Страница 51 из 68
— Должно быть, он знал с самого начала, — ответила мама. — Когда он впервые начал задыхаться, я его заставила сходить в поликлинику. Он сдал анализы и сказал мне, что все в порядке.
— Почему же вы мне ничего не сказали? — я опешил оттого, что мои родители держали что-то от меня в секрете. — А я и не знал, что он сдавал анализы.
— Мы тебе не сказали, потому что думали, что нет смысла тебя беспокоить. Тебе и с Пэтом проблем хватало. И потом, он хорошо себя чувствовал. Во всяком случае, так он говорил сам.
— Но он плохо себя чувствовал! — возразил я с горечью, как хнычущий малыш: «Это нечестно, это нечестно!» — Он уже давно плохо себя чувствовал.
— Должно быть, он знал с самого начала. — повторила мама, не сводя глаз с его лица. — Я разговаривала с одной из сестер, и она сказала, что у них сеть такое понятие — «постепенное оповещение»: они не сообщают плохие новости сразу, если ты не настаиваешь на том, чтобы знать всю правду.
— А он наверняка хотел знать, — сказал я с полной уверенностью. — Он наверняка заставил их сказать.
— Да. Он наверняка заставил их сказать.
— Тогда почему же он так долго держал это в секрете? — спросил я, уже зная ответ. — Он должен был понимать, что в конце концов мы об этом узнаем.
— Он оберегал нас, — ответила мама.
Она взяла его руки в свои и поднесла их к щекам, и я отвернулся, боясь, что окончательно сломаюсь при виде того, как сильно она до сих пор его любит.
— Оберегал нас, — повторила она.
Это правда. Он укрывал нас от худшего, что готовил нам этот мир, он защищал свою семью от того несчастья, которое ждало впереди. Он оберегал нас.
Он делал так всегда.
— Мне очень жаль, что с твоим отцом это случилось, — вздохнула Джина. — Правда! Он всегда относился ко мне с такой добротой…
— Он был от тебя без ума, — подтвердил я. И едва не добавил: «Когда мы расстались, это разбило его сердце», — но вовремя остановился.
— Я бы хотела навестить его в больнице. Если ты не возражаешь. И твоя мама тоже.
— Конечно, — ответил я, не зная, как дать ей понять, что ему не нравится, когда к нему приходят, что ему трудно справляться с собственной болью, не говоря уже о том, чтобы быть свидетелем чужой. Но я не мог сказать об этом Джине, иначе она решила бы, что ею пренебрегают.
— Пэт с ним увидится?
Я глубоко вдохнул.
— Пэт хочет к нему прийти. Но папа сейчас слишком плох. Если будет какое-нибудь улучшение, тогда, может быть. Но именно сейчас это слишком сильно расстроит их обоих.
— Что ты ему сказал?
— Дедушка болен. Очень болен. Как объяснить пятилетнему ребенку, что дедушка, который считает его центром вселенной, умирает? Как это сделать? Я не знаю.
— Нам нужно поговорить о Пэте, — сказала Джина. — Я понимаю, что сейчас не лучший момент, и мне искренне жаль, что с твоим отцом случилось такое. Но ты должен знать, что я хочу забрать Пэта, и как можно скорее.
— Ты хочешь забрать Пэта?!
— Да. Только не нужно повторять то, о чем мы уже спорили, ладно? Я не увожу его из страны. Я снова живу в Лондоне. Мы с Ричардом присматриваем квартиру в этом районе. Пэту даже не придется переходить в другую школу.
— А как поживает старина Ричард, черт бы его побрал?
— Нормально.
— По-прежнему не спит со своей женой?
— Более того. Он уже окончательно разведен. Его жена вернулась в Штаты. Я понимаю, может показаться, что мы чересчур спешим, но мы решили пожениться.
— Когда?
— Как только получим развод.
Я засмеялся:
— Вы поженитесь, как только получите развод? Нот оно — величие любви!
Мы с Джиной еще даже не начинали разговора о разводе. Мы подробно обсудили наш разрыв, но об официальной части и не заикались.
— Гарри, прошу тебя, — сказала она, и в ее голосе послышались ледяные нотки, — не становись жестоким.
Я многозначительно покачал головой:
— Ты думаешь, что можешь просто вернуться в пашу жизнь и начать все с того же момента, на котором бросила? Ты думаешь, что можешь забрать Пэта обратно просто потому, что азиатское экономическое чудо оказалось не таким уж чудесным и перспективным?
— У нас был уговор, — напомнила она, разозлившись. — Ты всегда знал, что Пэт будет жить со мной. Останься я в Токио или вернись сюда, я в любом случае намеревалась взять его к себе. С какой стати ты решил, что у тебя есть право оставить его у себя?
Потому что он счастлив со мной. И потому, что я могу вырастить его. Я могу. Поначалу было непросто, но я научился, понятно? И теперь все замечательно. И он счастлив там, где он сейчас живет. Ему не нужно привыкать к какому-то мужику, какому-то гребаному мужику, которого ты подцепила в дешевом ресторане.
Ее рот перекосило от злости, такой я ее еще не видел.
— Я люблю Ричарда, — сказала она. — И я хочу, чтобы Пэт рос со мной.
— Они не принадлежат нам. Наши дети не принадлежат нам, Джина.
— Ты прав, наши дети нам не принадлежат. Но мой адвокат докажет, что, при прочих равных, ребенок должен остаться с матерью.
Я встал и швырнул на стол несколько монет.
— А мой адвокат докажет, что вы с Ричардом можете убираться к чертовой матери, — разгорячился я. — И мой адвокат — как только у меня появится адвокат — также докажет, что ребенок должен остаться с тем из родителей, кто лучше сможет его вырастить. То есть со мной.
— Я не хочу ненавидеть тебя, Гарри. Не заставляй меня ненавидеть тебя.
— Я и не хочу, чтобы ты меня ненавидела. Но как же ты не понимаешь, что произошло? Я научился быть настоящим отцом. Ты не можешь просто так явиться и отобрать у меня это.
— Невероятно! — возмутилась она. — Ты сидишь с ним всего пару месяцев и думаешь, что можешь занять мое место?
— Четыре месяца, — поправил я. — И я не стараюсь занять твое место. Я нашел свое собственное место.
Сид взглянула на меня и сразу же предложила поехать в город поужинать. Я не был голоден, но слишком устал, чтобы спорить. К тому же мне нужно было кое о чем ее спросить.
Я поцеловал Пэта и оставил их с Пегги смотреть «Покахонтас». Бианка мрачно слонялась по кухне, беспрестанно жуя «Джуси Фрут», поскольку ей не разрешалось курить в квартире.
— На моей машине или на твоей? — спросила Сид.
— На моей, — ответил я, и она повезла меня в маленький индийский ресторан между Аппер-стрит и Ливерпул-роуд. Скотч, склеивавший изрезанную крышу «Эм-Джи-Эф», высох, растрескался и начал рваться, поэтому крыша хлопала, как паруса корабля при смене ветра.
Вид еды вызвал во мне отвращение, и я без энтузиазма ковырял вилкой куриное филе, чувствуя, что мое внимание начинает рассеиваться.
— Ешь то, что хочешь, милый. Только то, что тебе хочется. Но постарайся хоть что-нибудь съесть, хорошо? — попросила Сид.
Я кивнул, благодарно улыбнувшись этой невероятной женщине, которая потеряла отца, когда ей было в два раза меньше, чем мне, и чуть не спросил се сразу же, но подумал, что лучше придерживаться плана и спросить под конец вечера. Да, лучше всего придерживаться плана.
— Совсем не обязательно сегодня смотреть фильм, если ты не хочешь, — сказала она. — Это неважно. Мы можем заняться тем, чем ты хочешь. Можем просто поговорить. Или совсем ничего не делать. Не обязательно даже разговаривать.
— Нет, давай все-таки сходим в кино, — настоял я, и мы поехали в Сохо, чтобы посмотреть итальянский фильм под названием «Райское кино» — о дружбе мальчишки с киномехаником в маленьком городке.
Сид умела выбирать фильмы, которые мне понравятся, — фильмы с субтитрами и без голливудских звезд, фильмы, на которые пару лет назад я не обратил бы внимания.
Но к этому фильму я как-то охладел под конец, когда старый грубый киномеханик, ослепший после пожара в кинотеатре, сказал мальчишке с глазами Бемби, теперь уже подростку, что надо уехать из городка и никогда больше туда не возвращаться.
Мальчик Тото уезжает и становится известным кинорежиссером, и не возвращается в родной городок в течение тридцати лет, до того дня, когда хоронят Альфредо, старого киномеханика, научившего его любить кино и отославшего его прочь.