Страница 27 из 82
Медленно двинулся вперед, не сводя безумных глаз с фонаря в руке Рабанжи. Он подошел почти вплотную и, вытянув шею с обвисшими продольными складками, весь погрузился в созерцание огня. Аркадий Борисович глядел на него и не узнавал: за какие–то два дня Чихамо постарел самым жутким образом. Теперь это был дряхлый, выживший из ума старик, стоящий на краю могилы. «Нет, не притворяется,— подумал Жухлицкий.— Он наверняка безумен».
Рабанжи вопросительно взглянул на Жухлицкого и, не найдя на его лице указаний, как поступать дальше, заколебался, но все же угрюмо просипел:
– Где твое золото?
– Моя золото…— тоскливо прошептал Чихамо, все так же глядя на пламя.— Моя золото… унес Ян Тули. Приходил ночью… совсем–совсем мертвый… Ян Тули умер там, около речка, потом ходи за нами…— Его лицо на миг исказилось.— Ян Тули сейчас был тут… испугался огонь и уходи. Когда нет огонь, снова приходи… о–о–о…
Вдруг, заставив всех вздрогнуть, из угла метнулся пронзительный крик:
– Послушай моя, хозяин, моя послушай! — Второй китаец подбежал к Жухлицкому и упал на колени.— Наша брал золото, наша прятал золото!..
Жухлицкий встрепенулся, мигом навострил уши. Китаец взмахивал руками, ударял себя пальцами в грудь, извлекая какой–то костяной звук. Лицо его мучительно сжималось и разжималось, реденькие брови странно ездили по лбу, словно кожа в этом месте отставала от черепа. Изломанные тени метались по темным сырым стенам.
Выходило следующее. Их собралось тринадцать человек, артель. Они не один год работали вместе. Сначала каждый прятал свое золото в одному ему известном месте. Потом Чихамо убедил их, что, если каждый сам по себе, никому домой не вернуться,— много бывало случаев, когда одиноких золотонош грабили и убивали на таежных тропах. Надо, говорил Чихамо, идти вместе, а в случае нападения — отбиваться. Он обещал достать оружие. А чтобы никто не ушел один, нужно, говорил он, все золото хранить в одном месте, которое будут знать двое–трое наиболее достойных и честных. Были выбраны он, Ян Тули и Чихамо… Ночью перед побегом Чихамо убил остальных, чтобы они не пустились в погоню и чтобы никогда в будущем не опасаться их мести. Забрав около полуночи из тайника золото, они в условленном месте встретились с проводником и, не мешкая, отправились в дорогу… Проводника Чихамо, видимо, предполагал потом убить и забрать оленей, чтобы обеспечить себя мясом на дальнейшую дорогу… Как вместо золота в мешочках оказался свинец, он не знает… Нет, за всю дорогу они ни разу не проверяли содержимое кожаных мешочков: может, мешала мысль о десяти убитых соотечественниках, может, из–за спешки… потом случай с Ян Тули… Хоть они об этом не говорили, но чувствовали: ни у кого пока нет охоты смотреть на золото… Сколько было золота? Пуда два с половиной, а может, больше,— они его не взвешивали… Нет, проводник ни разу ни о чем не спрашивал, даже не упоминал о золоте, хотя знал, что заплатить ему должны золотом…
– Ну и дела,— выслушав, проворчал Жухлицкий. Он чувствовал, что все рассказанное — правда; что никакого дознания с пыткой голодом теперь не получится: перед ним были двое — один безумный, а второй на грани того; что проводник, скорее всего, ничего не знает. Но почти три пуда золота, три пуда!.. Жухлицкий замер, закрыв глаза и стиснув зубы. Притихшая на время бессильная ярость снова поднималась в нем. В это время сзади послышались торопливые шаги.
– Аркадий Борисыч,— позвали вполголоса.— Там какой–то человек приехал. Нездешний… Вас спрашивает.
Жухлицкий еще раз окинул взглядом подвал и торопливо вышел, решив до приезда комиссара милиции Кудрина ничего не предпринимать.
– Да накормите их,— бросил он, уже взбегая по скрипучим осклизлым ступенькам.
Выйдя на воздух, он невольно остановился, глубоко вздохнул и, прищурясь, посмотрел на солнце. День выдался хороший — в меру облачный, в меру ясный, теплый и чуть ветреный. Но мысли Аркадия Борисовича были сейчас далеки от всего этого. Сначала он подумал, не связан ли приезд неизвестного человека с пропавшим золотом. Но вряд ли — дело слишком запутанное и темное, чтобы разрешиться так легко. Впрочем, посмотрим, посмотрим…
Подходя к крыльцу, Аркадий Борисович увидел в глубине двора под навесом костлявую грязно–серую лошадь — видно, на ней–то и приехал гость, и приехал, по всему, издалека.
Наверху Жухлицкого встретил багровый щекастый казак.
– Где он? — на ходу спросил Жухлицкий.
– В гостиной, Аркадь Брисч, ждут вас.
– Проси сюда,— распорядился он, открывая свой кабинет.
Усевшись за стол лицом к двери, Жухлицкий вынул из заднего кармана пистолет и переложил в боковой.
Наступила недолгая тишина, затем хлопнула где–то дверь. Приближаясь, забухали сапоги, и вперемежку с ними — отрывистый сухой топот. Перед дверью шаги замешкались, потом дверь приоткрылась, и в кабинет с почтительной робостью заглянул давешний казак.
– Аркадь Брисч, к вам.
– Проси.
И тотчас, оттерев казака плечом, в кабинет шагнул приезжий — худой, высокий, заросший многодневной щетиной. Из–под насупленных бровей по–волчьи горят глаза, сухо и пронзительно.
– Аркадий Борисович Жухлицкий? — сипло осведомился он.
Аркадий Борисович, едва поклонившись, выпрямился во весь свой рост, продолжая правую руку держать в кармане.
Незнакомец скользнул по нему взглядом и чуть заметно усмехнулся.
– Что ж, недоверчивость ваша мне понятна. Пусть тогда говорят документы.
Он поднес к горлу руку, одним рывком оторвал ворот нижней рубахи, покопался пальцами в грязной засаленной материи и вытянул белый лоскут.
– Прошу! — гость заученно–четко выкинул вперед руку и прищелкнул каблуками.— Это поклон от весьма небезызвестного вам лица.
Аркадий Борисович, помедлив, принял послание, торопливо пробежал его глазами. Это было коротенькое письмо, написанное несмываемой тушью на куске тончайшего китайского шелка и адресованное ряду известных сибирских промышленников, в том числе и ему, Аркадию Борисовичу Жухлицкому. «Предъявителю сего… наше полное доверие… Правительство автономной Сибири… Да пребудет с нами бог. Низко кланяюсь… Ваш покорный слуга Никита Ожогин». И в конце оттиск: кораблик под тугими парусами, морские дивы с бабьими грудями, поверх всего — лента с латинским изречением,— личная печатка Никиты Тимофеевича Ожогина, а для того, кто понимает,— не одного только Ожогина, но и ряда крупнейших сибирских и заграничных банков. Что и говорить, солидная рекомендация. Аркадий Борисович с интересом взглянул на приезжего. Тот снова щелкнул каблуками.
– Капитан Ганскау, Николай Николаевич, уполномоченный Временного правительства автономной Сибири.
– Прошу садиться,— Аркадий Борисович выждал, пока сядет гость, потом и сам опустился в кресло.
– Черт возьми! — капитан расслабленно поерзал, устраиваясь поудобнее, окинул взглядом стены.— Наслаждение, нега — вот так очутиться в европейски обставленной комнате после бесконечного скитания по таежным хлябям.— Он зябко передернул плечами и пробормотал:— Аз–зиатчина, дичь! Брр…
– Солидарен и вполне вам сочувствую, Николай Николаевич,— Аркадий Борисович придал своему бархатистому голосу глубочайшую проникновенность.— Из каких мест быть изволите?
– Ленские золотые прииски… Бодайбо…— отрывисто буркнул Ганскау и содрогнулся.— Сам не верю, что живым добрался!.. Но боже, боже, как вы устроены! — Он снова огляделся.— Впрочем, при ваших деньгах…
– Слухи о моих достатках сильно преувеличены,— сухо сказал Аркадий Борисович.— Война основательно разорила нас, а пуще того — эти государственные перевороты…
– Понимаю,— капитан устало прикрыл глаза.— Положение дел в стране вам известно?
Жухлицкий пожал плечами.
– Кое–что… ведь сейчас все так быстро меняется.
– Да…— Гость помолчал, словно задремывая, потом приоткрыл один глаз.— Россия вообще — это, разумеется, одно, но вот что касается Сибири…
В кабинет заглянула Пафнутьевна, кланяясь, нараспев спросила:
– Батюшка Аркадий Борисыч, чаю не прикажешь ли?