Страница 8 из 74
— Вам доводилось слышать об Англии, мистер Берри?
— Одна из земель Темного Века, если не ошибаюсь. Они сберегли Книгу.
— Вы не знаете, где она была?
— Нет. А почему это важно для вас?
— Однажды я видел лист с напечатанным стихом: «И был Иерусалим воздвигнут в зеленой Англии прекрасной».
— Могу я предложить вам совет, мистер Шэнноу?
— Почему бы и нет? Мне часто их дают.
— Покиньте эти места. Продолжайте свои поиски. Если останетесь, то вы лишь принесете в этот дом смерть и отчаяние. Комитет объявил вас разбойником и зачинателем войн. Они вас повесят, сэр.
— Когда я был ребенком, мистер Берри, мои родители построили дом для моего брата и меня. Было это на берегу красивой реки, в краю плодородном, солнечном и необузданном, как грех. Мой отец обуздал эту землю: она приносила богатые урожаи и кормила наш скот. Затем явились какие‑то люди, которым требовалась плодородная земля. Они убили моего отца и надругались над моей матерью, прежде чем перерезать ей горло. Мы с братом спаслись, хотя меня ранили копьем, и я истекал кровью. Мой брат дотащил меня до реки, и мы поплыли вниз по течению. Нас приютил сосед‑фермер, могучий мужчина с четырьмя сыновьями‑силачами. Никто не осудил разбойников, убивших наших родителей. Такова была тогда жизнь.
— Обычная история, — признал Берри, — но времена меняются.
— Их меняют люди. Нас с братом учили веровать в любовь и прощение. Мы старались веровать, но те же налетчики, разжиревшие и набравшиеся новых сил, решили, что их земли им мало. Как‑то ночью они напали на наш новый дом. Мой брат убил одного топором, а я другого из старого мушкета. Тем не менее победили они. На этот раз я спас моего брата, и мы ускакали на старом жеребце. Тогда мой брат потерял веру, но моя только окрепла. Два года спустя я вернулся и предал разбойников смерти. С тех пор я убил еще многих. Я никогда не крал, не обманывал, не лгал. Не нарушил я и заповеди «Не убий!». Я не разбойник, но я зачинатель войн. Я веду войну со злом и не опасен для честных людей. Только нечестивым следует бояться меня, а также тем, кто прислуживает нечестивым.
— Что случилось с вашим братом, мистер Шэнноу? Он вновь обрел веру?
— Мы оба научились ненавидеть. Я ненавидел разбойников и сеющих смерть, но он начал презирать честных людей, которые держались в стороне и позволяли разбойникам преуспевать. Нет, мистер Берри, он не обрел веру.
— Вы ожесточенный человек, мистер Шэнноу.
— Верно. Но я знаю, каков я, и не нарушаю своих правил. А вот вы, мистер Берри, вы веруете в Бога. И все‑таки приехали в этот дом выгораживать убийц, встав на сторону нечестивых. Флетчер убил мужа фрей Тейбард. Его люди — шайка безбожных убийц. И даже сейчас, мистер Берри, вы сидите здесь, будто козел, ведущий овец на бойню, и смерть выжидает, пока мы беседуем.
— Как так? Вы говорите глупости!
— Неужели?
— Объясните!
Шэнноу покачал головой и улыбнулся:
— В деревьях к северу прячутся трое. Они приехали с вами?
— Нет, мистер Шэнноу, но поймите: пятьдесят обменных монет будут уплачены всякому, кто доставит в Ривердейл тело известного разбойника.
— Мне бы следовало отвезти трупы туда! — заметил Шэнноу. — И Майлс, и Поп были известными убийцами. В Сертейсе два года назад они убили семью переселенцев и они ездили с Даниилом Кейдом, когда он грабил юго‑запад.
— Я не верю вам, мистер Шэнноу.
— Не верить удобнее для вашей совести, мистер Берри.
Обед был съеден в молчании, и Берри вскоре уехал. Когда мул со святым исчез из вида, Эрик молча ушел в свою комнату и захлопнул дверь.
— Мне тревожно за него, — сказала Донна, когда они с Шэнноу убирали посуду.
— Он боится меня, Донна, я его не виню.
— Он ничего не ест, и ему снятся кошмары.
— Думается, твой друг Берри прав, и мне следует уехать. Но я боюсь за тебя. Когда я уеду, Флетчер вернется.
— Так не уезжай, Йон, останься с нами.
— Мне кажется, ты не понимаешь опасности. Я больше не человек, а ходячий кисет, набитый обменными монетами для всякого, кто решит нажиться на мне. Даже сейчас три человека в холмах собираются с духом, чтобы наброситься на меня.
— Я не хочу, чтобы ты уезжал, — сказала она.
Он протянул руку и ласково погладил ее по щеке.
— Хочу я только того, чего хочешь ты, но я знаю, что будет.
С этими словами он оставил ее, направился к комнате Эрика и постучал. Мальчик не ответил, и он снова постучал.
— Ну?
— Это Йон Шэнноу. Можно мне войти?
Молчание. А затем:
— Ну, хорошо.
Эрик лежал на кровати лицом к двери. Он поднял глаза и увидел на Шэнноу рубашку своего отца. Раньше он этого как‑то не заметил.
— Можно мне сесть, Эрик?
— Можете делать все, что захотите. Как я вам помешаю? — сказал мальчик с горечью.
Шэнноу придвинул стул к кровати и повернул его спинкой вперед.
— Хочешь поговорить об этом, Эрик?
— О чем об этом?
— Не знаю, Эрик. Я знаю только, что ты мучаешься. Хочешь поговорить о своем отце? О Флетчере? Обо мне?
— По‑моему, мама хотела бы, чтобы меня тут не было, — сказал Эрик, садясь и обхватывая колени руками. — Тогда она могла бы проводить с вами все время.
— Она мне этого не говорила.
— Вы не нравитесь мистеру Берри. И мне тоже.
— Иногда я не нравлюсь самому себе, — сказал Шэнноу. — И тогда я принадлежу к большинству.
— Все было хорошо, пока вы не приехали, — сказал Эрик, закусил губу и отвел глаза, удерживая слезы. — Нам с мамой жилось отлично. Она спала здесь, и я не видел страшных снов. И мистер Флетчер был мне друг, и все было отлично.
— Я скоро уеду, — негромко сказал Шэнноу, и правда собственных слов была для него, как удар обухом. Вода в пруду успокаивается, рябь исчезает, и все возвращается к тому, что было.
— Как прежде, уже не будет, — сказал Эрик, и Шэнноу не возразил ему.
— Ты очень разумен, Эрик. Жизнь изменяется — и не всегда к лучшему. То, как человек справляется с этим, показывает, какой он закалки. Я думаю, ты справишься. Потому что ты сильный — сильнее, чем тебе кажется.
— Но я не сумею помешать им отобрать наш дом.
— Да.
— И мистер Флетчер заставит маму жить с ним?
— Да, — ответил Шэнноу, сглатывая и отгоняя от себя страшные образы.
— Я думаю, вам лучше погодить с отъездом, мистер Шэнноу.
— Пожалуй, что так. Было бы очень хорошо, если бы мы стали друзьями, Эрик.
— Я не хочу быть вашим другом.
— Почему?
— Потому что вы отняли у меня мою маму, и теперь я совсем один.
— Ты не один, хотя мне и не удастся убедить тебя в этом, несмотря но то, что одиночество я знаю, вероятно, больше, чем кто‑либо в мире. У меня никогда не было друга, Эрик. Когда я был в твоем возрасте, моего отца и мать убили. Некоторое время меня растил наш сосед, Клод Вурроу. Потом и его убили, и с тех пор я всегда один. Я никому не нравлюсь. Я — Иерусалимец, Тень, Губитель разбойников. Где бы я ни был, меня будут ненавидеть и преследовать… или же использовать те, кто «лучше». Вот что такое одиночество, Эрик, — сидеть с испуганным ребенком и не уметь воззвать к нему, убедить даже его. Вот что значит одиночество. Когда я умру, Эрик, никто не будет меня оплакивать. Будто я и не жил вовсе. Понравится тебе быть таким одиноким, мальчик?
Эрик ничего не ответил, и Шэнноу вышел из комнаты.
Трое следили, как Шэнноу выехал со двора фермы и повернул на восток к сосновому бору. Они быстро оседлали своих коренастых лошадок и поехали за ним.
Первым ехал Джеррик, потому что у него было длинное ружье — кремневое, заряжающееся с дула, и почти новое — каких‑нибудь тридцати пяти лет. Прекрасное ружье: трое его прежних хозяев были из‑за него убиты. Джеррик приобрел его в уплату за карточный долг два года назад и первым делом убил прежнего владельца, который выслеживал его, чтобы выкрасть ружье. В этом была какая‑то поэтическая справедливость, хотя Джеррик не мог бы облечь свое ощущение в слова.