Страница 39 из 44
— Нет, ну так нельзя! — натурально и даже обидевшись возмутился очухавшийся Совин. — Вы же грамотный человек. Вы просто обязаны соблюсти законы жанра.
— Да-да, извините, конечно, — искренне заулыбалась гостья. — Перед смертью благородного главного героя главный злодей должен раскрыть все свои тайны.
— Именно. Приятно вести дело с культурным человеком.
— Но мы с вами все равно из жанра выпадаем. Не будет финальной схватки, из которой главный герой как раз и должен выйти победителем.
— Конечно. Не может главный благородный герой бить женщину, к тому же такую молодую и красивую.
— Вы абсолютно правы. Да вам, знаете ли, и ребята меня бить не дадут.
Совин медленно повернул голову направо, потом налево, потом снова перевел взгляд на собеседницу.
— Слева блондин, — констатировал Совин. — Лет двадцати пяти, волосы собраны в косичку, курит папиросы. Именно он поднятым капотом и фарами подал сигнал о том, какой автомобиль следует протаранить недалеко от города Владимира. В результате погибла Марина Снегирёва и стал инвалидом на всю оставшуюся жизнь некий Глебов.
Это на его машине вы сбили Володю Андреева. А он в это время как раз подавал в отделение милиции заявление об угоне.
— Браво! Мы в восхищении! Королева в восхищении! — Цитатой из «Мастера и Маргариты» гостья восхитилась познаниями Совина. — Дальше.
— Справа — господин Чертков. Водитель-убийца как таковой.
— Смотри-ка, вы неплохо покопали, Дмитрий Георгиевич.
— Скажите, а где другие двое? Которые были с вами у Нины Власовны. Сдается мне, что и меня они тоже пытались повстречать. Совсем недавно.
— Интересный вопрос. Но об этом я как раз хотела узнать от вас.
— Не понимаю, — удивился Совин.
— Это я не понимаю, — ответила собеседница. — Куда-то ребятки подевались. Не звонят. Да Бог с ними. Продолжайте. Пожалуйста.
— Э нет, по законам жанра именно вы должны рассказывать мне о своих злодеяниях, — запротестовал Дмитрий.
— Согласна. Но я буду — по вашей просьбе, конечно, — проливать свет на темные пятна в вашем расследовании. А основной рассказ — ваш. Договорились?
— Это долгая история.
— Ничего. Времени у нас много. А мне очень хочется вас послушать. Мне хочется знать, где были допущены ошибки. Так сказать, поучиться на них. Если вы не против, Дмитрий Георгиевич, в некоторых местах вашей печальной повести я буду вам задавать вопросы, а вы уж на них отвечайте.
— Почему печальной?
— Нет повести печальнее на свете… Да просто положение ваше нерадостное. В отличие, скажем, от моего. Скажите мне, Дмитрий Георгиевич, почему вы занялись расследованием? Где я допустила ошибку?
— Нигде.
— Объяснитесь, пожалуйста.
— Если говорить о том, что меня непосредственно подтолкнуло к расследованию, то это всего лишь мое языковое чутье. Если бы не оно, я бы и не полез в это дело.
— Языковое чутьё?
— Да. Я ведь рекламщик, текстовик. Языковое чутьё у меня практически врожденное… — Дмитрий перевёл дыхание.
— И?
— Стихи к первому и ко второму компакт-диску писали два разных человека. Разницу в стихах я объяснить не могу. Знаете, в языке есть свои, нигде не записанные законы. Их невозможно знать. Их можно только чувствовать. Вот те, которые чувствуют, становятся гениальными писателями и поэтами. Булгаков, Высоцкий, Шукшин, Пушкин, хотя я даже более талантливым считаю Лермонтова, особенно его прозу, и «Княжну Мэри» в частности. Или вот: «В белом плаще с кровавым подбоем, шаркающей кавалерийской походкой, ранним утром четырнадцатого числа весеннего месяца нисана в крытую колоннаду между двумя крыльями дворца Ирода Великого вышел прокуратор Иудеи Понтий Пилат». Это не слова. Это музыка!
Это, наверное, смешно, но Совин на минуту буквально позволил себе расслабиться и искренне увлечься любимой темой. Только вот собеседница, отметим, начитанная и грамотная, тем не менее не была склонна к такой беседе.
— Дмитрий Георгиевич, — укорила она Совина. — Мы же, честное слово, не на литературном диспуте! У меня дел других нет, как выслушивать ваши воззрения о русской и зарубежной литературе. Вы что-то там о языковом чутье говорили. Продолжайте, пожалуйста.
— Да, конечно. Я действительно несколько увлёкся. Так вот, о разнице в стихах. Повторюсь, что объяснить я её не смогу. Но она есть. И я её почувствовал.
— И это вас толкнуло на такое опасное мероприятие, как частное расследование? — уколола Совина собеседница. — Вы же не можете в своём теперешнем положении отрицать, что следствие оказалось опасным.
— Не могу, — согласился Совин. Никакой приятности от настоящей встречи — в этом он себе не стыдился признаться — Дмитрий не испытывал.
— Видимо, вы не ожидали, что это дело будет опасным. Но когда вас предупредили, помните, вы и тогда не остановились. Почему?
— Обиделся. Видите ли, именно в тот момент я решил… Нет, не так. Именно в тот момент я уже числился отошедшим от расследования. Я от него отказался. В предшествующий встрече с вашими бандитами вечер.
— Нехорошо за глаза плохо говорить об отсутствующих людях, Дмитрий Георгиевич, — укорила его собеседница. — Продолжайте, пожалуйста.
— А чего тут продолжать?.. Мне набили морду. А я нежный и ранимый. И ужасно обидчивый. Вот и всё.
— Понятно. Надо было сначала разузнать о вас поподробнее. Как ни крути, а это ошибка. Ладно, впредь буду умнее. Но я отвлеклась. Продолжайте.
— Не буду.
— Обижаете, Дмитрий Георгиевич.
— Чая хочу. Во рту пересохло. Башка болит. Не нальете — не буду рассказывать. И в конце концов, вы тут единственная женщина. Я прошу вас быть сегодня хозяйкой в моём доме.
— Благодарю, ну прямо как в светском романе. — Гостья поднялась и пошла на кухню, коротко бросив: — Посмотрите за ним.
Стоящие по бокам что-то буркнули в ответ.
— А может быть, вам кофе, Дмитрий Георгиевич? — донеслось из кухни.
— Кофе по вечерам не полезно для здоровья.
— О, да вы оптимист! — вернулась из кухни назначенная на этот вечер хозяйка. — Чайник я поставила.
— Мне свежую заварку надо. А что касается оптимизма… Может, договоримся? Я рекламщик, могу большую пользу принести…
— Я всегда говорила, что каждый продается. Всё зависит только от суммы. В вашем случае сумма — ваша жизнь. — Собеседница помолчала, подумала и пришла к неутешительному для Совина выводу. — Нет, не договоримся. Вы опасны.
— Мне очень приятно это слышать. Не о том, что не договоримся, а о том, что опасен. Мне первый раз в жизни об этом говорят. Приятно почувствовать себя крутым.
— Ну, насчет крутого вы несколько ошибаетесь. Я вынуждена еще раз напомнить вам о вашем положении.
— Дайте закурить.
— Дайте ему.
Слева из пространства появилась пачка сигарет, потом горящая зажигалка. Совин сладко затянулся.
— Пока чай закипает, давайте продолжим, — предложила собеседница. — Итак, вы поняли, что стихи написаны двумя разными людьми. Дальше.
— Поехал во Владимир. У родственницы нашёл тетрадку со стихами Марины Снегиревой. И понял, что она и вовсе не писала стихи с первого компакта.
— Ну-ну… — подтолкнула собеседница.
— Для порядка копнул под катастрофу. Очень меня насторожил «урал», отправленный за кирпичом во Владимир.
— Чем насторожил?
— Не подходит он для перевозки кирпича. А вот катастрофу устроить — самое то.
— Это ошибка. Хотя и не моя, другого человека, — недовольным тоном отметила молодая женщина.
— Ваша — другая. Шофера защищал известный с нехорошей стороны богатый адвокат. Не соответствуют они друг другу — адвокат и клиент.
— Тоже верно. Виновата. Извините.
— Ничего, — великодушно простил ошибку Совин.
— У вас хорошее чувство юмора, Дмитрий Георгиевич.
— Я знаю. Пепельницу дайте. Я на пол пепел не могу стряхивать.
— Дмитрий Георгиевич, да ведь здесь через несколько часов все сгорит. Что вы как ребёнок, ей-богу. Впрочем, если вам так удобнее… Дайте ему пепельницу. Довольны? Давайте дальше.