Страница 3 из 74
Последующие дни Степана Артемьевича были полны удивления и восторга. Лисицын удивлялся, что так неожиданно, словно утреннее солнце в ненастную погоду, пришло к нему это большое и сильное чувство — любовь, и осветило его, и согрело теплом, от которого на душе радостно и чуть-чуть тревожно. У него теперь есть необыкновенно красивая и умная девушка. И глядит она на него с доброй и таинственной улыбкой, обещающей нечто такое, от чего кружится голова и готов скакать и прыгать подобно мальчишке, увидевшему впервые в этом огромном и прекрасном мире цветок в росе и шмеля на нем, или невиданной формы облако в голубом и легком летнем небе.
О настоящей любви не говорят — она пуглива. Одного неосторожного слова достаточно, чтобы вызвать сомнение или недоверие… И Степан Артемьевич молчал. Все в Лизе прекрасно — в этом он был совершенно уверен. Позже он приметит в ее характере опасные подводные рифы и научится обходить их с искусством двинского лоцмана; он откроет в предмете своего обожания новые черточки, новые достоинства. А пока все обстояло именно так, как при первых встречах.
А что Лиза? Нравился ли он ей? Ничего определенного Лисицын сказать не мог. Отношение Лизы к нему было ровным и спокойным.
Нет, положительно женщины — непонятные натуры! Они умеют так тонко и ловко скрывать свои истинные чувства и водить мужчину за нос, пока не доведут его до состояния полной неуверенности в себе.
А быть может, все обстояло гораздо проще и он очень уж усложнял и возводил свои сомнения в степень чудовищной гиперболы?
Оказывается, и в самом деле просто. Когда он уезжал к себе в Борок в тихий, с накрапами ленивого дождика пасмурный вечер, Лиза, провожая его, на пристани сказала ему:
— Ты мне нравишься, увалень. Без тебя я буду скучать. Приезжай поскорее!
«Увалень» она произнесла так, как женщины тоже умеют — ласково, и он возликовал.
Они стали переписываться. А бывая в областном центре, Степан Артемьевич продолжал встречаться с Лизой и наконец сделал ей предложение.
Она не сразу согласилась выйти замуж. Тому были довольно веские причины. Он жил в деревне, она — в городе с матерью, которая частенько прихварывала. Поехать к нему — значило оставить мать без присмотра.
Наконец Лиза все же дала согласие. Решающим при этом было слово Анны Павловны, которой Лисицын понравился.
— Борок ведь недалеко, — сказала она. — Ты, Лиза, можешь приехать ко мне в любое время. Главное, чтобы ты была счастливой. Обо мне не беспокойся.
В то время Степан Артемьевич занимался в совхозе ремонтом машин и жил одиноко, по-холостяцки, на квартире у бывшей телятницы, пенсионерки Любовцевой. Она варила ему щи, грела самовар, прибирала комнату и время от времени справлялась: «Скоро ли молоду женку привезете?» И другие боровские старожилки, «товарки» Любовцевой, сгорали от нетерпения, всем было дело до его семейного положения. Когда Степан Артемьевич, собравшись в город, шел мимо изб на двинскую пристань, они перешептывались:
— Зачем в город поехал? Не за женой ли?
И шли к Любовцевой выяснять, поехал инженер за супругой или просто по служебным делам.
Наконец она приехала. К тому времени ему дали квартиру в новом двухэтажном доме, построенном для совхозных специалистов и молодоженов, и они стали ее обживать. Лизе нашлась и работа в библиотеке при сельском клубе. Когда она направлялась туда по узким деревянным мосточкам, пенсионерки откровенно глазели на нее. Оценив по достоинству осанку и медлительную походку инженеровой жены, они все же по привычке перемывали ей косточки:
— Ишь, идет, не торопится!
— Известно: городская, балованная. Скоро уедет.
— И не говори, матушка. Разве у нас такая приживется. Уедет беспременно.
— Чего ей здесь делать-то? Книжки выдавать скоро прискучит. Вон, заречного зоотехника жена бросила. Сбежала в Соломбалу. Говорят, за морского офицера замуж выскочила по второму разу…
— И эта, должно быть, укатит.
Но Лиза, судя по всему, не собиралась убегать из Борка от мужа, и это порядком-таки озадачило старух.
Лиза выросла в городе на Северной Двине, и этим сказано все. Без Двины нет северянина. Без нее этот обширный край превратится в унылое тундровое болото. Двина кормит, поит и вдохновляет всех, кто на ней родился и вырос. Она питает воображение, рождает былины, сказы и песни, водит по холстам рукой художников. Она одинаково властно удерживала возле себя юношей и степенных бородачей. На ее берегах рождались, жили, работали и умирали в преклонных летах шлюпочные мастера, лоцманы и шкиперы, полярные исследователи, военные моряки и цивильные капитаны дальнего и каботажного плаваний. С весны до поздней осени на двинском стрежне дрожали от ветров туго натянутые, промытые дождями паруса рыбачьих шхун, коптили небо паровые суда, шлепая по волнам плицами первобытных колес; в более поздние времена ее воды бороздили тральщики и лесовозы, дизель-электроходы и «Ракеты». Разве только не навещали двинское устье из-за большой осадки атомные ледоколы…
Архангельск жил Северной Двиной. Ей, словно родимой матушке, он поверял свои радости и печали. В летнюю пору по выходным дням жители шли на берег подышать чистым воздухом, послушать ропот волн. Даже поздней осенью, одевшись потеплее, иной горожанин выходил на набережную полюбоваться густой и холодной кромешной тьмой, в которой слышался плеск тяжелых предзимних волн, и, словно светляки, плыли мимо разноцветные сигнальные огни портовых буксиров.
Лиза с детских лет полюбила Двину, и по правде говоря, она, будучи горожанкой, поехала в село не без опасений. Но Двина, река ее детства, здесь тоже была рядом. Это до некоторой степени утешало ее. И нельзя было не считаться с работой и положением мужа.
Прибыла она сюда два года назад, в середине июля. Муж встретил на пристани, отправил вещи на машине объездной дорогой и предложил Лизе пройтись пешком напрямик через луг.
Было тепло и чуточку влажно от вчерашнего дождика. На лугу отцветали травы, готовясь лечь под острые ножи тракторных косилок. Степан Артемьевич рассказывал Лизе, что луг веснами заливает водой, а потом она уходит, и потому тут такой богатый травостой. Кое-где в траве поблескивали под солнцем маленькие озерца. Он сказал, что в половодье в них заходит рыба из реки и, не успев уйти до спада воды, остается тут на радость рыболовам.
Лиза радовалась тому, что тут тепло, воздух чистый и в небе тянутся к горизонту тоже чистые белые облака. Ей стало даже жарко, она сняла кофточку. И рядом шагал муж, такой уверенный, молодой, сильный, и ветер играл его русыми волосами.
Потом луг сменился картофельным полем. Тропка продергивалась сквозь светло-зеленую ботву наискосок, к зарослям ивняка, что кудрявились впереди. За ивняком оказалась река Лайма, узенькая, неторопливая, равнинная, со спокойным течением и красноватой водой. Пройдя через Лайму по деревянному пешеходному мостику, они стали подниматься в гору. Гора была крутая, высокая, и там они остановились перевести дух. Лиза вспомнила слова бабушки, которая, бывало, в детстве рассказывала ей сказки, и в одной из них было такое:
А жить ты будешь на высокой-высокой горе,
На самой вершине…
Она улыбнулась и посмотрела на Степана. Он тоже улыбнулся и сказал:
— Вот мы и дома.
Жили они дружно, в полном согласии, если не принимать во внимание маленьких случайных размолвок по совершенно незначительным поводам. Без них ведь не обходится в семьях. Недаром говорится: «Милые бранятся — только тешатся». Лишь одно грустное обстоятельство в известной степени омрачало семейное житье-бытье, У них пока не было детей. Но что за дом без детских голосов? Степан Артемьевич переносил бездетность стоически, надеясь на обещанное врачом туманное будущее, но у Лизы это выливалось в повышенную нервозность. Муж успокаивал ее, был предупредителен и ласков, но дурное настроение последнее время посещало ее частенько.
Как-то, придя с работы, Степан Артемьевич после ужина по привычке прилег на диван с газетой в руках. Лиза прибирала со стола, мыла посуду. Вдруг она уронила чашку в миску с водой, села на стул и тихонько заплакала. Он встревожился и спросил: