Страница 29 из 41
Я вхожу в залу ратуши как раз в ту минуту, когда духовой оркестр играет туш, и торговля на базаре уже началась.
— Лидочка, я вас сразу узнала. Спешите к вашему киоску, скорей, скорей!
И хорошенький подвижной чертенок в бархатной полумаске хватает меня за руку.
— Дина! — со смехом вырывается у меня.
— Тссс! Не сметь открывать моей тайны! — шепчет чертенок и грозит мне пальцем. — А впрочем, по моей «тени» каждый узнает меня.
И Дина кивает в сторону долговязой саксонки. Потом наклоняется к моему уху и шепчет лукаво:
— Нет, вы подумайте только: я ей привидением посоветовала нарядиться, а она вздумала обидеться, эта прелесть.
Зала ратуши уже полна самой изысканной публикой. Я мельком окидываю киоски взглядом и с трудом узнаю своих друзей.
Тима Зубов или не он?
В белом, с красными пуговицами наряде, клоун вертится волчком подле Маши Ягуби, одетой цыганкой-гадалщицей.
Баронесса Татя — Коломбина. Ее брат Олег — пестрый арлекин. Невзянский — бандит. Кармен и Соня олицетворяют собою зиму и лето. Три сестрички Петровы верны себе: они изображают трех муз с лирами в руках; у третьей, Риммы, почему-то за плечами крылышки херувима.
Но кто это там в углу?
Боже мой! Да ведь это сам "лесной царек" с всклокоченной зеленой бородою, в одежде из коры березы, с сучковатыми руками в виде древесных же веток, со спутанными зелеными волосами. Вместо пояса у него длинная цепь со четырьмя концами, и на каждом из них прикреплено по маленькому живому неуклюжему медвежонку.
Неужели это он, "лесной царек"? Так вот какова его дань нашему благотворительному делу! Не имея возможности помочь нам работой, он рыскал по лесу, пока не нашел берлогу медведицы, и, может быть, с опасностью для жизни извлек оттуда этих прелестных четырех медвежаток.
Я обожаю зверей и поэтому, предоставив моему помощнику Линскому вести дело продажи у своего киоска, лечу на дальний конец залы, где на соломенных подстилках у ног "лесного царька" лежат четыре милых зверька.
— Борис Львович, что за великолепная идея пришла вам в голову!
Он вздрагивает и дергает цепь, заставив мишуков поднять головенки и испуганно оглянуться вокруг.
— Вы?! — Черные молодые глаза с радостью смотрят на меня из-под нависших зеленых бровей лесного деда.
Я долго забавляюсь чудесными зверюшками, потом отхожу к своему киоску.
— За ленивую и нерадивую работу следовало бы штрафовать, — гремит невысокий пилигрим, Володя Медведев.
— О, я невиновна в этом, — декламирую я.
— Хотите, я сейчас на руках пройдусь от радости. Ведь как торгуем-то! — радуется Вольдемар.
— Нет, а Чермилов-то каков! — смеется Тима. — Просто клоун: четырех медвежат приволок. Каково! Доставал, говорит, за тридцать верст отсюда, едва живой от медведицы ушел.
— Эка невидаль медвежата! Да я вам слона приволоку из Индии для будущего базара, — острит Володя.
— Нет, уж лучше крокодила, — хохочет подоспевшая Дина.
— Ну и крокодила! — великодушно соглашается тот.
Все жители Царского знают цель базара и всячески стараются поддержать ее. Киоски осаждаются. Тима и Вольдемар зазывают к себе, как настоящие торговцы.
— К нам пожалуйте-с. У них не покупайте-с! Ихний товар гнилой, наш первый сорт, самый лучший! Покупали за гривенник — продаем за рубль, без торгу-с!
С непривычки мы, барышни, путаемся, но оправляемся вскоре, и дело идет как по маслу, товар менее чем в два часа раскуплен весь.
Раскуплены любителями и четыре косолапых мишки. Чермилов, освобожденный от обязанностей торговца, присоединяется к моему киоску.
— Правда, что вы проникли в логовище зверя и унесли оттуда мишек? — спрашиваю я его.
— Правда.
— Но у вас было, конечно, оружие?
— Да, короткий охотничий нож.
— Как! А ружье?
— Зачем? Я бы мог ранить им нечаянно одного из этих милых зверюшек.
— Но если бы медведица…
Я не доканчиваю. Дыхание замирает у меня в груди.
— Я бы защищался ножом, — отвечает он.
Я смотрю на него новыми глазами. Как он смел, этот тихий, молчаливый человек. Большой Джон и этот…
И, позабыв все в эту минуту, я начинаю рассказывать Борису Чермилову о покойном Джоне. Я вкладываю в свои слова столько чувства и нежности к ушедшему другу, что мой собеседник проникается особенным вниманием к нему.
— Когда вы к нам придете, я вам покажу его портрет, — заканчиваю я.
— Я приду, — говорит Чермилов.
— Садитесь же, господа, садитесь. А то не успеем и знакомых объехать. Уже ночь на дворе.
К подъезду ратуши подали огромные, человек на пятнадцать, розвальни, сани — мокшаны.
С хохотом мы размещаемся в них. Вольдемар, точно кормчий, стоит на главном месте и дирижирует руками, как заправский капельмейстер оркестра…
— Господин полковник, вы сюда, на председательское место, — усаживает он "Солнышко", — а дочка рядом. Другого соседа, прелестная цветочница, благоволите сами себе избрать.
— Меня выберите, — шепчет мне Тима.
— Нет, уж если на плутовство дело идет, так меня! — громко кричит Вольдемар, расслышавший его слова.
— А по-моему, узелки тянуть, — предлагает кто-то.
— Борис Львович, пожалуйте к нам. "Лесной царек", к нам! — зову я громко Чермилова.
— Вот тебе раз! А почему бы не меня? — тоном капризного дитяти просит Вольдемар.
И он принимается завывать в голос. Молодой парень-ямщик поворачивает к нему широко осклабившееся лицо.
— Ништо, барченок, не реви. Ступай лезь сюды на козла; ты парень дошлый, сейчас видать, править могишь, — предлагает он юноше.
— Могишь! Могишь! — закивал и зарадовался Вольдемар. — А что, дошлый и дохлый, пардон за выражение, не одно и то же будет?
— Нет! Успокойтесь, нет!
Около молоденького, всегда тихого барона Лели группируются три сестрички.
— Ах, мы боимся ездить в мокшанах. На поворотах вывалят вдруг, — пищат они.
— Не бойтесь, на снегу мягко, — утешает их Вольдемар, уже взгромоздившийся на козлы.
— Чур! Господа, уговор дороже денег. Насчет «опрокидоносов» из саней я решительно не согласен.
И веселое лицо «Солнышка» выглядывает из-под боярской шапки.
— Нет, нет, господин полковник, вы на нас упадете, мягко будет, — высовывается из-под воротника своей офицерской шинели Тима.
— А Дину-то не пустили! Вот жалость! — волнуется Маша Ягуби.
— Мы ей завтра сочувственный адрес пошлем, — отзывается Вольдемар, а вслед затем взвывает диким кучерским выкриком:
— Эй, родимые, вывози!
Лошади, испугавшись, сразу берут с места чуть ли не галопом, и тяжелые мокшаны наклоняются вбок.
— Эге, да у вас, юноша, кучерские способности не то чтобы очень, — смеется «Солнышко», в то время как его сильная рука подхватывает меня.
— Это сначала только. Уверяю вас, что больше трех раз мы не вывалимся, — утешает его Медведев.
— Га-га-га! — гогочет ямщик, которому пришелся по сердцу веселый барин, успевший его уже угостить папироской.
— Ай! Ай! Мы не согласны! — пищат барышни, в то время как баронесса Татя спокойно улыбается.
— Володька! Гадкий! Не смей! — горячится Соня.
— Да не бойтесь же…
Мокшаны накреняются на другой бок под новый визг и хохот.
— Ну, юноша, еще такой опыт, и вы будете уволены с козел, — поднимает голос «Солнышко». — Я у вас за старшого, в некотором роде начальство, и извольте слушаться. Да-с.
— Только для вас, господин полковник.
И Вольдемар уже серьезно занимается лошадьми.
Звенят колокольчики под дугою. Крепчает декабрьский мороз. Но мне тепло: с одной стороны теплая шуба «Солнышка», с другой — такая же теплая "лесного царька". Черные глаза глядят из-под наклеенных бровей. Тайнами леса и жутью одинокой человеческой души полон этот взгляд.
Мокшаны останавливаются перед домом князя Б. Самого князя уже предупредили, что к ним приедут сегодня ряженые. Нас встречают денщики и лакеи, выбежавшие на подъезд.