Дальняя бомбардировочная...

— О каком же гвардейском звании полку может идти речь, товарищ командующий, если даже я, командир корпуса, имею от вас дисциплинарное взыскание за состояние дел в этом полку?! Что же касается наград, полученных лично Гризодубовой, то не ко всем наградам мы ее представляли, и получала она их и через голову командования и дивизии, и корпуса, прямо приказами по АДД, — закончил свой доклад генерал Нестерцев.

Слушая доклад командира корпуса, который непосредственно подчинялся мне — командующему АДД и мог в любое время обращаться ко мне, что он при всякой надобности и делал, я все больше недоумевал, почему он ни разу не сказал мне о творящихся безобразиях в подчиненной ему части. Не говоря уже о наличии явного неблагополучия в полку, всем нам было хорошо известно, что влекло за собой самовольное оставление части своим командиром во время войны. Случай явно беспрецедентный! Почему он обо всем этом молчал до тех пор, пока не потребовали у него объяснения? О его порядочности, честности, безусловном стремлении выполнять свой служебный долг знал я еще по Халхин-Голу, и сомнений тут быть не могло. Генерал Нестерцев явно что-то недоговаривал, а может быть, просто не хотел говорить. [431]

— Виктор Ефимович! Можете вы мне попросту, по-товарищески рассказать, что заставило вас молчать по поводу поведения Гризодубовой? Ведь вы этим навлекали беду и на свою голову!

Долго молчал генерал, но наконец заговорил:

— Видите ли, Александр Евгеньевич, за время пребывания Гризодубовой в дивизии, которой я раньше командовал, а потом уже командуя и корпусом, видел я много упущений по службе с ее стороны и старался ей как-то в этом помочь, зная, что человек она невоенный. Когда я бывал в полку, в разговорах со мной она всякий раз подчеркивала свою близость к членам Политбюро нашей партии, называя каждого из них по имени и отчеству, и у меня из этих разговоров сложилось убеждение, что и на полк, которым она командует, поставил ее лично товарищ Сталин, о чем говорила она недвусмысленно. Свое отсутствие в полку она всякий раз объясняла поездками к высокопоставленным лицам для решения тех или иных вопросов для полка. Я предупреждал ее, что оставление части командиром — явление недопустимое, но докладывать вам об этом не хотел. Не желая, чтобы вопрос этот заходил далеко, я пытался уладить все на месте, но даже ваш приказ о взысканиях как мне, так и Гризодубовой положение в полку не изменил. Такие действия Гризодубовой показывали мне, что и командующий АДД для нее не управа. Вы извините, но это мнение существует у меня до сих пор. Вот почему я к вам по этому поводу и не обращался, — закончил Нестерцев.

Вот как бывает, когда старшие начальники, отдав те или иные приказы, не занимаются контролем их выполнения, хотя в данном случае для организации непосредственного выполнения изданного приказа в корпус и был направлен начальник штаба АДД генерал Шевелев. Однако, как стало ясно сейчас, пребывание в корпусе начальника штаба АДД положительных результатов не дало. За это надо было спрашивать не только с командования корпуса, но и с руководства АДД, систематически не проверявшего выполнение своего же приказа.

Конечно, здесь и речи не могло быть ни о продвижении по службе, ни о генеральском звании, ни о награждении, ни о гвардейском звании. Имея в своей жизни уже достаточный опыт разных дел, в том числе и со всякого рода жалобами, я понимал, что первопричиной подачи жалобы стала нерешительность, проявленная генералами Нестерцевым и Картаковым по отношению к подчиненному им командиру полка, которая этим воспользовалась и начала добиваться того, на что ни она, ни полк, которым она командует, не имеют никакого права. Однако, как я представлял себе, только эти факты не смогли бы привлечь внимания ни Сталина, ни членов Политбюро. Если бы было только это, не секретарю ЦК, а мне поручили бы разобраться во всем и результаты разбора доложить. Так и оказалось. [432]

Собрав все данные, я доложил о готовности их изложить, и вскоре был вызван в ЦК. Когда я зашел в кабинет секретаря ЦК, Гризодубова, как и в прошлый раз, была уже там. Поздоровавшись, я начал свой доклад. Начал почему-то с генеральского звания, сказав, что для получения его нужно командовать не полком, а по меньшей мере дивизией. «Так вы и двигайте ее на дивизию», — услышал я реплику Маленкова. Такой реплики я совсем не ожидал. Стало ясно, что разговор предстоит трудный. Второй вопрос был о присвоении полку гвардейского звания. Доложив о низкой дисциплине и большом количестве происшествий, я сказал, что полку, пока он не выправит положение, гвардейского звания присвоено быть не может.

— А кто вам сказал, что так плохо в полку?

— Это доложили мне командир корпуса и командир дивизии, — ответил я.

— Полку следует присвоить гвардейское звание, и вам надо это оформить, — услышал я в ответ. Это было указание, как видно, уже по решенному без меня вопросу.

— Я верю командиру дивизии Картакову и командиру корпуса Нестерцеву и представлять полк к гвардейскому званию считаю невозможным, — возразил я.

— Полк следует преобразовать в гвардейский! — подчеркнул секретарь ЦК, несколько повысив голос.

— Я этого делать не буду, товарищ секретарь ЦК! Не заслужившая этого часть не может быть гвардейской. Если вы считаете мой доклад неправильным, пошлите комиссию и пусть она на месте проверит правдивость моего доклада вам. Или вы можете освободить меня от должности командующего и назначить на мое место другого товарища, который и оформит ваши указания. Я еще раз докладываю вам, — делать этого я не буду, и не потому, что я не хочу, а потому, что не имею на это никакого права, — уже повышенным тоном заговорил и я.

— А вам известно, что ваш Картаков по ночам стучится в дверь комнаты, где живет Гризодубова, и именно потому, что дверь остается закрытой, он чинит ей всякие козни! А вы еще заступаетесь за своего Картакова и верите ему!

Честно говоря, я даже как-то растерялся. Подобное в моей голове никак не укладывалось. Положение становилось серьезным, а интуитивные чувства подсказывали мне, что высказано еще не все, это лишь начало. Но прозвучавшие заявления — «ваш Картаков», «своего Картакова» — нарушили мою сдержанность. За все время от Г. М. Маленкова я не слышал ничего подобного. Как правило, он был вежлив, и за все время общения со мной он никогда не повышал голоса. [433]

— А почему вы мне говорите «ваш Картаков», «своего Картакова», — довольно резко спросил я. — Так обычно говорят о родственниках!

— А как называются люди, женатые на родных сестрах?! — последовал вопрос.

— А какое это имеет отношение ко мне? — изумившись, спросил я.

— Самое прямое. Ваша жена и жена Картакова — родные сестры, вот вы и стоите горой за своего Картакова! — услышал я ответ.

При всей серьезности положения я рассмеялся.

— Чему вы смеетесь? — недобрым голосом спросил Маленков.

— Смеюсь я не над тем, что вы сейчас мне сказали, а над своим положением, в которое попадаю второй раз, при самых серьезных обстоятельствах, по одному и тому же случаю. Когда у меня на бюро крайкома в Иркутске в 1937 году отбирали партийный билет, то одним из обвинений являлось то, что жена арестованного и уже расстрелянного председателя крайисполкома, обвиненного в шпионаже, являлась родной сестрой моей жены, хотя она, моя жена, ни разу и в глаза не видела ни этого председателя, ни его жены. Сейчас я нахожусь, как становится мне понятным, в не менее серьезном положении, и опять-таки появляется уже вторая родная сестра моей жены, хотя моя жена, так же как и в первом случае, не знает и в жизни ни разу не видела ни Картакова, ни его жены. Согласитесь, что это просто удивительно, но в обоих случаях, конечно, не смешно, если не сказать большего.

— Так Картаков не является вашим родственником? — спросил уже другим тоном секретарь ЦК.

— Он не мог и не может являться мне родственником. Познакомился я с ним за две недели до войны, в Смоленске, где он уже имел семью. Картаков был тогда заместителем командира одной из дивизий дальнебомбардировочной авиации, и прибыл он туда из Китая, где долгое время находился инструктором. Не раз я с ним встречался и во время войны, вернее, в самом ее начале. Он смелый, волевой товарищ и произвел на меня очень хорошее впечатление. Затем встретился я с ним, уже будучи командиром дивизии, в Москве, где он ждал назначение. Предложил ему должность командира тяжелого дальнебомбардировочного полка, на что он с радостью согласился. Так попал Картаков в дивизию, а потом вместе с дивизией вошел в состав АДД. Вот и вся «родственная история» с Картаковым. Что касается моей жены, то она и фамилии-то такой никогда не слыхала, не говоря уже о родстве.