Еретики Дюны

Вафф поднял стопочку ридуланской бумаги со своих колен и опять зачитал вслух:

— «Силы, которые мы не способны понять, проникают всюду в наше мироздание. Мы видим тени этих сил, когда они проецируются на экран доступных нам восприятии, но при этом мы никак их не понимаем».

— Атридес, написавший это, знает о Шариате, — пробормотал Мирлат.

Вафф продолжил как будто никто его и не перебивал:

— «Понимание требует слов. Есть нечто, что не может быть ограничено до слов. Есть нечто, что может быть испытываемо только бессловесно».

Вафф опустил документ на колени, обращаясь с ним, словно со святой реликвией. Так тихо, что его слушателям пришлось наклониться к нему, и даже поднести сложенные ковшиком ладони к ушам, Вафф проговорил:

— Это — утверждение волшебности нашего мироздания. Того, что все выводимые сознанием аксиомы мимолетны и подвержены волшебным переменам. Наука нас привела к этому толкованию, словно бы поместив нас в колею, из которой нам нельзя выпасть.

Он дал слушателям секунду, чтобы они как следует переварили услышанное, затем продолжил:

— Ни один ракианский Жрец Разделенного Бога, никакой другой шарлатан повинды не способен это принять. Только мы это знаем, потому что наш Бог — это волшебный Бог, языком которого мы говорим.

— Нас обвинят в том, что мы сами — авторы этого манифеста, — сказал Мирлат. Говоря это, Мирлат резко покачал головой из стороны в сторону. — Нет! Понимаю, понимаю, что ты имеешь в виду.

Вафф хранил молчание. Он видел, что все они сейчас задумались над своим происхождением суфи, припоминая Великую Веру и Дзенсунни, породивших Бене Тлейлакс. Люди этого кехля знали богоданные факты своего происхождения, но поколения секретности давали им гарантии, что ни один повинда не причастен к этому знанию.

Через ум Ваффа безмолвно проплыли слова.

«Предубеждения, основанные на понимании, содержат веру в абсолютную почву, из которой все произрастает, как растения произрастают из семян».

Зная, что его советники тоже припоминают сейчас этот катехизм Великой Веры, Вафф напомнил им о предостережении Дзенсунни:

— «Под такими условностями лежит вера в слова, в которых повинда не сомневается. Только Шариат сомневается, и мы делаем это безмолвно».

Его советники в унисон закивали.

Вафф наклонил голову и продолжил:

— Сам факт провозглашения существования того, что нельзя описать словами, потрясает мироздание, в котором слово является верховной верой.

— Яд повинды! — воскликнули его советники.

Теперь он всех перетянул на свою сторону, и окончательную точку в одержанной победе поставил вопросом:

— Каково кредо суфи-дзенсуни?

Им нельзя было произносить этого вслух, но все они это припомнили:

— «Когда достигаешь ситори, не нужно уже никакого понимания, ситори существует без слов, даже без названия».

Они одновременно подняли глаза и обменялись понимающими взглядами. Мирлат взял на себя процитировать мольбу Тлейлакса:

— Я могу сказать «Бог», но это не есть мой Бог. Это только шум, не могущественней любого другого шума.

— Я вижу теперь, что все вы ощущаете, какая сила попала в наши руки, — проговорил Вафф. — Миллионы и миллионы копий уже гуляют по рукам среди повинды.

— Кто этим занимается? — спросил Мирлат.

— А кому какое дело? — возразил Вафф. — Пусть повинда преследует их, ищет истоки, старается пресечь распространение, проповедует против них. Каждое такое действие повинды будет наполнять эти слова еще большей силой.

— Не следует ли и нам проповедовать против этих слов? — спросил Мирлат.

— Только если этого потребуют конкретные обстоятельства, — сказал Вафф. — До скорого! — он похлопал бумагами по коленям. — Мышление повинды основано на сильнейшей тяге к целеустремленности и в этом их слабость. Мы должны обеспечить, чтобы этот Манифест разошелся как можно шире.

— Волшебство нашего Бога — наш единственный мост, — напевно процитировали советники.

Во всех них, заметил Вафф, он укрепил надежность опоры на краеугольный камень Веры. Это легко ему удалось. Ни один Машейх не разделял дурости хнычущей повинды: «В твоей бесконечной милости. Боже, почему я?» Одной фразой повинда и утверждает бесконечность и отрицает ее, никогда даже не обращая внимания на собственную дурость.

— Скайтейл, — проговорил Вафф.

Самый молодой, с самым детским личиком среди всех советников, сидевший на самой последней скамье слева, как ему и было положено, жадно наклонился вперед.

— Вооружи верных, — сказал Вафф.

— Я дивлюсь тому чуду, что Атридесы дали нам это оружие, — сказал Мирлат. — И откуда только в Атридесах эта способность всегда хвататься за тот идеал, который завербует себе миллиарды последователей.

— Это не Атридесы, это Бог, — ответил Вафф. Затем он поднял руки и проговорил ритуальные завершающие слова:

— Машейхи собрались в кехле и ощутили присутствие своего Бога.

Вафф закрыл глаза и подождал, пока другие удалятся.

Машейхи! Как хорошо нам называть самих себя на своих секретных совещаниях на языке исламиата, на котором ни один тлейлаксанецне говорит во внешнем мире. Даже Лицевые Танцоры не говорят на нем. Нигде в Вехте Яндольском, ни даже в самых дальних пределах тлейлаксанского Ягиста, нет живого повинды, который знает этот секрет.

«Ягист», — подумал Вафф, поднимаясь со своей скамьи. — «Ягист, страна неуправляемых».

Ему показалось, что он ощущает, как документ вибрирует в его руке. Этот Манифест Атридесов — как раз то, что направит повинды к их року.

~ ~ ~

Одни дни — как меланж, другие как горькая грязь.

На третий год своего пребывания у жрецов Ракиса девочка Шиэна лежала, вытянувшись во весь рост, на вершине высокой изгибающейся дюны. Она глядела на просторы, охваченные утром, откуда доносился мощный звук, трущийся и погромыхивающий. Призрачно серебряный свет подернул горизонт прозрачной льдистой дымкой. Песок все еще был по-ночному холоден.

Она знала, что жрецы наблюдают за ней из безопасного убежища — окруженной водой башни — приблизительно в двух километрах за ее спиной, но это ее мало заботило. Дрожь песка требовала ее полного внимания.

«Этот велик, — подумала она. — По меньшей мере — семьдесят метров. Замечательно большой».

Серый стилсьют, мягко облегая, льнул к коже. На нем не было ни одной залатанной потертости, какие были на той ветоши, что она носила прежде, еще не попав под опеку жрецов. Она испытывала благодарность за чудесный стилсьют и за плотный, белый с пурпурным, плащ поверх него, но больше всего она испытывала возбуждение от самого пребывания здесь. Нечто торжественное и тревожное переполняло ее в подобные моменты.

Жрецы не понимали происходящего здесь. Она это знала. Они трусы. Она поглядела через плечо на отдаленную башню и увидела, как вспыхивает солнечный свет на линзах окуляров.

Не по годам развитая девочка, одиннадцати стандартных лет, тонкая и смуглая, с солнечными стрелками в каштановых волосах. Она зримо представляла, как все эти жрецы смотрят в подглядывающие бинокли.

«Они видят, как я делаю то, чего они сами не осмеливаются. Они видят меня на пути Шайтана. Я кажусь такой маленькой на песке, а Шайтан — таким огромным. Они уже могут его разглядеть».

По скребущему звуку она понимала, что скоро увидит гигантского червя. Шиэна не думала о приближавшемся чудовище как Шаи-Хулуде, Боге песков, воспеваемом каждое утро жрецами в знак почтения к жемчужинам сознания Лито II. спрятанным в каждом из этих многорубчатых правителей пустыни. Она в основном думала о червях, как «о тех, кто меня щадит» или как о Шайтане.

Они теперь принадлежали ей.

Эта была взаимосвязь, начавшаяся чуть более трех лет назад, в месяц, на который приходился ее восьмой день рождения, месяц игат по старому календарю. Ее деревенька — бедное поселение первопроходцев, возведенное далеко за пределами таких границ безопасности, как кванаты и кольцевые каналы Кина. Только ров с сырым песком ограждал такие поселения первопроходцев. Шайтан избегал воды, но блуждающая песчаная форель быстро высасывала любую влагу. Драгоценная влага, собранная в ловушки, должна была пополняться. Ее деревушка была жалким скоплением хижин и лачуг с двумя небольшими ветроловушками, которых хватало для добывания питьевой воды, но лишь изредка способных производить излишки, которые могли быть пожертвованы на создание преграды от червя.