Страница 14 из 74
— Я слышал о Спицыне и о его связи с Прихожаевой. Это, конечно, их дело. Однако она ведь молодая, надо помочь ей стать на правильный путь. Поговорили бы вы с ней по душам, Вы, женщины, всегда найдете общий язык.
— Хорошо, поговорю, — охотно согласилась Гашева.
Направляясь к машине, Степан Артемьевич оглянулся. Дом Гашевых стоял посреди луга фасадом на юг. Большой, срубленный из толстого леса, с тесовой крышей, под которой было все — и жилье, и хлевы, и поветь, где хранили на зиму сено. И рядом погреб и банька… Дом стоял как символ старой деревни.
«Какой-то будет новая? Таких изб из неохватных брёвен теперь не построишь, леса изрядно вырублены», — Лисицын почувствовал, что под влиянием супругов Гашевых его охватила грусть по старой русской деревне. Так и бывает: поселится человек в новом доме, а старый к себе тянет. Слишком многое с ним связано в жизни.
А ему предстояло создавать новую деревню, и он еще не вполне представлял, какой она будет…
Северное Нечерноземье! Корни его уходят в глубь веков. В давние времена пришли сюда, в малоизведанные, необжитые земли, по рекам пращуры-новгородцы. Зоркий хозяйский глаз мужика, бежавшего от постылой жизни, приметил девственную нетронутость этих мест. Обширные леса, полноводные равнинные реки, лесные озера. И рыбы тут, и всякого зверья предостаточно.
В нижнее Подвинье, Поонежье, дальше на Север пробирался русский оратай, пока не вырвался из цепких лесных объятий на пустынные берега Беломорья. Одни селились по берегам рек с пойменными лугами, столетними борами-беломошниками на взгорках за болотами, другие спустились в низовья, расселились по прибрежной полосе, стали поморами. Земледельцы и мореходы — добытчики рыбы и морского зверя — две ветви рода мужицкого, предприимчивого и трудолюбивого.
Врубались в леса, расширяя свои владения, ставили деревни, отвоевывая у чащоб огнем и корчевкой скудные поля — новины. На палах, удобренных золой, сеяли лен, ячмень, овес, рожь, горох. Верхний плодородный слой родил недолго. Оскудевал один участок, крестьянин разрабатывал другие, родилось подсечное земледелие. Заведя скот, вносили на пашню навоз. Северный мужик держал во дворе, кроме дойных, коров-навозниц, от которых не ждал много молока.
Соха и плуг, движимые мускульной силой коня и человека, пахали неглубоко. Копни поглубже — вывалишь на поверхность бесплодный песок или глину, Такова особенность здешних почв.
С годами росли деревни, выстраивались веселыми рядами в живописных местах, у воды, у лугов и полей, у лесов с грибами и ягодами. Дружно стучали топоры плотников, оставлявших за собой целые порядки изб, пахнущих сосновой смолкой. Суровый климат продиктовал крестьянину своеобразный тип постройки: под одной крышей жилье с просторными сенями и поветью, а под ними внизу— двор для коров, денник для коня, теплый хлев для овец, стайка для новорожденного телка. Зимой в трескучий мороз легко одетая хозяйка по ночам с лучиной или фонарем шла через сени во двор проведать скотину, подбросить ей сенца через проруб в полу повети прямо в кормушку. Все — в доме, на улицу выходили лишь за дровами да за водой на колодец или к речной проруби.
Патриархальный, проверенный опытом, устоявшийся быт крестьянина-единоличника. Усадьба Гашевых — тому пример.
Эти избы, эти крестьянские усадебки пережили на своем веку немало. Во время коллективизации трактора перепахали межи, разделявшие лоскутные единоличные поля, сведя их в общие массивы. Но часть пашенок осталась в первозданном виде за перелесками, за болотцами, озерами, пожнями. Трактором на них не развернуться, колхозники по-прежнему обрабатывали эти поля лошадьми.
В те годы деревня по типу построек и бытовому укладу мало чем отличалась от старой. В полеводческих бригадах возникли МТФ — молочно-товарные фермы с дворами для коров, телятники, свинарники. Каждая бригада обслуживала свою ферму, запасала для нее корма, сдавала государству молоко, мясо. Скот во дворах стоял на соломенной подстилке. Накопленный навоз разбрасывался по пашне вилами. Это называлось — «навоз метать», «навоз разбрасывать».
Колхозницы доили коров вручную, «кулаком». Смазывали вымя сливочным маслом, массировали его, и тугие струйки со звоном ударяли в оцинкованные подойники. Труд доярок был тяжелым, кроме дойки, они сами раздавали корма, носили ведрами воду, прибирали помещение. К концу дня руки немели…
В земледелии господствовала травополка, позволявшая сохранять плодородие почв с помощью чередования культур. Подсевы клевера, кормовых трав и бобовых культур обеспечивали рыхлую структуру верхнего пахотного слоя. Опасности эрозии не существовало.
До войны в деревне было сравнительно людно, хотя город и брал оттуда немало рабочих рук. Колхозы выполняли все работы в срок, как и полагалось по сельскохозяйственному календарю. Поздней осенью по первопутку крестьяне шли работать сезонно на лесозаготовки с лошадьми и санями с подсанками. Лесная промышленность тогда не имела кадровых рабочих. Весной сезонники превращались в сплавщиков, гнали лес россыпью, «молем», по рекам и возвращались в село лишь к началу полевых работ.
Война с фашистской Германией обезлюдила село, прошлась по нему, словно острой косой по лугу… Остались женщины, старики, подростки, инвалиды и немногие демобилизованные солдаты, уцелевшие в пекле войны. Эмтээсовские механизаторы обрабатывали весь посевной клин. Колхозы несли на своих плечах всю тяжесть снабжения страны продовольствием.
Государственные поставки, натуральная оплата за работы МТС, сверхплановые закупки — все это изрядно подчищало колхозные закрома, и на трудодни в оплату сельчанам оставалось лишь небольшое количество зерна, картофеля и денег. Крестьянин в ту пору жил главным образом за счет своего личного хозяйства. «Корова во дворе — достаток на столе», — гласила поговорка. Почти все имели коров, хотя с кормами было очень туго, надо было содержать общественные фермы.
Мелкие, обескровленные войной северные колхозы все же не могли давать достаточно продукции, деревня оскудевала, жила в постоянных трудах и в постоянном… безденежье, испытывая острую нехватку и рабочего люда. А надо было развивать дальше хозяйство, расширять его, механизировать, увеличивать стада, разрабатывать залежи. Колхозам такое было не по силам, и государство пошло на создание совхозов. Им стали выделяться денежные ссуды, кредиты и разнообразные машины.
Одним из таких совхозов и стал «Борок», созданный на землях трех мелких колхозов.
Лисицын пришел сюда в канун больших перемен. Многое предстояло сделать, чтобы укрепить хозяйство, поднять его на современный уровень.
Лиза еще не вернулась из города. После семинара она хотела побыть у матери и, по-видимому, приедет только в конце будущей недели. Степан Артемьевич заскучал. Дело вовсе не в том, что самому приходилось готовить завтрак и ужин, — с этим еще можно было мириться. В пустой квартире он почувствовал себя совершенно одиноким. Днем еще так-сяк, масса забот, деловые встречи с людьми, поездки по хозяйству, а вечером со всех сторон, изо всех углов квартиры наползала на него скука. Слова вымолвить не с кем, будто Лиза уехала насовсем и увезла с собой все, что скрашивало его личную жизнь. Теперь он особенно остро почувствовал, что любит ее сильно и жить без нее не может…
Теперь он, пожалуй, готов был сколько угодно сносить ее маленькие капризы и причуды.
«Да что это я, в самом-то деле! — рассердился он на себя. — Расслабился, разнюнился! Подумаешь — уехала ненадолго, и места не находишь. Вернется же, наберись терпения!»
Впрочем, он крепко уставал за день, и грустить в одиночестве приходилось недолго. Поужинав, отправлялся спать, а утром уже было не до меланхолии.
Если бы Лиза жила в гостинице, он непременно бы разыскал ее по телефону и перемолвился бы словечком. Но она, конечно, находится у матери, где телефона нет. Степан Артемьевич мысленно упрекал жену: «Хоть бы позвонила с почты. Уехала — и ни слуху ни духу. Будто я для нее чужой человек. Неужели все жены таковы? А может, у нее объявился там некто из старых знакомых, и она проводит с ним весело время, развлекается, а на мужа ей чихать!» Последнее предположение вызвало у него в душе некоторое смятение. В самом деле, жить в городе до двадцати двух лет, до замужества, и не иметь знакомого молодого человека — нереально. Наверняка у нее был какой-нибудь современный бородатый парень. Ну, допустим, кандидат наук, или медик, или книжный червь, историк, аспирант, или еще черт знает кто! Приехала туда, встретилась — и все забыла. Забыла, что есть Борок, есть квартира, а в ней, полупустой и неуютной, — муж. Такой длинный, нескладный, лобастый, похудевший от вечных забот о картошке, сене и молоке, да вдобавок еще и влюбленный, как Ромео. Он чуть ли не молится на свою Джульетту, а ей и горя мало.
//