценные дни на возню с гостями и недоумком Кудриным! Потерянное время грозило обернуться двояко: или грабители успели уже покинуть Золотую тайгу и, следовательно, оказаться за пределами досягаемости; или до них прежде Жухлицкого доберется Турлай и реквизирует пуды золота на нужды своей мировой революции. Орочонский бог! Как могло случиться, что он, незаурядного ума человек, допустил такую прямо–таки вопиющую глупость? Аркадий Борисович выругался сквозь зубы.
– Ась? — тотчас встрепенулся Кудрин.— Что вы сказали?
– Иди–ка ты к… Хотя — нет, никуда не ходи! Ты мне скоро понадобишься.
Молниеносно приняв какое–то решение, Аркадий Борисович торопливо взбежал к себе наверх. Прежде всего он извлек из сейфа свою гордость — подробнейшую сводную карту Золотой тайги. Карту эту он составил собственноручно на громадном материале всех исследователей, когда–либо работавших в Золотой тайге и смежных с нею районах, а также собственных глазомерных топографических съемок. Второй такой карты, столь же подробной и насыщенной специальными сведениями, не существовало. На ней были обозначены все мало–мальски интересные проявления россыпного и рудного золота, серебра, платины, меди, железа, свинца, асбеста, каменного угля, строительного сырья, драгоценных и полудрагоценных камней, термальные источники, районы распространения тех или иных горных пород, зимовья, заброшенные штольни, известные и тайные тропы, перевалы, солонцы, склады и лабазы. Бесценная карта!
Когда–то, и не столь уж давно, Аркадий Борисович взирал на нее как на изображение своих вотчинных владений, своего королевства. Вспомнив о тех временах, Жухлицкий лишь коротко вздохнул.
Раскрыв приобретенную еще в Марбурге готовальню с богатейшим набором инструментов, он достал измерительный циркуль и задумался. Вот он — злополучный прииск Полуночно–Спорный. Тут все это и произошло — кто–то, превосходящий хитростью самого тертого–перетертого Чихамо, выследил его и подменил золото на свинец… Аркадий Борисович раздраженно фыркнул. Получалась чушь. За каким чертом понадобилось неизвестным злоумышленникам столь замысловатым образом украшать обыкновенное, хоть и очень крупное воровство? Это же совершенно никчемный, ненужный труд — достать где–то такую уйму дроби (три пуда!), доставить к тайнику Чихамо и аккуратно пересыпать в кожаные мешочки, предварительно изъяв оттуда золото. Более идиотского занятия и не придумаешь! Куда проще побросать мешочки в один большой мешок, взвалить его на спину и удариться рысцой через тайгу…
«Стоп!»— Аркадий Борисович притормозил свое галопирующее воображение. Словно бы голос свыше подсказывал, прямо–таки нашептывал ему, что грабителей не могло быть несколько — грабитель был один. Аркадий Борисович представил себе человека, пробирающегося через таежные хляби, в стороне от троп и жилья, несущего на себе около полуцентнера груза, и недоверчиво покачал головой: получалось слишком уж мудрено… Тогда, стало быть, этот алхимик, обращающий золото в свинец, шел по тропам, заходил на заимки, ночевал в зимовьях? Но тогда его непременно бы где–то увидели, встретили, и Аркадий Борисович через своих людей, разбросанных по всем ключевым местам Золотой тайги, что–нибудь бы да знал о нем…
Итак, оставалось единственное допущение: золото все еще хранится где–то в тайге — там, куда его перепрятал человек — несомненно, здешний, выследивший тайник Чихамо, и место это, скорее всего, находится не очень далеко от Полуночно–Спорного прииска. Значит, необходимо предпринять следующее: первое — выяснить, кто за последние, скажем, два–три месяца приобрел в приисковых лавках или с рук большую партию дроби; второе — установить тайное наблюдение за окрестностями Полуночно–Спорного, подходами к нему и тропами, пересекающими те места.
Аркадий Борисович долго сидел над картой, тщательно изучая подлежащую контролю площадь, вымерял расстояния. Наконец он отбросил циркуль и, выпрямившись в кресле, с хрустом потянулся. Интуитивно он чувствовал, что принятое им решение — единственно правильное, однако ощущение недовольства собой от этого только усилилось. И в этот момент неслышно отворилась дверь и вошла Сашенька. Глядя на нее, Аркадий Борисович засмеялся устало и счастливо.
– Иногда мне бывает плохо, тяжело, но лишь увижу тебя, друг мой, и сразу становится легче. Почему?
– И вправду вам плохо, Аркадий Борисович,— Сашенька приблизилась, легонько провела пальцами по его волнистым, начинающим седеть волосам.— Лицо–то до чего измученное. Это все из–за убитых на том прииске?
– Да, из–за них тоже…
– Вот уж невидаль…— вздохнула Сашенька.— Да мало ли на приисках убивали и убивать будут. Что ж изводить–то себя?
Жухлицкий изумленно уставился на нее. Нет, никогда, наверно, не привыкнет он к таким вот странным и всегда неожиданным вывертам… или изломам?.. ее натуры. Вспомнились вдруг строчки давних и, слава богу, единственных за всю жизнь стихов, написанных им под впечатлением встречи с юной Сашенькой десять лет назад,— о прекрасном цветке, выросшем на холодном золотоносном песке, политом кровью и грязью.
– Сашенька, я никогда тебя не спрашивал… тебе нравится жить здесь?
– В Чирокане–то?
– Да.
– С чего бы это мне не нравилось? Слава богу, обута–одета и голодом не сижу,— смеясь, беззаботно отвечала Сашенька.
– А… не боишься? — И, поймав ее недоуменный взгляд, Жухлицкий поспешил объяснить:— Ты же сама вчера видела, как мужики с винтовками прямо в гостиную ко мне влезли. А завтра, глядишь, возьмут да и расстреляют. И тебе не избежать того же — ага, скажут, любовница Жухлицкого? Давай и ее заодно.
– Полюбовницу–то, поди, не тронут,— рассмеялась Сашенька.— Вот кабы жена была, тогда еще, может быть…
– Ну, если дело стало только за этим, то ведь и исправить не поздно. Сегодня же сходим с тобой к нашим новым властям, к Турлаю то бишь, и попросим окрутить нас по–ихнему, по–марксистски…— Жухлицкий оборвал смех и уже серьезно спросил: — Я, собственно, вот что хотел тебе сказать… Ты бы согласилась уехать отсюда?