Страница 11 из 90
— Позвоните Горчакову, — говорю я. — Скажите, что вы еще раз просмотрели его работу. Или найдите другой повод, безразлично. Мне важно, чтобы в разговоре была фраза: жаль, что нельзя изменить гравитационную постоянную.
— Простите, Кира Владимировна, что это значит — изменить гравитационную постоянную?
Я объясняю:
— Изменить — значит увеличить или уменьшить. Вы же хотели позвонить Горчакову, не так ли? Вот я и прошу: позвоните и поговорите. О чем угодно. Но мимоходом должна быть брошена эта фраза: жаль, что нельзя изменить гравитационную постоянную.
— Мимоходом. Ну-ну…
К. смотрит на меня так, словно только что увидел.
— А дальше?
— Дальше вы скажете, что кто-то к вам пришел, извинитесь, обещаете позвонить через полчаса, И все.
— Не понимаю, зачем нужен этот спектакль.
— Чтобы Горчаков снова занялся физикой.
— Вы это… серьезно?
— Вполне серьезно.
— И вы думаете, что вот так: не видя Горчакова, не разговаривая с ним, вы заставите его изменить решение?
— Да.
— Ясно, — говорит К. -.Теперь ясно, какие приключения вам нравятся.
Тут мне следовало бы мило улыбнуться, потом я буду жалеть, что не улыбнулась. Но я не очень вежливо повторяю:
— Звоните же, время идет…
К. испытующе смотрит на меня.
— Наверное, у вас еще не было неудач?
Он поднимает телефонную трубку и медленно набирает номер, поглядывая в мою сторону. Еще не поздно отказаться. Но я молчу.
— Здравствуй, Сережа…
Ну вот, началось.
Уверенности у меня нет. Что поделаешь, я не могу приказать: появись, уверенность, ты мне сейчас очень нужна. Я знаю только одно: в моих расчетах нет ошибки.
Беда в том, что самые верные психологические расчеты не гарантируют однозначного ответа. В физпке иначе. Взять хотя бы ядерные реакции. Литий, облучаемый альфа-частицами, превращается в гелий. Если условия опыта не меняются, не меняется и результат. Таковы правила игры. Представляю, как чувствовали бы себя физики, если бы при неизменных условиях опыта литий иногда превращался в гелий, иногда в соломенную шляпу, иногда в малинового медвежонка… Игра без правил, сказали бы шокированные физики. А ведь в психологии такая игра. Правила, конечно, есть, только они неизмеримо сложнее, тоньше, переменчивее. Вот сейчас я рассчитала реакцию, но вагесто гелия запросто может получиться малиновый медвежонок.
— …Нет, уговаривать не буду. Я хотел знать твое мнение о Синельникове. Ведь ты с ним работал?
Они обсуждают деловые качества Синельникова, затем К. переходит к последней работе Горчакова и очень естественно, посмеиваясь, произносит фразу, которая нужна.
Секундная заминка. Горчаков, наверное, переспрашивает.
— Жаль, говорю, нельзя изменить гравитационную постоянную… Как — что это значит? Изменить — значит увеличить или уменьшить.
К. прикрывает трубку рукой:
— Он спрашивает — зачем? Быстро!
Я подсказываю первое, что приходит на ум:
— Легче жилось бы.
— Легче жилось бы в таком мире. Сережа. Да! Еще бы… К сожалению, не мы с тобой выбирали эту постоянную.
Сейчас самый подходящий момент прервать разговор. Я показываю: надо положить трубку. Но К. не замечает моих сигналов.
— Нет, просто к слову пришлось. Как ее изменишь, проклятую…
Шепотом он передает слова Горчакова: «Теоретически можно изменить…» Я подсказываю ответ: «Что ты, ни теоретически, ни практически». Надо было с самого начала слушать разговор. Подключить второй аппарат и слушать. Я сглупила, постеснялась.
— Да, да, понимаю, — говорит К. и пожимает плечами, показывая, что ничего не понимает.
Я ободряюще улыбаюсь: а что остается делать? К. машинально повторяет:
— Да, да, — и вдруг удивленно спрашивает: — То есть как это изменить постоянную Планка?
Именно этого я ждала, и все-таки сердце у меня замирает. Ох и умница этот Горчаков! Схватил приманку значительно быстрее, чем я думала. Я мгновенно подсказываю:
— Чепуха, ничего не получится…
— Нет, Сережа, нет, ты что-то путаешь… Ну, хорошо. Буду ждать.
К. кладет трубку и долго молчит, разглядывая меня. Надо бы мило улыбнуться, но я устала.
— Он будет через час, — говорит К. — Предлагает обсудить какую-то идею. Послушайте, как вам это удалось?
Ага, удалось!
Я улыбаюсь и отвечаю с великолепной небрежностью:
— Пустяки! Совсем просто. Меньше всего думала о Горчакове…
Это была святая правда, но К. ни капельки не поверил.
— Объясните толком. Я должен знать, как теперь держаться с Горчаковым.
Секретарь принесла нам чай и вафли.
— Дважды звонил Петр Борисович, — сказала она. — Другие тоже звонят.
— Ну, ну, — сочувственно кивнул К. — Займите круговую оборону и держитесь. Сейчас мне нужен только Горчаков, он скоро подъедет.
Я посмотрела на часы: десять минут шестого.
— Говорят, вы где-то выступали со змеями? Это правда? — спросил К.
Ох уж эти змеи! Нигде я, конечно, не выступала. Вообще об этой истории знали четыре человека, я просила их никому ничего не говорить. Как же! Теперь я каждый день слышу разные легенды…
— Со змеями ничего интересного. Просто курсовая работа по зоопсихологии.
— Курсовая? Ладно, не хотите рассказывать, не надо. Но насчет Горчакова вам придется изложить все самым наиподробнейшим образом. На чем зы основывались? Может быть, это просто счастливая случайность? Пейте чай, остынет.
Он меня нарочно подзадоривал.
— Логика, только и всего, — сказала я. — Одно из двух: либо Горчаков утратил интерес к работе по случайным причинам, либо тут проявилось нечто более или менее закономерное. Первую возможность я сразу отбросила, она какая-то… ну, не воодушевляла.
— Убедительный аргумент! — возмутился К. — Конденсированная женская логика. Дважды два не четыре, а… стеариновая свеча. Если что-то не нравится — отбросим.
— А почему бы и нет? Случайные причины надо искать наугад; а если существуют закономерности, можно думать. Это интереснее.
Лучше бы я ничего не объясняла! Кроме логики, есть еще и интуиция, в пересказе она испаряется. А ведь началось именно с интуиции. Произошел неуловимый поворот мысли, и я увидела: нужно понять отношение физика к миру. Не Горчакова, а вообще Настоящего Физика. Такого, как Капица, Ландау или Фейнман.
Тут мне припомнилось вышедшее из моды слово «естествоиспытатель». Человек, познающий природу, мир, вселенную.
Вот я, думает естествоиспытатель, и вот Вселенная. Безбрежная (или не безбрежная?) небесная даль, в которой разбросаны огненные шары звезд и гигантские облака туманностей. Миллиарды лет они несутся в пространстве (а что такое пространство?), разлетаясь от какой-то первоначальной точки. Что это за картина и каков ее смысл? Зачем это существует? И зачем существую я, частица этого необъятного мира? Быть может, вещество, из которого я состою (а что такое вещество?), было выброшено когдато из недр взорвавшейся галактики, такой же, как вот та, чей взрыв я вижг сейчас… Запрянный в безбрежном (или все-таки не безбрежном?) мире, в котором миллион лет ничто перед лицом вечности, я хочу все увидеть и все понять…
— Романтично, — сказал К. — Но вы обрисовали свой образ мышления, Кира Владимировна, вот в чем фокус. Вам, насколько я понимаю, свойственно именно такое видение мира. А физик думает о другом. Не ладится установка, подводят какие-то паршивые прокладки. Нет сведений об опытах, которые поставил твой коллега где-то за тридевять земель, и, может быть, ты идешь по чужому следу. Завтра обсуждение одной дурацкой работы, но если просто сказать, что автор — дурак, потом не оберешься хлопот. Сын схватил двойку по физике. Нужно посмотреть свежий номер «Астрофизикл джорнэл», три монографии, написать отзыв о диссертации и рецензию на статью…
Тут я взорвалась. Я сказала, что грош цена человеку, если вся эта суета мешает ему слышать, как Земля плывет сквозь мглистое небо. («Почему мглистое?» — тут же придрался К.) Грош цена человеку, если в сутолоке повседневных дел он перестает замечать удивительную картину мира и не терзается от мысли — что же это такое?