Инспектор Золотой тайги

ГЛАВА 13

Купецкий Сын, обещая Василисе принести мучки и кое–чего еще, рассчитывал сделать это лишь завтра к обеду или даже к вечеру. Однако обстоятельства сложились так, что уже незадолго до рассвета другого дня он, крадучись, приближался к окраине Чирокана.

Не решаясь сразу расстаться с безопасным пологом тайги и выйти на открытое место, Васька долго мыкался под черной стеной леса, прислушивался, усиленно пялился в темноту, вздрагивал от случайного скрипа дерева, хруста сучка под своей же ногой или долетавшего издали вздорного лая пса, должно быть увидевшего во сне что–то не то.

Ночь была так себе: на небе — вперемежку чернота облаков и прогалы со звездами; неподалеку — бормотанье реки, нескончаемое и однообразное и оттого временами как бы пропадающее напрочь; в вершинной хвое — шепелявый посвист ветра.

Да, ночь выдалась самая обычная, однако Васька отчаянно трусил. Но трусь не трусь, а идти все равно надо, и Купецкий Сын, еле слышно поскуливая от страха, засеменил к смутно угадываемым избам Чирокана. Через каждые двадцать — тридцать саженей он замирал на месте, пугливо вертел головой, после чего делал следующую перебежку. За спиной у Васьки круглилась довольно большая ноша, придававшая его сутулой фигурке страховидную злодейскую горбатость. Однако Купецкий Сын меньше всего догадывался о том, что ненароком мог бы вогнать в дрожь какого–нибудь доброго человека, а напротив — вывернись сейчас кто навстречу, у Васьки, наверно, вмиг бы душа рассталась с телом. Но, слава богу, на его пути любителей шастать по ночам пока не попадалось.

Наконец Купецкий Сын добрался до первых заброшенных развалюх на краю поселка, и тут его навостренные уши уловили приближающийся откуда–то сзади топот множества копыт. Васька обмер, прикипел подошвами к земле, потом бестолково засуетился, словно бы норовя метнуться сразу во все стороны. Уже стали слышны звяканье уздечек, покашливанье и приглушенные голоса людей. Купецкий Сын на отнимающихся ногах кое–как уковылял с дороги и повалился в какие–то пропахшие псиной чертополохи под остатками разломанного забора. «Узнали… выследили…— звенело в голове.— Смерть, смерть пришла…»

Лошади шли быстрым шагом, устало пофыркивая. Едва различимые всадники, покачиваясь, проплывали по звездам, черные, безмолвные, непомерно большие. «Пронеси, пронеси…» — беззвучно молил Васька, но тут двое, чуть поотстав от прочих, придержали коней, начали прикуривать.

– Ох и дух же там был! Досель мерещится, будто бы руки воняют,— огонек спички осветил лицо говорившего, и Купецкий Сын со страхом узнал Митьку Баргузина.

– Десять мертвецов в одной землянке, да еще столько дней пролежать — тут будет дух,— весело пропищал второй, вгоняя бедного Ваську в еще больший трепет,— то был Рабанжи.

– Хорошо, шурф оказался глубокий, а то покопай–ка на десятерых–то могилу.— Митька сплюнул и тронул с места.— Откуль там такая прорва мух набралась?

– А кровищи видел сколько набежало? — Лошади перешли на рысь, и голос Рабанжи стал удаляться.— На запах крови мухота как на сахар прет…

– Хлопотное дело — десятерых–то сразу…

– Не говори…

Если бы Рабанжи с Митькой специально задались целью запугать Ваську до икоты, они не достигли бы большего. Такого ужаса Купецкий Сын не испытывал с тех давних пор, когда увидел в пламени костра поднимающегося покойника. Поминутно озираясь и прижимаясь к заборам, словно тать в нощи, он прокрался к хибарке Кушаковых. Постучал в переплет окна, подождал и, подгоняемый страхом, забарабанил кулаком.

– Василь Галактионыч…— отворяя дверь, очумело бормотал не совсем еще проснувшийся Кузьма.— Ох–ох, в этакую рань… Вот не ждали!..

Василиса, в одной нижней рубахе, проворно вздула свечу и счастливо засмеялась, когда увидела Ваську с тугим мешком за плечами.

Купецкий Сын, бледный, оскаленный, с остекленевшими глазами, огородным пугалом стоял некоторое время посреди избы, расставив руки и мелко дрожа. Потом пришел в себя, живо скинул мешок, освободил его горловину, перетянутую сложенными в петлю веревочными лямками. В полумраке закопченной избенки особенно, аж ослепительно белой показалась превосходная крупчатка довоенного еще, должно быть, помола. Василиса ахнула, привычным движением взялась за щеки.

– Гос–споди, вот благодать–то!— прошептала она.

Купецкий Сын по локоть погрузил свою грязную лапу в муку, пошарил и извлек большую бутыль спирта, затем вторую.

– Истинно благодать,— сказал тут и Кузьма.

Васька, не поднимаясь с колен, поспешно вытянул зубами пробку и глотнул прямо из горлышка. Побагровел, вытаращился, белой от муки рукой начал делать отчаянные знаки. Пока Кузьма недоуменно промаргивался, догадливая Василиса мигом зачерпнула и подала воды. Васька припал к ковшу. Напившись, заперхал и обессиленно сел прямо на пол.

– Н–ну, такие, доложу вам, дела! — пробормотал он, зажмуриваясь и крутя головой.— В тайге–то десятерыхбведь порешили… Рядком в землянке поклали… Кровищи — хоть ведрами выноси…

Однако ожидаемого Васькой эффекта не вышло. — Разве десятерых? — отозвался Кузьма.— Слышно, пятнадцать их…

– И не пятнадцать вовсе, а двадцать пять! — затараторила Василиса.— Весь Чирокан говорит…

– Брешут!— уязвленно сказал Васька.— Мы с Жухлицким сами считали. И в шурфу их при мне закопали.

– Кто ж их ухайдокал–то, Вася? — робко спросила Василиса.

– Ну, об этом, конечно, не всем положено знать,— туманно отвечал Купецкий Сын, нисколько не предполагая, что тем самым, а также заявлением, что вместе с Жухлицким считал покойников, он навлекает на себя немалую беду.

– А может, это и не люди вовсе сотворили? — задумчиво проговорил Кузьма.— Может, это сам Штольник покарал их за какую–нибудь шкоду, а?

– Тю–ю! — Васька хохотнул.— Никакого Штольника нет вовсе.

– Как же нет, Василь Галактионыч? — заморгала Василиса.— Все ж говорят… А которые и видели…

– Враки, бабушкины сказки!— отрезал Васька.— Это я вам говорю. Мое достоинство при мне, а фамилия Разгильдяев!..

После этого Васька вскочил на ноги, вопросительно поглядел на хозяев и, прочитав на их лицах молчаливое согласие, подал команду начать пир.

Пока мужики сидели за столом, понемногу попивая спирт, Василиса, тоже время от времени прикладываясь к чарке, проворно взялась за стряпню.

Шустрая, как все приисковые бабы, она очень скоро выставила первые готовые шаньги, горячие и на удивление пышные. Но и то сказать: прямо–таки грех было бы из такой–то муки испечь какую–нибудь пакость.

– Живем! — восклицал Васька, уплетая шаньги.— Держитесь за меня — не пропадете!.. Я ить за что люблю–то вас? При фарте Васька или нет — вы все одно ко мне со всем душевным уважением. Это по мне, это я люблю! А у иных прочих оно как бывает? Деньги есть — Иван Петрович, денег нет — паршива сволочь! Это — люди?— спрашиваю вас. Нет, не люди. Это шавки… л–ли–доблюзы!..

– Василь Галактионыч, а пошто Жухлицкий с тобой так–то — в гости к себе зазывает, вчера вот, говоришь, тесто с тобой ел, а нынче покойников вместе глядели. Пошто так–то?

Василиса еще подложила ему горячую шаньгу и поглядела преданными глазами.

– Ну–у…— отозвался на это Кузьма и глубокомысленно нахмурился.— Оно, надо думать, каким–то боком они вроде как бы сродственники будут… Не совсем, конечно,— тут же поправился он,— однако ж и не чужие…

После столь замысловатого объяснения, потребовавшего, должно быть, немалой умственной работы, Кузьма счел полезным выпить.

– Не–а, не то, совсем даже не то! — закричал Купецкий Сын.— Если знать хотите, в моей персоне ба–альшу–щая тайна сокрыта. Жухлицкий о том знает, потому со мной завсегда обходительно. Не–ет, на–ко, куси! — Васька как–то по–особому похабно выставил перед собой большой палец, соответствующим образом просунув его между двумя другими, и пошевелил им глумливо и отвергающе.— Это пусть другие его по голяшке хлопают, а я — нет! Мое достоинство при мне, а фамилия — Разгильдяев! И не иначе!