Досадийский эксперимент

Однако когда процедура дошла до ножа, Маккай почувствовал глубокое отвращение. О том, чтобы продать Пиргатуда назад, в его собственный Филум, не было и речи. Бюсабу был необходим Легум не-Говачин… он был необходим всей остальной не-Говачинской вселенной. Немногие другие не-Говачины, добившиеся статуса Легума, все были мертвы, и все они до одного погибли в Судебном Зале. Враждебность по отношению к говачинским мирам росла. Подозрения наслаивались на подозрения.

Пиргатуд должен был умереть традиционным, формальным способом и сам сознавал это, наверное, даже лучше, чем Маккай. Пиргатуд обнажил свою область сердца рядом с желудком и сложил руки за головой, как требовалось ритуалом. При этом приступал желудочный круг, давая точку отсчета для удара.

Чисто академические уроки анатомии и практические занятия на манекенах дошли до своего смертельного средоточия.

«Чуть левее желудочного круга вообрази себе небольшой треугольник с вершиной в центре желудочного круга, расположенный горизонтально, так что его основание касается нижнего края круга. Наноси удар в нижнюю внешнюю вершину этого треугольника, слегка вверх в направлении средней линии».

Единственным удовлетворением, которое Маккай получил от всей этой процедуры, было то, что Пиргатуд умер чисто и быстро, от одного удара. Маккай не вошел в говачинский Закон как «мясник».

Что же в этом деле и его кровавом окончании было для Говачинов забавного? Ответ на этот вопрос наполнил Маккая глубоким ощущением опасности.

«Говачины посмеялись над самими собой, потому что они недооценили меня! А я так и планировал, что они меня недооценят. Именно это их и позабавило!»

Вежливо выдержав некоторое время, необходимое Маккаю для воспоминаний, старый Говачин продолжал:

– Я ставил против тебя, Маккай. Заключил пари, ты понимаешь? И все равно ты привел меня в восторг. Ты проучил нас, выиграв свое дело в классической манере, которая сделала бы честь лучшим из нас. Конечно, в этом и есть одна из целей Закона: проверять качества тех, кто выбирает себе это занятие. Что же ты рассчитывал обнаружить, когда откликнулся на наш последний вызов на Тандалур?

Резкая смена темы разговора этим вопросом застала Маккая врасплох.

«Я слишком долго не общался с Говачинами, – подумал он. – Я не могу расслабиться даже на мгновение».

Это ощущалось почти физически: если он пропустит хоть один такт ритма в этой комнате, то и сам он, и целая планета падут перед говачинским правосудием. Для цивилизации, законы которой базировались на Судебной Арене, где любой из участников может быть принесен в жертву, возможно было все. Маккай подобрал свои слова со смертельной тщательностью.

– Ты вызвал меня, это правда, но я прибыл по официальному поручению моего Бюро. То, что меня заботит – это дела Бюро.

– Значит, ты находишься в трудном положении, потому что, как Легум Говачинской Адвокатуры, ты являешься объектом нашего подчинения. Ты знаешь меня?

Он был Магистром, Самым Главным Спикером «Филума Филумов», в этом не было сомнений. Он уцелел в одной из самых жестоких традиций, известных во вселенной сенсов. Его способности и возможности были значительными, и он находился на своей родной почве. Маккай выбрал осторожный вариант ответа.

– При моем появлении мне велели прибыть в это место и в это время. Это все, что я знаю.

«Малейшая известная вещь будет управлять твоими действиями». Это был порядок предоставления доказательств у Говачинов. Ответ Маккая возлагал тяжесть юридической ответственности на спрашивающего.

Руки старого Говачина сжались от удовольствия при виде уровня артистизма, до которого поднялось их состязание. Возник момент тишины, во время которого Сейланг плотнее запахнула рясу и придвинулась еще ближе к вращающемуся столику. Теперь в ее движениях чувствовалось напряжение. Магистр пошевелился и сказал:

– Я имею отвратительную честь быть Высшим Магистром Бегущего Филума, по имени Аритч.

Пока он произносил это, его правая рука вытянулась, взяла голубой ящичек и бросила его на колени Маккаю.

– Я налагаю на тебя связующую клятву во имя этой книги!

Как и ожидал Маккай, это было сделано молниеносно. У него в руках был ящичек, тогда как заключительные слова древнего судебного вызова еще звучали в его ушах. Независимо от того, какие консентовские изменения говачинского Закона могут быть применены в этой ситуации, он уже втянут в хитросплетения юридических маневров. Металл ящичка холодил его пальцы. Они столкнули его в противоборстве с Высшим Магистром. Говачины отбросили лишние вступления. Это говорило о том, что время поджимает, и сами они тоже считают свое положение затруднительным. Маккай напомнил себе, что имеет дело с людьми, получающими удовольствие от своих собственных промахов, людьми, которых может позабавить смерть на Судебной Арене, и получающими высшее наслаждение при артистичном изменении своего собственного Закона.

Маккай начал говорить осторожным формальным тоном, который требовался по ритуалу, если он хотел выйти из этой комнаты живым.

– Две ошибки могут отменить друг друга. Следовательно, пусть тот, кто делает ошибки, совершает их вместе. В этом подлинная цель Закона.

Плавным движением Маккай открыл простую защелку на ящичке и поднял крышку, чтобы проверить содержимое. Это должно быть сделано с особым вниманием к формальным деталям. Когда крышка поднялась, до его ноздрей донесся горьковатый, затхлый запах. В ящичке было то, что он и ожидал: книга, нож, камень. Маккаю пришло в голову, что он держит в руках оригинал всех таких ящичков. Это была вещь чрезвычайной древности – тысячи и тысячи стандартных лет. Говачины верили, что Бог-Лягушка создал этот ящичек, этот самый ящичек, и его содержимое как эталон, символ «единственного действенного Закона».

Точно помня, что это надо делать правой рукой, Маккай по очереди прикоснулся к каждому предмету в ящичке, опустил крышку и закрыл защелку. Делая это, он почувствовал, что присоединяется к призрачному шествию Легумов, имена которых навсегда вошли в исполняемую в виде баллады хронологию говачинской истории.

Бишкар, которая скрыла свои яйца…

Кондаш Ныряльщик…

Дритайк, который выпрыгнул из болота и смеялся над Мррегом…

Тонкил со спрятанным ножом…

Маккай спросил себя, как они будут петь о нем самом. Назовут ли они его «Маккай Растяпа?» Его мысли понеслись вперед, стремясь охватить всю необходимую информацию. Главным пунктом был Аритч. За пределами Говачинской Федерации об этом Верховном Магистре было известно мало, но говорили, что однажды он выиграл дело, сыграв на популярном предубеждении, которое позволило ему убить судью. В комментарии к этой победе говорилось, что Аритч «объял Закон так же, как соль растворяется в воде». Для посвященных это означало, что Аритч воплотил в жизнь основное отношение Говачинов к их Закону: «уважительное неуважение». Это была особая форма святости. Каждое движение вашего тела было так же важно, как и ваши слова. Говачины сделали это афоризмом.

«Ты держишь свою жизнь у себя во рту, когда выходишь в Судебный Зал».

Они давали юридическое право убить любого участника – судей, Легумов, клиентов… Но это должно было быть сделано с утонченной юридической ловкостью, чтобы повод был очевиден всем наблюдателям, и сделано с самым тонким чувством ритма. Самое главное, можно убить на Арене только тогда, когда это же самое исполненное почитания неуважение к говачинскому Закону не оставляло иного выбора. Даже изменяя Закон, вам необходимо было уважать его святость.

Когда вы выходили в Судебный Зал, вы должны были чувствовать эту особую святость всеми фибрами души. Формы… формы… формы… Когда у вас в руках находится этот голубой ящичек, смертельные формы говачинского Закона накладывают отпечаток на каждое движение, каждое слово. Зная, что Маккай не рожден Говачином, Аритч создал дефицит времени, рассчитывая на немедленную ошибку. Они не хотели, чтобы это досадийское дело попало на Арену. Это было прямое состязание. А если это дело попадет на Арену… что же, решающим вопросом будет выбор судей. Судьи выбирались с огромной тщательностью. Обе стороны при этом маневрировали, стараясь не ввести профессионального юриста в состав судей. Вместе с тем, судьи могли представлять одну из сторон, нарушившую закон. Судьи могли избираться (а зачастую так и было) из-за их специального знакомства с делом. Но при этом необходимо было взвесить все тонкости Предубеждения. Говачинский Закон специально различал предубеждение и пристрастие.