Страница 3 из 47
Такими они, наверное, и остались у него в памяти до той самой роковой ночи весны сорок третьего года, когда слепая вражеская пуля сразила пробиравшегося через линию фронта отчаянного полкового разведчика Егора Лузгина, кавалера многих боевых орденов.
А два года спустя такой же весенней ночью исчез из дому его старший сын Петька.
За неделю до этого Петька — он работал учеником слесаря в железнодорожных мастерских — под вечер пришел с улицы в таком виде, что Анна Степановна, побледнев, только всплеснула руками. Штаны и рубаха на нем были изорваны в клочья, из бесчисленных ран и ссадин сочилась кровь. Петька еле держался на ногах.
Глотая слезы, Анна Степановна кинулась раздевать сына, уложила в кровать, промыла и перевязала раны. Петька стонал от боли, ругался сквозь зубы и не отвечал на расспросы матери. Ванюшка суетился тут же, испуганный и притихший.
Только поздно ночью Петька скупо и отчужденно рассказал матери, что с ним случилось.
Оказалось, пятеро ребят, в том числе и Петька, залезли в чей-то сад ломать сирень. И хозяин, не крикнув, не предупредив, спустил на них собаку, огромного, злобного пса. Другие успели перескочить за ограду, Петька сорвался, и пес кинулся на него. Хозяин не подбежал, не отогнал его…
— Убью гада… — мрачно закончил Петька. Анна Степановна лишь горько и бессильно плакала. Был бы жив Егор, нешто он бы позволил…
А через неделю… нет, Петька не убил того человека, но вечером хитро и расчетливо, с трех сторон облив керосином стены, поджег его дом и исчез.
Только месяца через три или четыре его задержали где-то в Средней Азии, еще ничего не зная о совершенном им преступлении, просто за бродяжничество, и Петька попал в детприемник. Он прикинулся тихим, покорным и испуганным, казалось, чистосердечно, охотно рассказал, кто он и откуда, стал проситься домой, с готовностью выполнял все, что от него требовали, а потом, коварно обманув поверившую ему женщину-инспектора, бежал из детприемника.
Через некоторое время он был вновь задержан, уже не один, а с целой шайкой подростков-воришек, совершавших кражи на вокзалах. Тут уж было дело серьезное, и убежать не удалось. В ходе следствия всплыло и дело с поджогом. Был суд, и Петька Лузгин получил свой первый «срок»: два года заключения.
В детской колонии он вел себя нагло, отказывался работать, подговаривал других и ходил «в авторитете». А когда в третий раз его строго наказали, он перегрыз вены на руках. Выйдя из санчасти, Петька организовал жестокую расправу с председателем совета отряда. И снова его судили, срок был увеличен до пяти лет.
Спустя год Петька был переведен из детской колонии во взрослую.
Группа отпетых бандитов-рецидивистов «правила» в бараке, вершила там суд и расправу. «Качали права», кое-кого «ставили на нож», издевались над слабыми и травили непокорных. Администрация в лучшем случае не вмешивалась, держала вооруженный «нейтралитет», иногда обрушивала жестокие репрессии на правых и виноватых, «паханы» ходили порой в любимчиках. Шел сорок девятый год. Бериевские нравы калечили, уродовали людей.
Через пять лет Петр Лузгин, по кличке Гусиная Лапа, вышел на Свободу.
В это время Анна Степановна с младшим сыном жила под Москвой. Петька приехал к ним.
Когда под вечер он появился на пороге их домика, Анна Степановна в испуге отшатнулась от стоявшего перед ней незнакомого страшного человека.
— Не узнаешь, мать? — злорадно усмехнулся Петька. — Ничего, узнаешь.
Но первые дни он вел себя смирно. Даже явился в милицию для прописки. Его не прописали: оказывается, слишком близко от Москвы захотел он обосноваться.
— Устраивайся на работу, тогда посмотрим, — поколебавшись, сказал ему пожилой капитан.
— Правильно, начальничек, — подмигнул ему Петька, развалившись на стуле, — На кой ляд я вам нужен тут. Одно беспокойство, так?
Капитан сердито проворчал:
— Ступай, ступай. Рассуждать еще тут будешь.
И облегченно вздохнул, когда за Петькой с треском захлопнулась дверь.
Как ни странно, но Петька попытался устроиться на работу, Видно, страсть как не хотелось ему снова мыкаться по свету. Но всюду ему под разными предлогами опасливо отказывали, реже говорили как есть:
— Без прописки оформить не можем. Порядок такой. Петька в ответ лишь усмехался, с каждым разом все яростней.
Дома он ничего не рассказывал, держался враждебно и замкнуто. С каждым днем все враждебнее.
Анна Степановна боялась его расспрашивать, боялась оставить Ванюшку одного с ним, боялась за всякого, кто заходил к ним в дом. Все ждала чего-то. И дождалась…
В один из дней Петька, никому не сказав, исчез из дому, исчез, обокрав мать и брата до нитки.
В милицию Анна Степановна не пошла, не пустила туда и разъяренного Ванюшку. И такое страдание было на ее лице, в угасших сухих глазах, что тот в конце концов махнул рукой…
А Петька гулял на свободе всего год или два. И за это время исколесил немало. Жестокими делами отметил он свой петлистый, грязный след по стране.
В одном городе на юге в компании с двумя бандитами напал ночью на постового милиционера, тяжело ранил его, завладел пистолетом. Потом, уже в другом городе, — нападение на инкассатора, стрельба, смерть человека, Спустя какое-то время — снова, где-то на севере, разбойное нападение. Гусиная Лапа с дружками метался из города в город.
Но по его следам уже шли, его искали умело и настойчиво.
Наконец он был пойман. Снова суд. Все преступления оказались раскрыты, все доказано. Перед Петькой Лузгиным маячила «вышка» — расстрел. Но… суд решил попробовать в последний раз. И вынес приговор: пятнадцать лет, а если дело пойдет на лад, то получится и меньше. Тогда впереди у этого человека останется еще полжизни, которые он сможет прожить по-людски, как все. Так и объяснил ему молодой, горячий, чем-то на секунду даже тронувший его судья.
В колонии его встретили совсем другие люди и другие порядки. «Паханы» попритихли, и многие из них шли на работу, «качать права» никто не осмеливался, верх брал «актив». Нарушителей режима, любителей «старины», «законных» воров брали «к ногтю», тон задавали «работяги».
Гусиная Лапа долго присматривался, а потом совершил побег. Но поймали. Он опять надолго притих, а потом сорвался. В неуемном гневе ранил кого-то из «актива». Суд и новое наказание. Потом перевели в другую колонию. Там он долго не выходил на работу, а однажды в новом припадке беспамятной ярости наелся гвоздей и снова стал грызть вены, отказывался от операции. Его пришлось усыпить… Потом третья колония, уже с усиленным режимом. Там задержался надолго. А потом снова побег, тот самый…
И вот сибирским поездом тайком от всех Гусиная Лапа добрался до знакомого подмосковного городишки. Петру везло с самого начала.
Поезд приходил в Москву на рассвете и последнюю остановку перед ней делал ночью. Петр там и сошел, сошел не пустой: он давно уже приглядел в вагоне два самых «богатых» чемодана. Владельцы их, как и все остальные пассажиры, в это время еще спали.
У выхода из вагона, на перроне, дежурила другая проводница, не та, которая видела, с каким багажом сел он три дня назад в поезд.
И еще «пофартило» Петру. Не успел отойти поезд и исчезнуть в ночи красненький фонарик последнего вагона, как к другой стороне перрона подали электричку. И через час Петр со «своими» чемоданами уже был на месте.
Куда идти дальше, где скрыться и кого потом отыскать, это Петр знал. Нору, в которую он решил забиться, не найдешь, любая уголовка с ног собьется. Это тайное, надежное место он присмотрел давно, еще когда метался по городу, искал работу. Вот только уцелела ли та нора за столько лет?
Он брел по ночным, пустынным улочкам, прижимаясь к заборам, сторонясь фонарей, и все думал: «Цела ли?»
Оказалось, цела…
Но это было еще не все.
Теперь следовало отыскать Ваську Длинного. Длинный не проходил ни по одному делу, за которые судили когда-то Гусиную Лапу. Выходит, об их знакомстве уголовка не догадывается. Но искать Длинного надо было тихо, не торопясь, особо не высовываясь. В чемоданах и жратва была, и деньги, и барахло. Ну, с барахлом, конечно, надо обождать, небось ищут его уже всюду, на нем в момент сгоришь.