Страница 20 из 44
— Ладно, не болтай языком, наливай коньяк, — прервал лектора хозяин.
— А я-то пытаюсь нести в массы свет знаний! — разливая коньяк лицемерно вздохнул Совин. — И что вижу? Права истина: не мечите бисер перед сам знаешь кем. За что выпьем?
— Чтоб тебя, Совин, как ту Гингему, не придавило бы домиком девочки Элли.
— Элли? Элли-то уж точно не придавит.
— А кто придавит? — В Стасе моментально проснулся охотничий журналистский азарт.
— Кто? Дед Пихто! Но тост хороший, правильный.
Друзья опробовали коньяк. И коньяк оказался правильный.
— Давай про Толстого, Стас. Накопал чего? — поинтересовался Совин. — И чем больше, тем лучше.
— Нету больше. Толком о нем никто ничего не знает. Москвич, не женат, высшее образование. Умен. Появился пару лет назад. У звезд эстрады тоже ведь всякие проблемки есть. Кому прописка нужна в столице, кому квартира подешевле и получше, кому то, кому сё. А у Клевцова, похоже, есть кое-какие связи. И похоже, среди бывшего городского и районного партийного начальства, не выше. Постепенно стал своим и нужным. Денег ему это, правда, не принесло. Но и не бедствует. Пытался продюсировать кого-то — не вышло. Денег на раскрутку нет. А без денег в шоу-бизнесе, сам знаешь, ловить нечего. Деньги решают все. Талант не решает почти ничего. Я, знаешь, когда вижу совершенно бездарно поющих детей богатых родителей, всегда думаю: «Смотри-ка, как, оказывается, могут петь мамины деньги». Да ладно… Вылез Толстый со Снегиревой. Как уж он ее нашел, не знаю. Но гибель ее сыграла совершенно замечательную роль. Господин Клевцов развернулся во всю ширь и денег заработал несметно, уж ты мне поверь. Знаешь, как компакт-диски выпускают? Чуть-чуть официально и дикое количество левым образом. А если еще учесть концерты, где Лена Мосина поёт песни Марины Снегирёвой, — тоже неплохой приварок получается… Но это, собственно, все. Мало в тусовке о Клевцове знают. Очень мало.
— И на том спасибо, — поблагодарил Совин. — Давай-ка ещё выпьем, да я у тебя переночую. Не хочу домой ехать.
— А по мне, хоть всю жизнь живи, ежели человек хороший, — процитировал Стас бессмертные слова дворника из «Двенадцати стульев»…
Скудные Стасовы знания о Виталии Петровиче Клевцове не означали, однако, что у означенного субъекта напрочь отсутствовала история жизни, сиречь — биография.
В 1965 году в простой рабочей семье Петра и Валентины Клевцовых появился на свет пухленький ребенок, которого назвали Виталиком в честь погибшего на фронтах Великой Отечественной войны деда со стороны отца.
Рабочая семья Клевцовых ничем особенным от подобных семей не отличалась.
Впрочем, было одно отличие. Отец, Петр Клевцов, не пил. Нет, не так, чтобы совсем, позволял себе, конечно, по праздникам, но очень, очень умеренно — две-три рюмки за вечер, не больше. После получки спокойно проходил мимо пивного ларька, не реагируя на приглашения приятелей. Именно приятелей, потому что близких друзей у семьи Клевцовых не было.
Не складывались как-то у Клевцовых дружеские отношения с людьми. Возможно, потому, что оба родителя были не то чтобы скупые, но прижимистые. Копейки без дела не тратили, а отношения дружеские на Руси предполагают открытость и щедрость. Им бы, Клевцовым, немцами родиться. Пожалуй, ужились бы они с бюргерами.
Но жили Клевцовы в советской стране. Хорошо жили, в достатке. Получше, во всяком случае, всяких там инженеров: партия подкармливала рабочий класс. Типичная политика тоталитарного режима, вспомнить хотя бы Гитлера: хорошо и удобно управлять относительно малообразованными, сытыми и благодарными тебе за это людьми. А при случае можно и на гнилую интеллигенцию натравить, если она, интеллигенция, о себе вдруг что-то возомнит…
В положенное время отец вступил в партию. Но ни о какой партийной карьере и речи быть не могло: для партийного роста нужно было ещё кое-что, кроме пролетарского происхождения. Необходимо и умение вовремя лизнуть вышестоящего, и лягнуть провинившегося, и выступить с инициативой: вовремя поддержать, заклеймить, осудить от имени всего рабочего класса. А вот этими умениями Клевцов-старший не владел. Зато и врагов не нажил. Что ж, тоже хорошо.
Хозяйство домашнее, а потом, когда пошла мода на дачные участки, и хозяйство дачное всегда были в полном порядке. Полы не скрипели, краны не капали, утюги исправно нагревали и гладили, положенная на участке растительность кустилась и колосилась, сорняк же, наоборот, гибнул под беспощадным натиском материнских рук.
В семье царили мир и покой. Не так, опять же, чтобы совсем без конфликтов. Всякое бывало. Но сугубо в пределах нормы. И по большому счету, супружеская чета Клевцовых друг другом была вполне довольна. А женщины Валентине еще и завидовали. Кто хорошей, а кто и черной завистью. А что? Мужик все в дом несет, не пропивает с дружками ни деньги, ни семью, ни хозяйство. И ребеночек у них хороший.
А ребеночек и впрямь был хороший. Здоровенький, пухленький. И — мать вовремя это заметила своим звериным чутьем, свойственным всем матерям, — умным родился парнишечка. И рос умницей, дай Бог ему здоровья.
А что ещё оставалось делать Виталику? Что еще остается человеку, к которому уже в садике намертво прилипла кличка Толстый?
В детстве и юности в компаниях сверстников клички имеют многие. Но в редких случаях одна и та же кличка сопровождает человека всю жизнь. А вот с Виталием Петровичем Клевцовым случилось именно так. В садике, а позже в школе, в институте, в любом коллективе его сразу определяли как Толстого. Самое же интересное, что рядом с ним неоднократно оказывались люди гораздо больших габаритов, а вот, поди ж ты, Толстым называли только его, Виталия. Чего уж в нем было такого, что соответствовало кличке, — непонятно. Но, видать, что-то было.
Впервые так обозвала Виталика его подружка по младшей группе детского сада. Виталик — и тут он не был исключением: все мальчишки так делали — из вполне естественного и здорового детского любопытства подсматривал за девчонками в туалете, который делился на девчоночью и мальчишечью половины только условно. Девчонка (он и имя ее уже давно забыл) только успела приспустить штанишки, как увидела десяток пар любопытных мальчишеских глаз.
Естественным было бы крикнуть всем: «Уйдите, дураки!», но девочка почему-то выделила криком Виталика: «Уйди, ты, толстый»!
Всё. Никто тогда не понял, что криком этим она поставила печать на всей жизни Виталия Клевцова. По жизни с этой минуты он шёл уже Толстым.
Дети порой жестоки. Даже часто жестоки. И они называли Виталика Толстым и тогда, когда хотели оскорбить, и просто по привычке, когда хотели обозначить в разговоре или обращении нужного человека…
Попытки отстоять свою честь кулаками заканчивались неудачно. Виталик рос рыхлым, не умел драться, не был быстр, не умел использовать массу своего тела. И чаще всего в детсадовских стычках доставалось именно ему.
Увы, родители слышали, как обзывают сына, но не придали этому значения, а сам он с матерью обидами не делился. Расскажи он матери о своих страданиях, она, возможно, и нашла бы нужные для сына слова, но мальчик промолчал. Полнота стала комплексом, от которого он так и не избавился.
Назови его кто-нибудь так впервые лет в тридцать, он только посмеялся бы и спокойно носил бы прозвище, не обращая на него никакого внимания. Ведь только с возрастом люди начинают понимать, что комплекция или красота играют в жизни далеко не первую роль. В конце концов, Талейран, один из самых выдающихся дипломатов в истории, слыл одновременно и одним из самых выдающихся донжуанов своего времени, имевшим оглушительный успех у женщин. А парадокс ситуации заключается в том, что был он уродливым горбатым карликом. Только, если это слово в данном случае уместно, он по праву считался еще и одним из самых блестящих умов Франции.
Виталий Клевцов был далеко не глуп. И ближе к тридцати годам от комплекса почти освободился. И пришел успех в отношениях с женщинами. Но это потом, к тридцати.