Страница 7 из 50
Тако оттаптывали пол и вытоптали пол земли. И невесть сколько тянуться оной ярмарке, кабы доверенные заячьи не вызвали нас в гостиницу, где мы заслушали его обет продлить вокруг земного шара беготню, пока не обрящет отправной точки. Сим возьмет заяц верх над хитростью ежной и выдадут ему награду. А мы, было, ведь забыли, что дело в тризне, не в свадьбе, человечество сыто богом словом и притчей о убогом, словом, нетерпеливо ждет конца. Но очнулись переписчицы, работницы плавят свинец, шьют крупный парус, запиликали газетчики покупайте заключительное действие при благосклонном зайца. И попрежнему глотали грамотеи.
А заяц преобразился. Строг, ясен, он мерил скачками неиспробованной быстроты и равновеликими покинутое поле, куда заутра воротился выигравшим наверняка, и горел над ним... нимб веры. Она стелила мягко стезю и верующий не выл, что лапы в крови от щебня, рубила чащу и будто не хлестали ветви по морде, жрала тучи и якобы погода, обрывы притворялись пологими и безмятежной вода. Красила вера жизнь розовой и гнала верного... с верного пути. Несчастный, не мыслил приголубленный заяц, что загублен.
Не думали и мы. Но пришло судейское решенье, что если он и доскачет, то незачем. Тотчас же предваряли вершители общественное мненье, что мало окружить мир. Истинно, кажет пушной силу богаче здорово ежей, быть, в иных условьях, его воскресенью победой. Но тут зайцу пропишут, вы, всетаки, проиграли, молодой человек, вы же прыгали не в ту сторону. И рухнет заяц.
Оттоле смятенье в писацком кругу. Невыносимая потеха знать что каламбур обманчив и догмой смерть зреть, верит втуне, не в прок мышцы тужит зверь... и не пужит его взгляд. Кое кто собирался предупредить куцаго о судебном указе. Лучше мол сдаться. Но не подохнет ли сразу, не довершив труда, скакун от горечи, что вера обманула его. Пусть уж продолжает, помолчим.
И метет зайца к гибели. Еще недолго возможем свидетельствовать о его глупом подвиге. Спешу, и, покамест заячий рок не вычерпан, сажусь барабанить. Но, когда Вы, Вера Шухаева, изведаете четки... и четкие страницы, недужная борьба уже иссякнет.
окончено 8/XI/23
Читано Вере в cafe du Port-Royal.
отзыв: трудно, но понятно со второго раза
Я не люблю вещей понятных сразу.
Эквилибристка.
11.51
Швея возвышается среди вороха перьев нанизанных на стулья и столы отточенной залы. Несет она в пальцах перьях перья птицы мешает их выбирая то то то другое и прилаживает радугой. Сыплет радугу наперекор и в углубленья и зала освещается огнем и дымом. Всползают напротив к потолку цепи из перьев и исчезают за потолком и новые цепи частятся до толе. Так вышивает она перьями воздух, шьет и вышивает преображенное сегодня на подушках и изумленных лицах и вокруг.
И вокруг среди толп отступающих к стенам и уходящих в стены ставших совсем плоскими кружится желанье остановиться остановить прасать доколе зеленый не станет прямым золотом и уничтожит в лицах этот поток перьев готовых обезвредить мечты и пыл швеи.
Это была кукла из глины темнокоричневой, но выкрашенной белилами и выкрашенной плохо, так что сквозь белила проглядывал коричневый грунт. Она поддавалась внияниям всем и всех, но когда казалось все было сделано то все становилось таким же прозрачным, как белила и выступало что-то ускользавшее до сих пор ото всех и с чем ничего нельзя было поделать. Ее дела заставляли всех мешаться в ее дела и все ее делами руководили, но все шло по своему и все труды пропадали и все шло не так, как хотела швея, а как швея делала. И когда она говорила за тем, что она говорила проступал коричневый грунт других смыслов и никогда нельзя было понять, что она говорит и о чем она говорит и выходило, что ее тон положительный становится вопросительным, а вопросительный отрицательным и наоборот в пустяки и так себе. А когда она писала, то писала, чтобы оставались белые промежутки между строк.
Так и в работе ее было не то, что все видели и все знали, что это не то что они видят, что есть другое, чего они не видят и что рассыпется от одного их взгляда как только они это увидят. Но все преследовали эту недотрогу наоборот и вовсе и ничего подобного и гнались за открытиями, чтобы всякий раз убеждаться, что за открытиями могут идти говорят открытия и вышний волочек сворачивает в золоте ее пятую новь. Поэтому вокруг швеи в зале усыпанной перьями толпилось столько любопытных и любопытствующих и следящих за ее пальцами, похожими на перья.
Над одним этажом возвышался другой этаж и шум улиц обступивших дом швеи влезал во все окна и выпадал из других. И в горести за столами сидели авоки и плюхасты худые и раздобревшие и пальцы их имитировали движенья заказанные им швеей. И для того чтобы приладить доску к доске и жесть к жести нужно было не столько подобострастных готовых и усидчивых наполнявших весь дом стуканьем вприпрыжку где с лестниц валились сугробы всякого навыворот и скатывались на столы, чтобы быть пойманными этими руками цепкими и улетучиться в гвоздях и обоймах и льет олово из кружевных корзинок где никогда взор испуганный светлый ход и рука швеи.
По утрам она первая приезжала сюда из-за укреплений и из лесу, где ее стерегли несколько свечных часов. Проходила походкой хохоча и любимая за залами залы и комнаты ждала встречала говорила и вереницы проходили перед ней рабочих и заказчиков как проходят строчки за строчками и стежками и вот. Даже тут никому нет дела, а ей все нужно и так до самой ночи тут в этом доме беленном, но под которым выглядывала хоботом давпастость и давность и не то, что видела она сама и другое и громоздились который год не те, что должны были и чепуха и неправда рецепты H2O и H2SO4 и HCl и водород во всех комбинациях и взорах.
Но теперь швея бросает перья глядя на час, на стрелку, на циферблат. Ее провожают взорами, она ступает по глазам по хопоту по хоботу пилюля и ляха катится быстро быстро. Комната каждая открывалась общедоступно и умеренно и ничто ее не трогало и ничто ее не беспокоило и так просто на девять минут раньше полу дня она покидала свой дом, чтобы ехать в лес завтракать с мужем и друзьями на один из завтраков настолько скупых, где было все и ничего не было и где потому то она и отдыхала от этой постоянной борьбы и безборья и который был ей приятен дышать воздух нес приятность даже крыжовникам дорожки размыты и льются вот опять.
Отдав необходимые приказания, швея спустилась по лестнице. В ее мыслях не было ничего, кроме ее дома и ее дел и заказов и требований. Она бы остановилась даже и осталась бы еще в конторе, чтобы что-то решить, но не сделала, не желая опаздывать и нуждаясь в ряде пробегов, чтобы кое-что установить до завтрака. И так это была машина готовая вот и рабочая и подвижность ее и энергия и настойчивость, с которой она вколачивала гвозди в доски и гнула гоголем были притязательны и невыразимы. Так потому и сыпались ступени из-под ее ног дробью признательности, когда спускалась она забросив на минуту, но не оставив счета дела горести и без тысячелетних стежков.
Ее коляска ее ждала и она вступила бы в нее, если другая не остановилась открытая и высокая около ее ворот и внимание ее тотчас обернулось и она остановилась.
Два глаза великолепных. Внедренных. Охваченных красным волосом. Шляпа заломленная. Вздымается. Ком снега преображенного в лед. Руки как руки тянутся к швее. Высоко подымается над коляской. Кидает в небо. Кричит и пляшет. Захохотала. Плывет в воздухе. Собирается. Скажите пожалуйста. Не коляска, а пруд. Не женщина, лебядь белая. Плывет. И выплывает. И добирается прилетая до швеи.
Смотрите хорошенько прохожие. Не забудьте. Воротится опять, так ничего не будет. Не будет коляски вздымающейся и женщины плывущей из нее как из пруда лебядь... Любуйтесь на руки грудь и лицо и тело, за которое надо заплатить немало, чтобы попользоваться. Форменная лебядь.
Ее голос хриплый и противный. Настоящая лебединая песнь. Густой. Низкий. Всегда мимо. Два глаза только сыплют кукурузу. Станет пойдет, опять станет и горем тянется. Никто не знает кто она что. Но вот стоит и стоит. Вот видят а часто и ничего не помнят. Сыплют орешки. Червонное недоразумение. Дива. Форменная лебядь.