Эхо Великой Песни

Аватар провел рукой по ее животу.

— Ты ни разу не рожала. Долго замужем была?

— Три месяца.

— Пошли, — сказал он и повел ее в спальню. Откинув одеяла, он опустился на колени у резной деревянной кровати, и Софарите на один безумный миг показалось, что он молится. — Клопов как будто не видно, — встав, сказал он и вдруг ударил ее по лицу — не наотмашь, но чувствительно.

— За что? — вскрикнула Софарита.

— За дерзость, — с сияющей улыбкой ответил он. — «Три месяца, господин»— вот как полагается отвечать. От чего умер твой муж?

— Его бык забодал, господин. — Ее лицо горело от пощечины.

— Печальный случай. Ну, ложись.

Софарита легла и отвернулась, пока он раздевался.

В постели он вел себя уверенно и на удивление нежно, а Софарита изо всех сил старалась показать ему, что ей это нравится. Когда он наконец оставил ее, она даже протянула руку, чтобы погладить его по щеке, но он перехватил ее запястье и все так же дружелюбно сказал:

— Больше притворяться не надо. Мне было хорошо с тобой. Напряжение ушло.

— Я рада, что угодила вам, господин.

— Ты рада не этому, а тому, что твой отец не пострадает.

Встав, он быстро оделся и вышел в большую комнату. Софарита, полежав немного на родительской кровати, последовала за ним, подняла с пола платье, встряхнула его и надела на себя.

— Могу я уйти, господин? — спросила она.

— Посиди со мной немного. — Софарита присела к столу, и аватар налил ей вина, которое она послушно выпила. Кашель снова начинал клокотать в груди. — Знаешь ли ты, что скоро умрешь? — легко, почти весело, спросил мужчина.

Этот вопрос ошеломил Софариту.

— Вы хотите убить меня? ч Он, перегнувшись через стол, снова дал ей пощечину.

— Сколько раз тебе повторять? Ты так глупа, что не можешь запомнить самую простую формулу вежливости?

— Прошу прощения, господин. Я проявила неучтивость потому, что испугалась. Вы хотите убить меня, господин?

— Нет, я тебя убивать не собираюсь. У тебя в груди рак, и он уже съел одно твое легкое. Как долго ты кашляешь кровью?

— Уже несколько недель, господин. — В душе она знала, что больна неизлечимо, но не хотела этого признавать. Теперь пришлось. Вот уже несколько месяцев силы ее убывали, и она худела, несмотря на то, что ела досыта. Софарита втянула в себя воздух, стараясь успокоиться, но вдох получился неглубокий — глубоко дышать она уже не могла.

— Ну что ж, за удовольствия надо платить. — Аватар встал и навис над ней. Из сумки на поясе он вынул зеленый кристалл и приложил его к груди Софариты. Женщину пронзила боль, она вскрикнула. — Сиди смирно, — сказал он.

Тепло, заполнив ее живот, поднималось в грудь и сосредоточивалось на правой стороне тела, проникая все глубже. У Софариты закружилась голова, она пошатнулась, аватар удержал ее за плечо. Потом тепло стало понемногу иссякать.

— Вдохни поглубже, — велел аватар.

Софарита вдохнула, и легкие, к ее восторгу, наполнились воздухом.

— Ну вот ты и здорова. Теперь можешь идти.

— Вы подарили мне жизнь, господин, — прошептала она.

— При следующей нашей встрече я могу и отобрать ее.

Ступай и скажи отцу, что я доволен. Еще скажи, чтобы вынес на улицу труп Шалика — я хочу посмотреть на него перед отъездом.

Гончар Садау не имел ни малейшего желания доставлять царю голову его брата. Он видел, что бывает с людьми, прогневившими Аммона — их тела торчали на кольях у стен царского дворца. Садау не хотел, чтобы его посадили на кол. Въехав на мост через Луан, он огляделся. Поблизости никого не было, и он зашвырнул голову в реку. Она камнем пошла на дно.

Испытав большое облегчение, он потихоньку поехал домой.

Все могло бы сойти благополучно, если бы он не рассказал о случившемся своему двоюродному брату Орису. Тот поклялся молчать, но проговорился жене — тоже, конечно, под большим секретом. К концу дня вся деревня знала, что приключилось с Садау. Последним оказался сержант городской стражи, который сообщил об этом своему капитану.

На рассвете следующего дня к дому Садау явились четверо царских солдат в красных, вышитых золотом кафтанах, с длинными мечами и плетеными щитами. Горшечника выволокли из постели и привели во дворец.

Садау никогда еще не бывал во дворце, а царя видел только издали, когда тот катался по Луану в Лебяжьей Ладье во время весеннего половодья.

Солдаты за всю дорогу не сказали ни слова. Садау шагал между ними, поглядывая снизу вверх на суровые лица.

— Я ничего худого не сделал, — сказал он, но они не ответили.

Впереди замаячил Красный Дворец, сложенный из глины, Добываемой в верховьях Луана, и окруженный колоннами из точеного песчаника. Статуй снаружи не было, хотя Аммон, по слухам, заказал в городе Эгару два позолоченных изваяния собственной особы. Впрочем, Садау, которого солдаты ввели в огромные парадные двери, было не до статуй.

Внутри узника отдали на попечение двух царских стражников — здоровенных, в бронзовых панцирях поверх черных шелковых рубах. На головах у них торчали черные остроконечные шапки из лакированного шелка, украшенные серебряной звездой.

Садау провели по ступеням в большой зал, где на стенах горели бронзовые лампы и сновали десятки слуг. Вельможи возлежали на диванах или восседали на подушках, пол был устлан роскошными коврами. В дальнем конце зала стоял золотой трон, а по бокам — две золотые статуи Аммона в человеческий рост, со скрещенными руками, с суровым выражением на женоподобных лицах.

Стражи, подведя Садау к пустому трону, поставили его на колени. Он смотрел на статуи, ища в их чертах хоть какого-нибудь снисхождения.

Стройный молодой человек прошел через зал и сел на трон.

Садау заморгал, переводя взгляд то на него, то опять на статуи, Сходство не оставляло сомнений. Глаза царя были подведены черной охрой, веки припудрены золотым порошком. Волосы темные и длинные, выбритые виски тоже напудрены золотом.

— Тебе поручено что-то передать мне? — небрежно осведомился Аммон.

— Я побоялся доставить тебе это послание, о повелитель, — дрожащим голосом ответил Садау. Лиловые глаза наводили на него страх.

— Говори.

Садау зажмурился.

— Аватар велел передать, чтобы ты не вторгался больше на их земли.

— Мне нужны его подлинные слова, горшечник. Говори дословно.

В животе у Садау стало жарко, к горлу подступила тошнота.

Он сглотнул.

— Он сказал, что если ты еще раз вторгнешься на его земли, он придет…

— Продолжай.

— Придет в хлев, который ты называешь дворцом, и выпустит тебе кишки, и заставит съесть их.

Царь, к удивлению Садау, рассмеялся громко и весело. Горшечник открыл глаза, а царь поднялся с трона и подошел к нему.

— А голова моего брата?

— Я бросил ее в Луан.

— И что же с тобой, по-твоему, следует за это сделать, человек? — Царь стоял так близко, что Садау чувствовал запах его жасминных духов.

— Не вели сажать меня на кол, о повелитель! — взмолился гончар. — Казни меня милосердно. Я не хотел тебя оскорблять.

— Сочтешь ли ты справедливым, если я велю отрубить тебе голову и бросить ее в Луан?

Садау тупо кивнул — все лучше, чем на кол.

— Пошлите за палачом, — приказал царь. Долго ждать не пришлось: вскоре к горшечнику подошел громадный детина с большим кривым тесаком. Садау затрясся. — Послание царю следует доставлять незамедлительно, — сказал Аммон. — Всем известно, что цари шутить не любят и кровь льют, как воду.

Наклони голову.

Садау заплакал и покорно нагнулся, подставив шею палачу.

Царь махнул рукой, и перед Садау легла тень поднятого тесака.

Гончар крепко-накрепко зажмурил глаза. Тесак свистнул в воздухе, но палач в последний миг остановил его, и холодный металл лишь слегка коснулся шеи. Садау без чувств повалился на пол.

— Отнесите его домой, — сказал молодой царь, — и скажите, чтобы в будущем остерегался секретов. Секреты — как зерна пшеницы. Их можно долго хранить в себе, но они все равно пробьются к свету.