Страница 6 из 35
Затем из кармана холщовой юбки она достала небольшое блюдечко и, опрокинув, положила его в середине азбучного круга. На нижней стороне блюдца, у самого края его, красовалась черненькая небольшая чернильная точка, в виде кляксы.
— Ложитесь все на плед, — скомандовала Лотос, и все девочки, не медля ни минуты, улеглись на платке вокруг листа с азбукой.
— Ты будешь записывать слова духа, Гордская, — тем же, не допускающим возражений, голосом приказывала Елочка, — я же, как медиум, Бухарина, Макарова и Дебицкая будем держать блюдечко. Рант, Хохлушка, Малявка, Додошка, следите за нами, чтобы никто не вздумал плутовать.
— Хорошо! — дружно отозвались спиритки и замерли, лежа на платке животами вниз.
Стрекоза Рант, Креолка Бухарина, Вера Дебицкая и сама Лотос положили указательные пальцы на края блюдечка.
— Все ли готовы? — с тем же торжественным видом спросила Елецкая. Она стала буквально неузнаваема за эти короткие минуты. Щеки — без признака крови, русалочьи глаза, горящие и жуткие, волосы — черные, распущенные по плечам, — все это делало странную, экзальтированную девочку каким-то особенным, чуть ли не фантастическим существом в глазах ее подруг.
— Начнем… — раздался снова глуховатый голос Ольги.
— Ах, постойте, — прозвенел тоненький голосок Черкешенки, — а как же Воронская?… Ведь мы же пригласили ее…
— Черкешенка не может жить без своей вороны, — засмеялась, ехидничая, Малявка. — Да ты не слышала разве, что Лотос нашла ее недостойной войти в кружок Таинственной лиги, в наш кружок?…
— Да, я признала ее недостойной, — отозвалась Лотос.
— В таком случае я ухожу, — произнесла Черкешенка, отталкивая от себя лист бумаги и карандаш, которым приготовилась уже записывать речи вызываемого духа.
— Это невозможно! — с досадой проговорила Елецкая, — без твоего присутствия сеанс немыслим. У тебя такие глаза, душка, что ты сама иногда можешь быть, за моим отсутствием, медиумом. Нет, уж раз пошло на это — оставайся. Я готова уступить. Додошка, пойди в дортуар и приведи сюда Воронскую, — неожиданно обратилась она к Даурской.
— Послушайте, Елецкая, не посылайте меня в дортуар, я боюсь. Там так храпят, точно перед смертью, — взмолилась Додошка, умоляюще складывая свои пухлые ручки на груди.
Она говорила Лотосу «вы» в эту минуту, как и все прочие спиритки, видевшие в Елецкой во время сеансов особое существо, посредницу между ними и загробным миром.
— Ты пойдешь, Додошка!.. Слышишь ли, ты пойдешь!.. — настойчиво повторила Лотос, и глаза девочки блеснули гневом.
— Иди, Додик, иди, милый!.. Я тебе завтра за обедом за это мою порцию вареников с творогом отдам… — шепнула Рант и незаметно перекрестила Додошку.
Толстенькая девочка при напоминании о варениках уже не колебалась ни одной минуты: соблазн был слишком велик. Додошка облизнулась, как котенок, и робким шагом направилась в дортуар.
Там было все по-старому. Девочки спали. Кто-то говорил во сне: "Отдай мне мои калоши… Это мой номер, а не твой, Карская, глупая, слепая… Не видишь разве?"
Додошка подошла к постели Воронской.
— Лидка, проснись!.. Пожалуйста, проснись поскорее!.. Вороненок… пожалуйста, проснись!
Долго упрашивать ей, однако, не пришлось. Воронская уже сидела на постели, слушала бессвязный лепет Додошки и, тихо посмеиваясь, протирала глаза.
— Ага! Понимаю! Гордская просила за меня… Дурочка! Зачем? А впрочем, отчего же не познакомиться с Черным Принцем и другими мертвыми господами?… Хорошо, я согласна. Иди и скажи им всем, что сейчас оденусь и приду.
— Ни за что одна не пойду! — возразила Додошка. — Мурка орет во сне как безумная. Не пойду мимо ее постели одна… Я подожду тебя, Лидюша… милая, позволь…
— Вот так спиритка! Храбрости хоть отбавляй! Ну, хорошо, идем вместе.
Когда они появились в умывальной, девочки лежали по-прежнему неподвижно, как мумии, на широком пледе посреди комнаты, с лицами, красноречиво выдающими их душевное волнение.
— Бог в помощь, сестрички!.. — весело проговорила Воронская.
— Тише, тише, молчи, Вороненок, ты спугнешь духа, несчастная!.. Блюдечко движется уже, гляди… — всполошились Малявка и Хохлушка.
Лида заглянула вниз через головы подруг.
Блюдечко, чуть придерживаемое четырьмя указательными пальцами четырех девочек, действительно, легонько двигалось по кругу, останавливаясь сделанной на нем черной точкой то на одной букве, то на другой.
Гордская записывала буквы, из которых составлялись слова. Таким путем дух разговаривал со спиритками. Последние затихли и внимательно следили за ходом блюдца.
— Ложись, Лида, и не смейся, пожалуйста… Ты испортишь нам этим все дело, — сказала черкешенка, и ее холодная, как лед, рука нервно сжала пальцы подруги.
Лида с обычною своею насмешливой улыбкой легла на указанное место, решившись позабавиться во что бы то ни стало в эту ночь.
Блюдечко двигалось все быстрее и быстрее. Серые, черные и синие глаза напряженно следили за ним.
Буквы, на которых останавливалась отметинка блюдечка, выливались в слова и приобретали смысл.
Дух говорил посредством блюдечка со своими почитательницами, очевидно, самым серьезным образом.
Лотос-Елецкая с застеклевшим взглядом, глухим, замогильным голосом вопрошала невидимое таинственное существо:
— Кто ты, решивший покинуть загробный мир ради нас, жалких, ничтожных детей земли?…
И она застыла в ожидании ответа.
Блюдечко задвигалось, останавливаясь то здесь, то там. Слова выходили.
"Я тот, о котором вы слышали все. Я нахожусь теперь в лучезарном саду блаженства и только изредка спускаюсь к вам, беседовать с теми, кто верит и любит меня…"
— Мы любим тебя, мы верим в тебя, голубчик, миленький!.. — со слезами, скорее страха, нежели любви, рявкнула Додошка.
— Молчать!.. — грозно прошипела Лотос, и ее тонкий бледный палец свободной левой руки закачался перед самым носом не в меру расходившейся спиритки.
— Тише, mesdames… Я чувствую… Я знаю, что он здесь сейчас между нами… — добавила она, оглядывая лица подруг. Малявка тихо взвизгнула от страха и поджала под себя босые ноги. Маленькая Макарова отскочила от листа, как от горячих угольев, и взмолилась:
— Умоляю вас, Елецкая, отпустите меня! Пусть кто-нибудь другой вертит блюдечко, я не могу больше…
— Ты дура, Макака, если говоришь так! — И глаза Ольги заметали молнии в сторону нарушительницы порядка. — Сколько раз говорить вам: вертит блюдечко «он», невидимый и бестелесный, вкладывая в наши пальцы ту силу и волю, которая исходит из него самого…
И тотчас же, наклоняясь к самому блюдцу, произнесла голосом, полным мольбы и тревоги:
— Заклинаю тебя, о божественный, открыть нам твое имя, а также сказать, с кем ты желаешь беседовать из нас.
Таинственное блюдечко забегало, чуть ли не заплясало, в центре алфавитного круга, останавливаясь то на одной, то на другой букве.
Вышло: "Я хочу сыпать благоухание моих речей для возлюбленной дочери, моей по духу Ольги Елецкой".
— О, благодарю тебя, дух! Не имею сил высказать тебе мою преданность! — ударяя себя в грудь свободной левой рукой, воскликнула Ольга. И бледные щеки ее окрасились слабым румянцем радости.
— Но кто ты, скажи нам, великий! Имя, имя твое сообщи нам!.. — совершенно забывшись в охватившем ее экстазе, завопила она, колотя ногами по полу.
Теперь блюдечко уже не скользило, а металось от буквы к букве изо всей прыти, на какую может быть способно простое, из белого фарфора, блюдечко.
Вот оно остановилось на «я», на «г», на «а», на «р», на «у» и так далее.
Вышла фраза: "Я Гарун-аль-Рашид, калиф Багдадский и поэт Гренады".
— Ах! — вырвалось из груди десятка девочек. — Это он! Арабский повелитель и поэт!
— Тот самый, что ходил по улицам Гренады и прислушивался к нуждам своего народа, чтобы помогать беднякам, чтобы заставить судей судить по всей справедливости. Он жил в VIII веке после Р. X. и прославлен в сказках "Тысячи и одной ночи", — твердо отчеканивая каждое слово из урока всеобщей истории, пояснила Ранг. Это был тот самый урок, за который она на прошлой неделе получила пятерку с минусом по двенадцатибалльной системе и потому помнила его теперь чуть ли не наизусть.