Стрелок

— А в чем мое предназначение, зачем я? — задумался Мишка. — Почему меня так волнует этот вопрос?

Ответа не пришло. Зато появилось острое желание увидеть папу.

Может, он хотел задать тот же вопрос отцу. Стало слишком одиноко в этом большом добром мире, где людям не всегда известны детские проблемы. И ребенку порой трудно поведать взрослым о своей беде.

Космодром всегда манит: романтика, огни, далекие тайны, связь с вечностью и пространством. Загадки времени, материи, человеческих отношений… Мишка был вдумчивый ребенок, ему все было близко, важно, интересно.

Приехал Мишка по древнему рельсовому пути. Сохранили для космодрома на всякий случай — все, что по конструкции просто устроено — надежно (ведь «все гениальное просто!»). Железная дорога действовала. Мишке всегда нравилось неспешно ехать в электровагоне, смотреть на пробегающие мимо пейзажи. Махать из окна встреченным людям…

От наземки он шел пешком. Земля веяла теплом и запахами трав. Ближе к космодрому услышал плавную музыку. Тягуче переливаясь звуками она струилась, мягко распадаясь на отдельные звуки. Это была песня. Звуки складывались в слова рождая в душе трепет, заставляли замирать, прислушиваться. Музыка закончилась, в тишине надвинулась ночь, и вдруг песня зазвучала с начала. Раздвигая темноту, песня наполняла окрестности особым дыханием жизни. Что же в ней так притягивало? Мишка остановился, прислушался.

Мишка не замечал, что уже идет навстречу голосу. Не чувствовал текущих слез. Он шел и слушал. Все, что накопилось в нем, выливалось, соленой влагой орошая щеки. Так запруда прорывает плотину, и успокаивается, когда все схлынет…

Центральное здание космопорта стремилось ввысь шпилями. Стилизованные под древние ракеты башни светились на фронтоне белизной и огнями, горели уже и посадочные фонари. Девушка сверила фамилию в компьютере, отметила, что на ребенка есть допуск, проставила время и сказала, что отцовский корабль рядом, можно дойти самому. Проводила до выхода, указала направление.

Подъехал робомобиль. Приветливо открыл дверь. Миша отказался от предложения, и робот остался стоять, словно обиделся. «Шагать по нагретым за день плитам, наверное, приятно», подумал Мишка. Взял сандалии за хлястики и перекинул за плечо, как это делали миллионы мальчишек прошлого. Иначе и быть не могло, ведь так нести гораздо удобнее. И сандалии за века не изменились — детям все лучшее! Что может быть лучше гениального? Вы уже знаете, что «Все Гениальное…», правильно — «ПРОСТО»! А что может быть проще сандалий с хлястиками?…

Босиком идти по чистым, рубчатым плитам оказалось вправду здорово!

От дверей Космопорта все корабли выглядели как игрушки разбросанные по полю. Идешь, идешь, а «игрушки» почти не растут.

Корабль вблизи был огромным. Мишка всегда удивлялся, почему, когда близко — большое, а далеко все — ма-а-ленькое!!!

— И ни капли ты не ржавый, — пожалел корабль Мишка, — и почему тебя решили списать?

Приветливо открылся люк. В корабле никого не было. Мишка загрустил. Бродил по палубам в поисках людей. Из рубки донеслась музыка и речь. Мишка вошел и обомлел. Будто в древнем кинотеатре — на погашенный главный экран во всю стену проецировался черно-белый фильм. Проецировался древним способом, световыми лучами из корабельного голографа.

— Корабельный Расчетный Модуль?! — спросил он пространство.

— Слушаю, — изображение застыло.

— Это ты развлекаешься? — ошалело спросил Мишка.

— Я… когда никого рядом нет.

— Но почему так… это же, как микроскопом гвозди забивать? Не проще ли включить экран и показать на нем, или использовать обычные возможности голографа?

— Это старый фильм, тогда показывали так, светом и… мне нравятся старые фильмы. В них искренние человеческие чувства: Любовь, Верность, ДРУЖБА… мы часто говорили об этом.

— С кем говорили?

— Длинная история. Когда создали мой мозг, новейший по тем временам, потребовались испытания, тестирование. Мной занимался старый программист, Григорий Яковлевич Матвеев.

— Что-то не так в отчестве и фамилии? — констатировал Мишка.

— Правильно заметил — отчество еврейское, а фамилия русская. Яков полюбил русскую девушку Полину, благословения от родителей они не получили и сбежали… Это отдельная, длинная история.

— Григорий был очень опытный программист и очень одинокий. Его друг ушел в дальний поиск и не вернулся, а детей завести как-то, не довелось.

Григорий Яковлевич сильно тосковал. Порой находил успокоение в «бокале», но чаще одержимо писал запрещенную программу для искусственного интеллекта. Ему хотелось детей, мечталось о друге, не хватало близкого человека… Всё, что он чувствовал, он отражал языком формул. Программа росла, вбирала чувства, ум, впечатления, опыт жизни, радость встречи, общения, познания и боль утраты, не сбывшегося, невозвратимого…

Все укладывалось в стройные цепочки символов.

— Он пишет бесконечную поэму из формул! — говорили про Григория с улыбкой.

— Дед уже сам запутался в ней, — ирония скрывала зависть такой устремленности человека.

— Да, кончайте уже, — говорили третьи, — просто старик кроме математики ничего в жизни не видел, надо же ему как-то изливать душу…

— Думаешь, это его мемуары?

— Нет, лебединая песнь не свершившегося таланта.

И, наверное, Григорий так бы и продолжал всю жизнь писать свои мысли. Только однажды он пролистал написанное и почувствовал в нем нечто большее, чем просто программа — живое, трепетное… То, что человек порой не может объяснить, но чувствует на тонкой грани интуиции. С этого дня он стал относиться к программе, как ребенку. А однажды у «ребенка появилось имя». Закрывая написанный файл, Григорий увидел на названии свои инициалы «Гр. Я. М.»

— Грэ, я, эм, — сорвалось с языка. — Грея, моя, Грея… — добавил Григорий, словно пробуя имя на вкус.

«Ребенок» рос, впитывал всё. И отношение создателя к Грее, как к дочери, тоже ложилось цепочкой символов в программу. У Греи не было только осознания себя. Ведь для этого надо родиться. А чтоб программа ожила, ее надо запустить.

— Еще не время, — говорил себе Григорий каждый день, и писал, писал, писал…

Потом стало поздно. Под вечер пришло известие, что институт сокращают. Срочно переводили все данные в другие институты. Ночью Григорий остался один. Он понимал, что его детище никому не нужно. Утром все опечатают, «ненужную» информацию сотрут, его отправят на пенсию…

Григорий Яковлевич Матвеев решился на ужасное: запер лабораторию, отключил все каналы связи, запустил программу и в нарушение всех законов «О запрете Искусственного интеллекта» открыл несанкционированный доступ в сеть для своего детища!!! Григорий Яковлевич ожидал чего угодно, только не того, что произошло через секунду. На полу возникла девочка лет десяти. Мокрое лицо уткнулось в колени, плечи вздрагивают от судорожных вздохов…

Старик растерялся, неловко присел рядом:

— Что с тобой, малыш? — протянул руку, чтоб погладить русую голову с двумя косичками. Рука прошла насквозь через волосы, а потом и голову. Григорий недоуменно посмотрел на свою руку. Тонкое тельце сотряслось новым беззвучным плачем: