Страница 114 из 131
Направили заместителей, что вызвало бурю гнева у президента: «Кого вы представляете, от чьего имени говорите?». Реакция вполне объяснимая.
Ответ на вопросы, почему именно этих людей послали в Форос и в силу каких обстоятельств будущие гэкачеписты пришли к самой идее поездки, следует искать у тех, кто собрался вечером семнадцатого в укромной беседке на конспиративном объекте «АБЦ». К сожалению, еще никто из пишущей братии не попытался прислушаться к объяснениям «заговорщиков», их аргументы утонули в шквале обвинений и негодования. Предпримем же беспристрастную попытку разобраться в том, что в действительности происходило в беседке. В конце концов, собравшиеся там вечером семнадцатого августа тоже имеют право на то, чтобы быть если не понятыми, что, наверное, еще преждевременно, то хотя бы услышанными.
В двадцать втором томе уголовного дела, возбужденного в связи с действиями ГКЧП, автор обнаружил показания обвиняемого Бакланова, который свел разговор на объекте «АБЦ» к простому обмену мнениями о ситуации в стране. «Шел разговор о тяжелом положении в стране, о необходимости принимать какие-то меры, — объяснял он следователям. — О том, что по этому вопросу Президент СССР занимает очень пассивную позицию и надо какие-то конкретные предложения выработать вместе с Президентом СССР, чтобы выйти из этой ситуации…».
Относительно того, как вырабатывалось решение о вылете группы лиц в Форос и предъявлении Горбачеву ультиматума, Бакланов сказал, что разговора об этом между собравшимися не было. Этот вопрос обсуждался наедине с Крючковым, к которому он приезжал по приглашению последнего.
Благородство Бакланова, не назвавшего на допросах даже состава участников встречи на объекте «АБЦ», по-человечески привлекает. Однако из показаний других обвиняемых следует, что на встрече обсуждался и персональный состав делегации. Определяя кандидатуры для поездки, исходили из того, чтобы показать Президенту СССР единство взглядов Совета обороны, министерства обороны, президентского аппарата, ЦК КПСС и КГБ. Ехать должны наиболее близкие Горбачеву люди, другим переубедить его будет невозможно.
Бакланов и Шенин заявили, что готовы лететь, но неплохо было бы, если бы в состав группы вошли представители МО и КГБ. Язов назвал Варенникова, Крючков — Плеханова. В процессе обсуждения кандидатур для вылета был назван Болдин, который на допросе дал такое объяснение своему согласию: «Меня пригласили в связи с тем, что все знали — Горбачев наиболее доверяет мне и мое присутствие в Форосе убедит его в том, что в отношении него лично не предполагается принятие каких-либо «дурных» мер. Я согласился лететь, желая своим присутствием внести успокоение Президенту СССР из-за неожиданности этого визита».
Все обвиняемые единодушны в том, что поездка в Форос предпринималась исключительно в двух целях. Первая — открыть глаза президенту на развал Союза, усугубление кризиса, неконтролируемую обстановку. И вторая — убедить его в необходимости принятия решительных мер, то есть предложить ввести в стране чрезвычайное положение. «Понимали, что лучше делать это вместе с Президентом СССР и под его руководством», — давал показания на следствии Крючков.
По его словам, идея поездки в Форос возникла исключительно ради того, чтобы, доложив Горбачеву обстановку в стране, попытаться повлиять на него и уговорить пойти на более решительные шаги в интересах спасения и предотвращения полного краха государства. В случае несогласия Горбачева имелся запасной вариант: попросить его на какое-то время отключиться от работы, передав свои полномочия вице-президенту Янаеву.
— Хотелось быть уверенным, что Горбачев против введения чрезвычайного положения каких-либо реальных шагов предпринимать не будет, — разъяснял свою позицию Крючков. — Поскольку через несколько дней предполагалось заседание Верховного Совета СССР, на котором, по нашему убеждению, введение ЧП было бы одобрено, важно было в эти несколько дней сохранить видимость нейтралитета Президента СССР. Поэтому казалось разумным отключить связь с ним. Это позволило бы сохранить имидж Горбачева, это важно было бы и для него, и для его «друзей» за рубежом.
Миссия, с которой отъезжали визитеры на самолете Язова, была сверхтонкой. Пойдет ли Горбачев на предложенный шаг, никто точно сказать не мог. Болдин поделился сомнениями — убедить президента сделать задуманное ими будет очень трудно. Особенно уязвим запасной вариант: временная передача своих полномочий по причине болезни. Вряд ли поможет и то, что приедут самые доверенные, самые близкие люди. Но иного выхода не было, поскольку с их точки зрения до оформления прекращения Союза ССР оставалось всего несколько дней. Это и предопределило их отчаянный и до конца не проработанный поступок. Оставшимся в Москве теперь приходилось уповать на дипломатические дарования визитеров, за старшего среди которых был Бакланов.
Что происходило в кабинете. Версия Горбачевых
Наверное, вряд ли это был самый подходящий момент для беседы. «Четверка» прибыла не в самое удобное для президента время.
— Выглядел он болезненно, передвигался с трудом, — вспоминает Болдин, — на лице, багровом не столько от загара, сколько, видимо, от повышенного давления, выражалось чувство боли и недовольства. Он быстро со всеми поздоровался за руку и с гневом спросил, ни к кому не обращаясь: «Что случилось? Почему без предупреждения? Почему не работают телефоны?» — «Надо, Михаил Сергеевич, обсудить ряд вопросов». — «Каких вопросов?».
Все это говорилось на ходу, по пути в кабинет. Место, где Горбачев принимал посланцев, тоже не располагало к спокойному, дружелюбному обмену мнениями. По словам Болдина, кабинет был небольшой и крайне неудобный. Маленький стол с окном за спиной сидящего, чуть правее другое окно. Напротив у стены всего два стула. Горбачев сел в кресло за столом, Шенин и Варенников — на стулья. Болдин и Бакланов разместились на подоконниках. Никаких условий для основательной беседы.
— Мы приехали, чтобы обсудить ряд вопросов о положении в стране, — начал Шенин.
Однако Горбачев сразу же прервал его:
— Кого вы представляете, от чьего имени говорите?
В кабинете было пятеро. Каждый из них — кто на допросах, кто в мемуарах или в интервью — неоднократно возвращался к этой получасовой беседе. И каждый — в своем изложении. Как было на самом деле, наверное, мы не узнаем никогда — беседа велась без стенографистки и не записывалась на магнитную ленту. Память же, как известно, вещь ненадежная, несовершенная. К тому же не следует сбрасывать со счетов и взвинченное состояние собеседников. Прилетевшие из Москвы, как известно, дипломатическими способностями не блистали, что с огорчением было отмечено в Кремле, куда визитеры позвонили из самолета по пути домой. По словам Павлова, на вечернем заседании в Кремле в воскресенье председатель КГБ обронил фразу: «Они к нему не могли как-то подойти».
Гневно-раздражительный тон президента, его вопросы были неожиданными. Такая реакция не предусматривалась при обсуждении темы разговора. По рассказу Болдина, они рассчитывали на взаимозаинтересованное обсуждение вопроса, в духе аналогичных встреч в прошлом, когда Горбачеву докладывалось о готовности введения чрезвычайного положения в стране. И вот теперь с самого начала разговор не складывался.
Однако вернемся к этой встрече в интерпретации Горбачевых. На вопрос Михаила Сергеевича, кто они такие, последовал ответ: они по поручению комитета, созданного в связи с чрезвычайной ситуацией. Термин «государственный» не упоминался.
«Я задал вопрос о том, кто такой комитет создал — Верховный Совет, Президиум? — показывал допрошенный в качестве свидетеля Горбачев. — Чего вы хотите? Последовали не совсем вразумительные ответы. Тогда я спросил о составе комитета, кто в него входит. Мне назвали семь человек и Лукьянова тоже назвали… Документы мне не предъявлялись. Все устно шел разговор. Чувствовали они себя неуютно. Я для себя определился — это же предатели, близкие мне по партии и государству люди. Разговор с моей стороны с ними был жесткий, эмоциональный…».