Конец вечного безмолвия

За чаепитием разговорились. Один из каюров, Анемподист Парфентьев, вдруг обратился к Бер-зину:

— Пошто на тебя Биссекер суп имеет?

— Какой суп? — не понял Берзин.

— Слость и гнев, — пояснил Парфентьев. — Прямо трясся, когда говорил, чтобы бросить вас в пургу. Так прямо и сказал — как пурга дунет, оставьте их в палатке подальше от Анадыря. Пусть дохнут мерзляками. И посулил, агды воз-вернемся без вас, щедро наградить…

— Ну, а что же не уезжаете? — спокойно спросил Берзин.

— Как можно! — Парфентьев рассердился даже. — Вы же люди, хоть и большаки!

— Товарищ Парфентьев, нет у тебя еще классового сознания, — сказал ему Берзин.

— Нету, — согласился Парфентьев. — Бессекерский и торговцы всегда будут иметь зуб на большевиков, потому что мы отобрали у них богатства и передали народу.

— Не усе, — перебил Парфентьев.

— Что не усе? — спросил Берзин.

— Усе в складах осталось, оннак… Думали, ожидали — раздача будет… Всем поровну, а ничего нету.

— Никакой раздачи не будет! — решительно ответил Берзин. — Все средства производства — сети, невода, катера, кунгасы — переходят в общественное пользование… И строго будет соблюдаться правило: кто не работает — тот не ест.

Четыре ночи провели в палатке путники. Под конец все друг другу надоели, особенно Парфентьев, притворявшийся дурачком, пока Галицкий не обругал его. Каюр обиделся и замолк. Его молчание тревожило Берзина, и он часто по ночам просыпался и зажигал спички, чтобы удостовериться, что все каюры на месте, в палатке.

Теперь жители стойбища почитали Теневиля хозяином, главой и оставляли ему для яранги самое возвышенное переднее место. Но Раулена ставила жилище на привычном месте, а оставшиеся жены покойного Армагиргина по привычке занимали место "переднедомного".

Когда надо было принять важное решение, Теневиль собирал стариков, лучших пастухов и спрашивал у них совета. Сначала выжидали, отмалчивались, но потом привыкли, осмелели. Дела в стаде шли неплохо. Теперь бы не дать оленям разбрестись в ненастье, удержать их у корма да от волков уберечь.

Теневиль пришел в ярангу, и Раулена подала ему гнутый отросток оленьего рога — тивичгын, снеговыбивалку.

Очищая кухлянку от налрпшего снега, он рассказывал жене:

— Метет еще сильно, но проблески уже есть. Пурга тоже устает. Вон уже пятый день беснуется, надо и отдохнуть.

— Эль-Эль шаманил всю ночь, — сообщила Раулена.

— Это он хорошо Делает. Вчера пали три оленя, — вздохнул Теневиль, подумав, что шаману не мешало бы раньше взяться за свой бубен.

Пока Раулена готовила еду, Теневиль играл с сыном, а потом достал заветную тетрадку, купленную в Новр-Мариинске, и углубился в свои записи.

Раулена изредка посматривала на него и думала: "Стал эрмэчином, почти хозяином стада, пора бы бросить детскую забаву, а нет — продолжает чертить, выдумывает новые значки, да и меня не забывает учить".

Теневиль огрызком карандаша что-то начертил и спрятал тетрадку в укромное место.

Весь день Теневиль чинил нарту. Среди ночи проснулся от наступившей тишины. Пурга кончилась. Обрадованный этим, он крепко заснул.

— Нарты едут! — будила его Раулена.

Эти путники могли быть только с Ново-Мари-инского поста. Только оттуда. Но зачем их так много? Похоже, что на каждой нарте по два человека. Видать, тангитаны едут…

Сердце сжалось у Теневиля от дурных предчувствий: может, старый Армагиргин был прав?

Когда первая нарта приблизилась, Теневиль узнал в каюре Ваню Куркутского. От сердца немного отлегло, когда тот как-то весело и громко крикнул:

— Какомэй, мольч, Теневиль!

Еще одно знакомое лицо — со второй нарты поднялся родич Вани Куркутского Михаил Кур-кутский.

Тем временем с нарты. Вани Куркутского поднялся незнакомый Теневилю тангитан, подошел и крепко пожал руку, сказав при этом:

— Здравствуйте, товарищ!

— А где старик-то? — спросил Ваня Куркут-ский. — Пошто не стретил гостей?

— Он в вечности, — ответил Теневиль.

— Какомэй! — горестно воскликнул Ваня Кур-кутский. — Доспел-таки? Помер-то старик! Ушел сквозь рблака, по ейным понятиям. Теперь обитает при северном сиянии. Как он умер-то? — спросил по-чукотски.

Теневиль коротко рассказал все.

— Своею смертию от старости помер, — сообщил Ваня Куркутский остальным. — А кто теперь эрмэчин?

— Все сообща, — ответил Теневиль и предложил: — Давайте сначала распряжем собак, посадим на цепь, чтобы к оленям не убежали. Поедим горячего.

— И то верно! — отозвался Ваня Куркутский. — Намерзлись мы, в палатке матерчатой ночевали пять дней в пургу.

Берзин вошел в чоттагин кочевой яранги и почувствовал, что здесь совсем не так, как в жилище Тымнэро в Анадыре. Не было прочного устоявшегося запаха тюленьего жира и псины. Воздух был свежий, нагретый ярко пылающим костром. Женщина тихо произнесла:

— Еттык.

Маленький мальчишка высунулся из полога и с любопытством уставился острыми глазенками на приезжих.

— Значит, вы говорите, что стадо теперь общее? — спросил через учителя Берзин.

Теневиль кивнул.

— Но есть кто-то главный в стойбище?

— Армагиргин передал мне, уходя сквозь облака, и стадо и судьбу людей, — ответил Теневиль. — И люди просили меня быть главой стойбища, но олени принадлежат всем.

— Выходит, вы нас опередили, — усмехнулся Берзин. — А тут ничего удивительного нет. Идея общего, владения богатством, стадами, заводами, землями живет в недрах человеческого сознания вечно, особенно у неимущих. В том и мудрость Ленина, что он извлек эту идею и создал из нее науку революции. Переведи это — товарищу оленеводу, — попросил Берзин Михаила, Куркутского.

Учитель замялся.

— Трудно это переводить…

— Ну, хотя бы в общих чертах.

Михаил Куркутский попытался, но Теневиль понял одно: приезжие одобряют его действия. На душе стало легче, а тут еще приспела с деревянным корытцем, наполненным свежим оленьим мясом, Раулена.

Гости принялись за еду.

Некоторое время в чоттагине слышалось только чавканье, хруст разгрызаемых костей. Подошли каюры, присоединились к трапезе. В чоттагине было холодно, но понемногу, по мере того как люди насыщались, становилось теплее. Pay-, лена подала в чашках горячий олений бульон, с огорчением сказала:

— Чаем не можем угостить — нету его у нас уже с год. Сами соскучились по нему.

Ваня Куркутский быстро поднялся и, выходя из яранги, весело сказал хозяйке:

— Ставь большой чайник! Заварка у нас есть. За чаепитием Михаил Куркутский рассказал о переменах в центре Чукотского уезда, о советской власти.

Теневиль слушал и не верил своим ушам. Неужели это и впрямь могло случиться?

— Милюнэ научилась писать и читать по-тан-гитански, — сообщил в заключение Михаил Куркутский.

— Какомэй! — только и могли произнести изумленные Раулена и Теневиль.

Большой сход стойбища Теневиля собрали в старой яранге Армагиргина.

— Товарищи! — начал Берзин и подождал, пока Михаил Куркутский произнес уже ставшее знакомым «тумгытури». "Надо бы в следующий раз самому произнести это слово — "тумгытури", — подумал Август и продолжал: — Заря новой жизни взошла над Чукоткой. Советская власть установилась в Анадыре. Власть перешла к тем, кто работает, кто пасет стада, добывает уголь, кто охотится. Что такое советская власть? Это власть народа. Она идет от мудрости всех людей. Советская власть сегодня — главная власть на всем протяжении от Петрограда до Дальнего Востока. Нас послал ревком, чтобы помочь вам избрать новую, справедливую форму правления… Товарищи, у кого какие будут предложения в состав нового Совета?

Поднялся старый пастух Номо. Опершись на гнутый отросток оленьего рога, используемого как снеговыбивалка, он начал медленно:

— Мы рады, что наступило время новой жизни на всей земле, где живут люди… Такое мы слышали только в древних сказаниях как несбыточное, невозможное. И вот оно случилось. Значит, не одни мы думали об этом! Когда нам сказал наш Теневиль, что стадо будет общее, мы поначалу не поверили ему… Ты, Теневиль, не обижайся. Наверное, он чуял, что жизнь идет к этому… У нас нет другого человека, который мог бы быть во главе новой власти, кроме Тене-виля…