Яростный клинок

– Я думал, ты его любимчик, – проворчал Конн. – Тогда почему у тебя течет палатка?

– Просто не повезло, – объяснил Валанус, стараясь не обращать внимания на капающую сверху воду. – Я стал солдатом по необходимости. Ведь я происхожу из бедной семьи, поэтому получаю стандартное снаряжение. Почти все палатки сухие. Завтра постараюсь достать и нам такую. – Он широко улыбнулся. – Джасарея, наверное, рассмешит, когда ты войдешь мокрый, как мышь.

– А почему ты думаешь, что меня могут выпороть?

– Ученый посылает за кельтонами только за двумя вещами – наградить или наказать. Ты не сделал ничего, заслуживающего наказания, стало быть, произвел на него впечатление.

– Может быть, – с сомнением сказал Конн, – но пока что мы не сделали ничего впечатляющего, только шли вперед и строили огромные крепости, которые оставляли на следующий день. Когда же кердины вступят в битву?

– Думаю, когда будут готовы. Тогда мы победим их и ты сможешь отомстить. Остаран говорит, что ты навел ужас на их людей. Три стычки и пять мертвых кердинов у тебя на счету. Знаешь, как тебя называют гаты? Яростный Клинок.

– Меня не волнует, как меня называют. Как ты верно заметил, то были мелкие стычки. А мщение не будет полным, пока я не перережу горло Караку.

Офицер перестал улыбаться, и в голосе прозвучала печаль:

– Думаешь, когда он умрет, боль оставит тебя?

– Может, да, может, нет, – сказал Конн, пристально глядя на светловолосого офицера.

Валанус погрузился в размышления.

– Однажды у меня был друг, – начал он. – Больше чем просто друг. Его захватили в плен в трибантской кампании. Ему выжгли глаза, отрезали ступни и кисти, потом половые органы. Когда мы нашли его, он был все еще жив. Они прижгли раны, понимаешь, залили их кипящей смолой. – На свечу шлепнулась капля, и она мигнула. Валануса передернуло, потом он собрался и выдавил улыбку. – С тех пор у меня не было друзей… и не будет – среди воинов.

Снаружи палатки ударил колокол. Он прозвонил четыре раза.

– Ну, – проговорил тургонец, – время идти к генералу. Если он предложит тебе награду, попроси для меня новую палатку или слугу.

– У тебя есть слуга. Я видел, как он ставил эту палатку.

– Да, но он один на восьмерых бедных офицеров. А я не могу позволить себе ему приплачивать. Поэтому… – Валанус указал на ручейки, сбегающие по стенкам палатки.

Конн не ответил, а молча поднялся, вынырнул из палатки и вышел под дождь. На западе вспыхнула молния и послышался раскат грома. До полуночи оставалось четыре часа. В ясный день было бы еще светло, но буря окутала землю тьмой. Юноша побрел через лагерь, прошел мимо лошадей в загоне и обозных телег, потом пробрался между рядов круглых палаток для простых солдат.

Шатер Джасарея составлял сорок футов в длину и по меньшей мере пятнадцать в ширину. Снаружи под навесом стояли двое солдат, вооруженных копьями. Когда Конн приблизился, они скрестили копья.

– Что… тебе… надо? – проговорил страж слева на ломаном кельтонском.

– Меня вызывал генерал, – ответил ему Конн на тургонском. Страж удивился.

– Жди здесь. – Он протянул копье товарищу и скрылся в палатке.

Его не было всего несколько секунд. Вернувшись, он велел Конну ждать, и тот стоял на дожде, становясь все мрачнее и мрачнее. Из палатки доносились голоса, но шум дождя не позволял расслышать, о чем они говорят. Через несколько минут начали выходить офицеры и торопливо возвращаться к своим шатрам, но и теперь его не позвали внутрь. Конн начинал злиться и обдумывал, не уйти ли ему, когда его окликнули.

– Ты можешь войти, – сказал страж. – Внутри есть коврик. Вытри об него ноги. Генералу не нравится, когда у него грязь на полу. И оставь меч и кинжал здесь. С оружием входить нельзя. – Конн снял перевязь и отдал ее солдату.

Потом он вошел в палатку. Контраст между ней и обиталищем Валануса был настолько разительный, что Конн едва не рассмеялся. Мозаичный пол был уложен с удивительным искусством, в основном из маленьких белых камней, но в середине более темные образовывали голову пантеры. Дальнюю сторону отгораживали занавески, и там, очевидно, находилась спальня. С крюков свисало семь ярких светильников, озаряя шесть деревянных стульев с бархатными подушками, два дивана с вышитыми спинками и длинный резной дубовый стол. Неподалеку стояла полная углей жаровня, а около стульев лежали толстые коврики. Генерал в простой рубахе до колен и сандалиях устроился на одном из диванов. Он совершенно не походил на воина.

– Подойди ближе, – велел он.

Конн вытер ноги о коврик и повиновался. Сняв мокрый плащ, он бросил его на пол и подошел к жаровне, наслаждаясь теплом.

– Можешь сесть, – предложил Джасарей, указывая на диван.

– Моя одежда мокрая и грязная, – ответил юноша. – Лучше я постою.

– Разумно. Так вот, расскажи мне о Бануине.

– Вы знали его? – изумился Конн, стараясь выиграть время, чтобы обдумать ответ.

– Он был моим учителем и учеником, – сказал Джасарей. – И хорошо показал себя в обеих ролях.

– Я этого не знал. Бануин часто говорил о вас, но ни разу не упоминал, что вы друзья.

– Я сказал учитель и ученик, – раздраженно заметил генерал. – О дружбе я не сказал ни слова. Постарайся не делать предположений. Общение наиболее эффективно, если обе стороны точно выражаются. Так вот, я так понимаю, что он жил с твоим народом и даже женился на женщине из племени.

– Да.

– Как ты думаешь, что привлекало его в землях риганте?

– Он говорил, что любит дикие леса и горы, запах сосен и вереска. Этому он учил вас?

Джасарей оставил вопрос без внимания.

– Зачем Бануин рассказывал тебе о моих теориях?

– Он хотел рассказать мне о величии своего народа, – ответил Конн.

– Вряд ли, ему не нравились наши амбиции, насколько я помню. Ты знал, что в гражданскую войну он был генералом?

– Нет, но я знал, что он служил в армии.

– Он был прекрасным генералом – солдаты любили его, а враги страшились. У него напрочь отсутствовало тщеславие. И хотя я долго был его учеником, когда я стал командующим, он без вопросов следовал моим приказам. Редкий человек, но не без недостатков. Слишком много отвлеченных понятий – честь, благородство, отвага, совесть. Сосредотачивался на второстепенном. На природе человеческой души, возможностях изменения и покаяния. Добро и зло, правильное и неправильное – эти абстракции определяли его действия.

Конн понял не все слова. Он говорил на тургонском почти свободно, но Бануин никогда не говорил о покаянии или совести. Но если маленький торговец ценил эти вещи – чем бы они ни были, – значит, и Конн будет их ценить. Он тщательно выбирал слова, прежде чем сказал:

– Я не… владею вашим языком настолько, чтобы вести спор об этих материях. Но я знаю, что Бануин был хорошим человеком, может быть, даже великим. Он был любим чужим народом, и я всегда буду чтить его память.

– Да, да. – В светлых глазах Джасарея мелькнуло раздражение. – Люди любили Бануина. Мне он тоже по-своему нравился. Я очень удивился и огорчился, услышав о его смерти. Он рассказывал, как ушел из армии?

– Нет. Никогда.

– Жаль. Я часто удивлялся, почему столь талантливый человек стал торговцем.

– Ему нравилась такая жизнь – новые люди, новые земли.

– Да, с людьми он всегда находил общий язык. – Джасарей указал на графин с водой. Рядом стоял один кубок. Сразу стало ясно без слов, каковы их взаимоотношения. Может, Конн и гость в его палатке, но в глазах генерала всего лишь слуга. Не время становиться в позу. Конн быстро подошел к столу, наполнил кубок и подал сидящему. Тот принял его без благодарности, но улыбнулся. – А еще Бануин всегда замечал талантливых людей. Именно поэтому ты интересуешь меня, Коннавар. Что он увидел в тебе и почему взялся учить? Ты сын правителя или короля?

– Нет. Мой отец был охотником за лошадьми, отчим же скотовод.

– И все же – в семнадцать лет – ты знаменит в своей стране. Ты сражался с медведем одним ножом. Кроме того, ты пробрался в город кердинов, убил купца, предавшего Бануина, а потом шестерых преследователей. С тех пор среди гатов о тебе ходят темные легенды. Все ваши люди такие хорошие бойцы?