Эхо Великой Песни

Когда он уезжал из деревни Пасепты, на душе у него царил покой. Не глядя на селян, которые низко кланялись ему, он выехал за ворота и направился на северо-восток, к границе с грязевиками. Он надеялся встретить там другие разбойные отряды и отправить еще немного душ в огненный зев Истока.

Страха он не испытывал. Он чувствовал себя бессмертным, непобедимым и думал о том, как хорошо быть святым.

Софарита полагала, что хорошо разбирается в людях. Она знала, как мужчины в их деревне ухаживают за женщинами, и видела порой, как они дерутся после попоек в деревенском собрании. Видела, как они горюют и радуются, и думала, что мужской ум не таит для нее загадок.

Теперь она поняла, что заблуждалась.

Родители ждали ее в маленьком домишке тети Киару, и она побежала туда.

Вся семья собралась у стола. Киару, как всегда, ткала очередной ковер, ее худой, малорослый, изнуренный работой муж смотрел в окошко, трое малых детей играли на полу.

— Он вылечил меня! — выпалила Софарита. — Сказал, что у меня рак и я умираю, а потом приложил мне к груди кристалл и вылечил. Теперь я буду жить. — Ослепленная радостью, она не замечала застывших лиц своей родни.

— Тебе бы дома сидеть, — промолвил наконец Бекар, — а не трубить по деревне о своем позоре.

— Позоре? — повторила ошеломленная Софарита. — В чем он, мой позор? Я сделала то, что ты мне велел.

— Порядочная женщина после такого ушла бы и спряталась, — сказал отец, не глядя на нее. — А не плясала бы на улицах, как шлюха.

Ей стало казаться, что она спит и видит сон. Ничего не понимая, Софарита перебирала в памяти отцовские слова. Наконец до нее дошло, что он обозвал ее шлюхой, и ее охватил холодный гнев. Бекар всегда был резок, но до сих пор она считала его честным человеком.

— Так, значит, я шлюха? — дрожащим голосом заговорила она. — Ты приходишь ко мне и просишь, чтобы я легла с ним ради нашей деревни. А когда я через силу соглашаюсь и делаю Это, ты обзываешь меня шлюхой? Кто же ты-то тогда, отец?

Сводник? Поставщик шлюх?

Он с ревом вскочил на ноги и ударил дочь кулаком по лицу, отшвырнув ее к стене. Софарита без чувств соскользнула на пол.

Очнулась она на кровати тети Киару с сильной головной болью. Мужчин в доме не было.

— Ну-ну, дитятко, — говорила, смачивая ей лоб тряпицей, Киару. Полное, обычно веселое лицо тетки казалось осунувшимся и встревоженным.

Софарита со стоном села, и к ней подошла мать.

— Ну как ты, Тиа? Очень больно?

Софарита покачала головой. Разве могла она описать свою душевную боль? Бекар порой держался холодно, но никогда еще не поднимал руки на своих детей. Она спустила ноги с кровати и попыталась встать, но голова у нее закружилась, и она повалилась обратно.

— Все пройдет, — ласково проговорила Киару. — Гнев минет, и твой отец простит тебя.

— Простит? — повторила Софарита, но тетка как будто не заметила резкости ее тона.

— Ну конечно, милая. Все будет хорошо.

— Он сам велел мне сделать это, — сказала Софарита матери. — Как он мог так меня оскорбить?

— Тебе это пришлось по вкусу, Тиа, — вот что его обидело.

Софарита всматривалась в лицо матери, ища хоть чего-то, что говорило бы «я не это хотела сказать», но ничего не находила.

Она снова попробовала встать — на этот раз успешно — и прошла к маленькому овальному зеркальцу рядом с кроватью.

Правый глаз заплыл, на щеке багровел кровоподтек. Она вышла на улицу и направилась к домику, где они жили с Верисом.

Там она достала из сундука свои сбережения — двадцать шесть серебряных монет в полотняном мешочке. Повесила мешочек себе на шею, спрятав под белым платьем, и уложила в котомку свое второе платье. Черная лошадка Вериса стояла в конюшне за домом. Софарита наскоро собрала еду: ковригу свежего хлеба, ломоть зажаренного в меду окорока, завернула в муслин кусок сыра и пошла седлать лошадь. Она долго возилась с уздечкой, но в конце концов справилась.

До Эгару тридцать миль — засветло туда не добраться.

Она взяла в кухне охотничий нож Вериса с длинным кривым лезвием и рукояткой из оленьего рога, прицепила ножны к поясу и надела черный плащ с капюшоном.

Верис научил ее ездить верхом. Софарита выехала на главную улицу деревни, ведущую к воротам.

Бекар выскочил из своего нового дома, крича, чтобы она остановилась, и Софарита повернула лошадь.

— Куда это ты собралась? — загремел отец. На улице стала собираться толпа.

— Туда, где порядочных женщин не вынуждают ложиться с чужаками, — громко и звонко ответила Софарита. — Туда, где отцы не отдают своих дочерей первому встречному с мечом на поясе.

Бекар побагровел:

— А ну слезай, пока я сам тебя не стащил.

Софарита не спеша достала из ножен охотничий нож.

— Если подойдешь, убью.

Бекар стоял, хлопая глазами, на виду у односельчан. Софарита не испытывала к нему жалости.

Его могучие руки повисли так, словно вся сила ушла из него.

— Прости меня, Тиа.

— И ты меня.

— Останься с нами. Я заглажу свою вину, и мы снова будем друзьями.

— Не будем мы друзьями, потому что никогда больше не увидимся.

Софарита выехала за ворота и двинулась на запад, где садилось солнце.

Вирук ехал вдоль Луана несколько часов, но вражеских всадников не встретил, и ему стало скучно. На том берегу стояли глинобитные хижины грязевиков. Эти туземцы размножаются, как вши. Будь на то воля Вирука, он привел бы сюда войско и стер бы их с лица земли. Слишком много людишек развелось в этом краю — пора прореживать.

Подвижники толкуют о переселении племен — это, мол, вызвано обледенением, которому подверглось больше половины планеты. Северные племена, чтобы выжить, движутся на юг, южные кочуют на север.

Никаких урожаев не хватит, чтобы прокормить всех.

Близились сумерки. Низкорослый конек устал и спотыкался, когда Вирук поднялся на последний холм перед старым каменным мостом. Река здесь сужалась. Вирук спешился и стал наблюдать за окрестностями — авось удастся еще хоть кого-нибудь убить, — но никого не было видно.

Потом показался старик, ведущий двух волов, запряженных в тяжело нагруженный фургон. В повозке сидел ребенок с золотистыми кудряшками. Колеса загрохотали по мосту. Невелико удовольствие убить такого старикашку, но лучше мало, чем ничего. Вирук сел на усталого конька и поехал вниз.

Старик не сразу заметил его, а когда заметил, то помахал и приветливо улыбнулся:

— Добрый вечер, господин.

— Добрый, — сказал Вирук. На старике был длинный кафтан из темно-синего бархата, седые волосы на лбу придерживал золотой обруч с вкраплениями янтаря. — Скажи-ка, любезный, кто позволил тебе разъезжать по аватарским землям?

— Я торговый человек, господин. Везу десять бочек хорошего вина подвижнику-маршалу и имею грамоту с его собственной печатью, разрешающую мне проезд. Хорошо, что вы мне встретились, господин. Боязно ехать — времена-то нынче тревожные.

Вирук спешился.

— Покажи мне свою бумагу. — Старик достал пергамент, и Вирук рассмотрел его — пропуск был подлинный.

— Конь у вас устал, господин, — заметил старик. — Не угодно ли сесть в повозку? Сиденья у меня удобные, а внизу лежит бутыль с вином. Уверен, что напиток придется вам по вкусу.

Вирук смотрел на него и представлял, как застынет улыбка на его губах, когда кинжал перережет его тощую шею. Аватар еще немного поиграл с мыслью зарезать торговца, но воздержался. Если убить его, придется править волами всю дорогу до города, сидя позади их широких задов. Один как раз в это время уронил навоз на дорогу, и вонь пошла страшная.

— Ладно, трогай. — Старик повел упряжку дальше, а Вирук привязал коня к заду повозки и залез внутрь. Ребенок, Девочка лет семи, улыбнулся ему.

— А у тебя волосы синеют.

— Если будешь приставать ко мне, малява, оторву тебе ногу И отколочу тебя ею до смерти.

— Так нехорошо говорить, — с веселым смехом пожурила его девочка.