Страница 37 из 39
На лужайках не было не только травы, но даже кустарники были обглоданы. Завтра, после завтра пастухи пройдут по местам со свистом и оханьем, нарушая заключительной сутолокой тишину, все заготовившую для долгой зимовки и спячки, и гоня перед собой коз. Если бы можно было присесть и отдохнуть
Вот и площадка с кустом самшита, обвешанным обрывками платьев и головных уборов и пучками женских волос и крестиками в честь козлоногого и с просьбою о заступничестве. Ивлита сразу узнала куст. Не тут ли пролегал ее путь, когда, спускаясь с пастбища, бежала голая в направлении лесопилки. Если бы тогда медведи не помешали остановиться, никаких несчастий и не было. И вырвав из головы локон, Ивлита повесила спеша на одну из веточек. Хранитель, заметь!
А вот и деревня по ту сторону. Рукою подать. Прошлый раз в беспамятстве Ивлита ничего как следует не увидела. А теперь изучала с любопытством человеческое скопление, много обильнее и богаче покинутой деревушки. Хотя вид отсюда не столь обширен, как с ледников, но плоскость ближе, почему легко различить, что деревня с лесопилкой не одна, а дальше и ниже лежат другие, многочисленные и такие же просторные, вкрапленные в беспредельную равнину, новый мир, в котором Ивлита будет жить новой жизнью
Достаточно было Ивлите начать спускаться, наткнулась на крестьян, ей незнакомых, но сразу опознавших ее. “Ивлита!” Куда она идет, ее захватят, ведь в деревне опасно. Не успели заговорить одни, появились другие. “Остановись, нисходить безумие, не люди сидят там, а зверей хуже”. За встреченными прибывали новые, убеждали, упрашивали вернуться. Но та, с лицом восхищенным и непостижимым, продолжала. И нисколько не смутило ее, что когда подошла к деревне, уже окружена была сотней. К сотне прибавились сбежавшиеся отовсюду деревенские, и когда Ивлита достигла сельского управления, в котором проживал капитан Аркадий, площадь перед управлением запружена была тысячным и клокочущим людом
Капитан Аркадий, за время пребывания в деревне, привык к тому, что никакой обитатель не только останавливаться против управления, но даже пересекать площадь не осмеливался, и посетители лежащих против управления кабаков, если, в кои веки, отваживались навестить кабатчика, то не иначе как с черного хода. Что за светопреставление, подумал капитан, сидя в рубашке за столом и пробуя, несмотря на полдень, свой утренний кофе, проклиная в который раз Лаврентия и дикую страну, засосавшую без всякой надежды на успех. Да, Аркадий уже не верил в возможность поимки Лаврентия, после истории с пожаром особенно, в которой он видел, сорвавшимся, тот случай бескорыстного и бессознательного предательства, на который он так рассчитывал. И решил сегодня же писать донесение по начальству, прося перевести в иное место и дать более удобоисполнимую работу. Что за чудо, переспросил он себя еще раз, встал и зевая подошел к стеклянной, на балкон выходящей двери. На площади, прямо перед Аркадием, превосходя на две головы всех привычных и давным давно надоевших, но сегодня неестественных и преображенных крестьян, стояла женщина, которая будучи на взгляд Аркадия пожалуй слишком крупной, была всетаки такой прекрасной, что капитан тотчас сообразил, что это и должна быть Ивлита, сожительница разбойника Лаврентия. Однако, сколь много Аркадий о ней не слышал, видимое превосходило все ожидания. Да и разве в трущобах понимают что нибудь в красоте. “Будь эта женщина в городе, была бы знаменитой на весь свет, а тут, в дыре”... Ивлита возвышалась не двигаясь, выдерживая взгляд капитана, осматривающего ее по частям, голову, плечи, грудь, толщенные косы. Но что это? Никак беременна? Такая то красавица? Быть не может, и Аркадий выбежал на балкон, чтобы удостовериться, не ошибается ли
Выход капитана был встречен криками и угрозами. “Не смей трогать”, шумели крестьяне, потрясая кулаками. Как, эта мразь отваживается грозить? Расстрелять немедленно всю сволочь, с пиздой вместе. Но Аркадий был захвачен врасплох. У него, избалованного крестьянским холопством и трусостью, связанного эпохой доверия, и уверенного, что никогда мол не посмеют, не было под рукой достаточного количества солдат, чтобы рассеять необычное скопище. Да и стоит ли? Вероятно из за такой будут драться с остервенением? Может плохо кончиться! И потом правительство не похвалит за войну из за бляди... Словом, отказавшись от немедленных действий, он сделал улыбку и перегнувшись через перила спросил в чем дело?
В ответ, мраморное изваяние оживилось, и выйдя из почтительно расступившейся толпы, подошло к управлению. “До чего красива, право, если бы не была беременна, я готов ради нее изменить вкусы”, бормотал Аркадий. И с величайшей поспешностью и светскими ужимками, сбежал по лестнице, готовый на все, что у него ни попросят, и приглашая войти. Но Ивлита только приблизилась к капитану, сказала ему что то, колыхнулась и снова вошла в толпу. Разинув, рот и остолбенев, Аркадий, не смея ни повернуться, ни крикнуть, смотрел на красавицу, которая, пройдя мимо так же окоченевших крестьян, медленно обогнула кладбище и скрылась за кипарисами
Когда с наступлением ночи Лаврентий вернулся в заумную деревушку, он застал Ивлиту не в трауре, а в розовом платье последней моды, широком и в складках, так что живот был мало заметен, воскресной, с высокой прической, и унизанной драгоценностями, привезенными Лаврентием из города, сказочно красивой и веселой. Тщательно накрытый и убранный бумажными цветами стол, заставленный блюдами и блюдами (у Лаврентия глаза воспламенились при виде этого изобилия, после стольких пещерных месяцев), а по середине стола лежал бездонный серебряный рог, как будто тот самый. Лаврентий смутился и спросил, чем все это вызвано?
“Просто досужая выдумка”. Ивлита хочет отпраздновать по хорошему их примирение и возврат в деревушку
Конечно Ивлита права, согласился Лаврентий. Разумеется, вот этот мещанский быт и есть настоящая, добропорядочная жизнь, а все остальное суета, недомыслие или непоседливость. Чтобы быть счастливым ничего не требуется кроме сытого ума и глубокого сна. “Ну что же отлично, заключил Лаврентий, размякнув неожиданно и раздобрев. Начнем жить по новому”. И углубившись в кресло, потребовал вина.
Ивлита взяла со стола серебряный рог, наполнила благоуханной водкой и поднесла. Лаврентий заколебался. Слишком он был измучен и загнан, чтобы устоять против такого объема. Но воспоминание первой встречи хлестнуло по самолюбию. Лаврентий принял рог и опустошил его, не отрываясь
Никогда не пивал Лаврентий такой крепкой водки. Тотчас все захромало, заколесило, и дыхание оборвалось. До чего, однако, он слаб. Ноги отнялись, а в глазах пошли украшения, менявшиеся, менявшиеся, били горячие водометы, потом как будто холодные, а затем все отодвинулось в неопределенную глубь, на самом дне каковой купалась Ивлита, окрыленная и стремительно приближавшаяся. Чувствовал Лаврентий, что Ивлита около него, гладит его по голове, расстегивает ему ворот, снимает с него патронташи, достает у него из за пазухи пистолет. Зачем это? Собрав силы, Лаврентий открыл глаза и посмотрел на нее вопросительно и с опаской. Но было поздно
Подняв серебряный рог, Ивлита нагнулась и с зовом: “войдите” ударила Лаврентия по голове с такой силой, что молодой человек вывалился из кресла, даже не застонав
А комната уже была переполнена. Капитан Аркадий, улыбающийся и самодовольный, солдаты, полицейские, несколько деревенских. Выронив рог, Ивлита отвернулась и отошла в угол. Не посмотрев даже, когда окровавленного и основательно связанного Лаврентия выволокли на двор. Так и осталась стоять, пока все не ушли и последним капитан Аркадий, долго шагавший по опустевшей столовой, надеясь, что вот обернется Ивлита, заговорит, и не решавшийся нарушить молчание. Потеряв терпение, он выскочил на двор и целую ночь прогулял, на отвратительный холод несмотря, отказываясь переночевать у кого либо
Когда рассвело, Лаврентий стал приходить в себя. Капитан, опасаясь припадков ярости, приказал потуже стянуть веревки. Но меры предосторожности были излишними. Лаврентий не шевельнулся. Его взгляды скользнули по представителям власти и остановились на доме, откуда его выволокли. От этого дома Лаврентий уже не отрывался, пока его не привязали к носилкам и не понесли прочь. Лаврентий плакал