Страница 45 из 61
Первым пришел в себя прапорщик:
– А ну, войска! Хули уставились как в телевизор? Собак дохлых не видели? Ты, ты и ты, – показав пальцем на растерянных рядовых, – бегом за лопатами. Ты и ты – за ведрами и к колонке за водой. И чтоб через две минуты все здесь, а то руками отскребать будете! А вы кончайте там блевать! Тоже мне, институтки нашлись! И убрать за собой в темпе!
Повернувшись к лейтенанту он тихо добавил
– Миша, только ты тут не стошнись, а то я сам сблюю…
Громовой голос прапорщика моментально вернул безумную, никакими уставами не предусмотренную ситуацию в рамки реальности – движения солдат стали осмысленны и стремительны, только несчастный узбек стоял и трясся, а слезы так и бежали из его раскосых глаз. Борух подошел к нему, поправил на голове пилотку, застегнул верхнюю пуговицу гимнастерки и резко встряхнул за плечи.
– Рядовой Файхутдинов! Когда это произошло?
– Товарища прапорщик! Моя утрам спал в казарма, потом дневальный кричать: «Подъем, ваша мать!», потом я пошел в столовая, миска для собак брать…
– Короче, азия!
– Моя пришел и увидел – большой беда, кто-то все собака убивать совсем. Я кричать громко – солдаты прибегать…
– Понятно, – прервал его Борух, – ни черта ты не знаешь. Шагом марш отсюда – думать мешаешь.
Узбек, продолжая всхлипывать, поплелся в сторону казармы, еще сильнее сутулясь и загребая сапогами.
Борух подошел поближе к вольеру и, стараясь не глядеть пристально на разбросанные останки несчастных собак, начал осматривать сетку и решетчатую дверь. Он прошелся вокруг вольера, проверяя руками прочность ограждения и пиная ботинком столбы. Все было на местах, и засов на двери закрыт.
– Что же это за Джек-Потрошитель у нас завелся? А, Миша? И как он это проделал, объясните мне? Ведь если бы кто-то кроме азиата нашего, или второго собачника – как бишь его фамилия? – в вольер вошел, то собачки бы его сами порвали на тряпочки… А собачники, они скорее на себя руки наложат, чем животное обидят…
– Не справится один человек с шестью собаками, – сказал лейтенант, – это Рэмбо какой-то должен быть, или Шварценеггер с пулеметом…
– Скорей уж Конан-варвар. Их как будто тупым ножом разделали… Или когтями порвали. Причем, похоже, очень быстро – никто не услышал.
Борух задумчиво прошелся взад-вперед и осмотрел землю. Впрочем, чтобы найти какие-то следы в жесткой степной траве надо быть настоящим индейцем – на закаменевшем глиноземе наследил бы разве что тяжелый танк.
– А скажи-ка мне, лейтенант, кто у нас сегодня службу несет?
– Ну, сегодня же суббота – офицеры все в город поехали, развлекаться, первая рота тоже там – в клуб и в баню. С ними прапорщик Максимов отправился. Ну и товарищ подполковник в штабе… отдыхает…
Подполковник Кузнецов служил некогда в элитных частях, хаживал и по афганским, и по чеченским горам, командовал спецоперациями и был, говорят, непобедим. Поборол же старого вояку обыкновенный зеленый змий. В состоянии жестокого похмелья он, будучи еще полковником, страшно поскандалил на совещании в Генеральном Штабе. По слухам, сам министр был им поименован в глаза паркетным шаркуном и жополизом в погонах. Полковник, недовольный новой военной доктриной, предлагал ему даже стреляться на дуэли, как настоящему офицеру. Министр вызова не принял, а полковник, ставши немедленно подполковником, отправился дослуживать в самый дальний и занюханный гарнизонишко, который только сыскался на картах генштаба. Отправить под трибунал или в отставку героя всех последних войн было как-то неудобно… Теперь его суровые воинские будни проходили в ежедневном принятии вовнутрь горячительных напитков – причем начинал боевой подполковник прямо с утра, и к обеду обычно надирался в своем кабинете до состояния полной прострации. Командование гарнизоном, таким образом, сводилось к подписыванию дрожащей рукой всех бумаг, готовил которые как раз лейтенант Успенский.
Прапорщик вздохнул, подергал себя за бороду и сказал:
– Сходи-ка ты, Миша, в штаб. Может товарищ подполковник еще того… не совсем отдохнул… Все-таки он гарнизоном командует, а тут такие дела творятся… надо бы доложить.
Лейтенант пожал плечами и пошел через плац к кирпичному двухэтажному зданию штаба. Объясняться с героическим подполковником совершенно не хотелось – скорее всего, он пошлет его вместе с докладом подальше. Плевал он на всех собак, сколько их ни есть на этом свете, с высокой колокольни. Однако служба есть служба… Навстречу без особого энтузиазма тащились солдаты с лопатами и ведрами.
– А ну, войска, – бегом! – прикрикнул на них лейтенант, скорее для порядку, – долго вас прапорщик ждать будет?
Солдаты нехотя ускорили шаг, прейдя на легкую рысь, но, как только офицер скрылся за дверями штаба, снова поплелись нога за ногу. Раскаленный воздух был полон пыли и дурных предчувствий.
В полутемных коридорах штаба было немного прохладнее, и Михаил ускорил шаг. Как говорил прапорщик Мешакер, «неприятную работу надо делать как можно быстрее». Выслушивать же пьяные матюки подполковника было самым что ни на есть неприятным делом.
Кабинет был по обыкновению заперт изнутри – герой предпочитал напиваться в одиночку. Лейтенант постучал – сначала вежливо, потом настойчиво. Изнутри донесся быстрый шорох и опять воцарилась тишина. Выждав для приличия полминуты, Михаил решительно пнул дверь ногой – тишина. Это было странно – обычно подполковник в любом состоянии реагировал на стук в дверь достаточно бурно, призывая на голову настырного посетителя кары земные и небесные. И горе тому, кто побеспокоит старика без достаточных оснований!
Из кабинета не доносилось не звука. Михаил примерился пнуть дверь еще разок, посильнее – и тут увидел нечто такое, отчего в жаркий южный день покрылся мурашками, как в ледяном погребе. Внизу толстой деревянной двери зияли веером желтых щепок две пулевых пробоины…
Михаил нервно оглянулся – полутьма коридора теперь давила на него своей тишиной и неизвестностью. Ему неожиданно стало очень страшно – как в детстве, когда в пустой квартире непонятные ночные шорохи за дверью заставляют прятаться с головой под одеяло и закрывать ладонями уши. «Товарищ подполковник, откройте! Это я, лейтенант Успенский!» – закричал он, уже понимая, что никто ему не откроет. «Това…» – голос предательски сорвался, перейдя в горловой всхлип. В кабинете раздался какой-то странный скрежещущий звук и лейтенант кинулся бежать, спотыкаясь и изо всех сил сдерживая рвущийся крик.
Выскочив на плац, перепуганный лейтенант с разбегу наскочил на твердое брюшко прапорщика Мешакера.
– Там, там… – задыхаясь просипел Михаил.
Прапорщик молча железной рукой задвинул лейтенанта обратно в двери штаба.
– А ну, летеха, кончай панику подымать! Что ты орешь, как больной слон? Ты лейтенант или мамзель с филфака? Докладывай!
Михаил почему-то ни на секунду не усомнился в необходимости докладывать младшему по званию – Борух в этот момент казался ему единственной незыблемой опорой в страшном и непонятном мире.
– Докладываю, – с облегчением сказал он, все еще нервно вздрагивая, – дверь в кабинет товарища подполковника закрыта, в ней имеются свежие пулевые пробоины, за дверью подозрительные шорохи…
– Шорохи? А это не сам ли наш старик с перепою в дверь пулял? Может он там просто по чертям зеленым пострелял, да и уснул. Такая мысль не приходила под твою фуражку?
– Нет, я… Я не знаю… Я почему-то… Испугался я, честно говоря, – неожиданно для себя самого признался Михаил. Может пойдем вместе постучим, разбудим его?
– Нет уж. Я задним местом чую, что-то у нас в гарнизоне сильно нехорошее происходит. И думаю, что испугался ты правильно – не знаю почему, но у меня тоже мурашки по спине бегают, ногами топочут. Так что к кабинету мы сейчас не пойдем, а пойдем мы совсем в другое место.
Михаил с удивлением отметил, что старший прапорщик Борух неуловимо изменился – куда девался сытый философ из каптерки, лениво смотрящий на мир сквозь стекла неизменных темных очков? Мешакер несся через плац упругим быстрым шагом, и лейтенанту приходилось почти бежать. Даже брюшко у прапорщика как будто втянулось, а движения стали быстрыми и уверенными. В казарму он влетел так стремительно, что дневальный даже не успел принять уставную позу, а так и застыл с открытым ртом и пальцем в носу.