Запретные нарциссы

Он обнаружил, что перестал дышать.

— Но почему вы не сказали мне? — спросил он, нарушая долгое молчание. — Когда я добрался до вас, почему вы позволили мне думать о вас самое плохое? Боже мой, я бы его убил.

— Как я могла вам сказать? — высоким голосом ответила она. — Как я могла признаться вам, что я побежала к вам, когда подумала, что вы, в самой неприличной манере, просто послали ко мне посыльного? Вы никогда не проявляли никакого видимого интереса ко мне. Вы всегда были очень корректны, очень благовоспитанны и очень холодны.

— Кэтрин... — начал он. Мельком он подумал, что, в конце концов, может заплакать. — Вы должны были сказать мне. Но почему вы отказали мне, когда мы вернулись в Лондон? Почему? Для меня это не имеет смысла.

— Я была так счастлива, когда вы приехали за мной, — сказала она. — Я думала, что это означает, что вы ко мне неравнодушны. Я думала, что вы скажете об этом. А потом были тот первый день и та первая ночь. Прежде я считала, что вы холодны. Теперь же вы были — чистый лед. И затем та вторая ночь. В своей наивности я полагала, что это была любовь. Я действительно не знала, что это можно было сделать без любви. Я думала, что кошмар наконец закончился, что наконец... Но на следующий день вы были холоднее и молчаливее, чем когда бы то ни было. Вы ни капли не заботились обо мне, когда ради вас я выставила себя полной дурой. Побои, которое пообещал мне папа, и это, — она обвела вокруг себя рукой, — были предпочтительнее, чем брак с вами, когда вы не чувствовали ко мне ничего, кроме, возможно, презрения.

— Кэтрин.

Он сделал к ней шаг.

Он прошептал:

— Это была любовь. То, что случилось той ночью, была любовь. Но я был настолько пристыжен... Я чувствовал себя так неловко и был так несчастен, зная, что ты предпочла его, но будешь вынуждена выйти замуж за меня. Если бы я только знал. О, Боже, если бы я только знал.

Ее руки все еще закрывали лицо. Он взял ее за плечи, и развернул к себе. Но она не убрала руки и не подняла голову.

— Вот что случается, когда один человек не подает никаких сигналов вообще, а другой подает только неправильные, — сказал он. — Когда нет никакого общения.

Она ничего не сказала.

— Я решил подождать три года, — продолжил он. — Я думал, что, возможно, за это время твоя любовь к нему охладеет, и мысль выйти за меня замуж покажется разумной. Я не собирался принуждать тебя. Я думал, что, возможно, если я буду обходиться с тобой по-доброму, ты постепенно привяжешься ко мне. В позапрошлом и прошлом годах меня задержали обстоятельства. В этом я приехал.

Она кивнула.

— Я любил тебя каждое мгновение каждого дня в течение этих пяти лет, — сказал он. — Я жил ради этой поездки. Я жил надеждой. Я не знаю, что буду делать, если эта надежда будет уничтожена. Я не буду знать, как жить без нее.

— Вы были так холодны, — сказала она. — Всегда настолько холодны. Я никогда не понимала, почему я люблю вас.

Он сжал запястья ее рук и отвел их от лица. Она приподняла голову, чтобы посмотреть на него, и теперь в выражении ее глаз была обнаженная и безошибочная тоска.

— Не всегда, — сказал он. — Ты должна помнить ту ночь, Кэтрин. Ты не могла забыть. Это был настоящий я. Я прорвался сквозь барьеры моего воспитания. И сейчас я настоящий. Я никогда вот так не говорил. Это невероятно трудно. Возможно, именно поэтому я провел весь вчерашний день, вырезая ложки, пока я, наконец, не изготовил этот жалкий экземпляр. Делать это все же легче, чем разговаривать.

Он внезапно засмеялся, скорее нервно, чем счастливо.

— О! — сказала она, ее глаза расширились. — Я никогда не видела, чтобы вы прежде улыбались.

Но он не мог удерживать улыбку.

— Я должен спросить об этом еще раз, — сказал он. — Я попрошу в последний раз, Кэтрин, я обещаю. Ты выйдешь за меня замуж? Пожалуйста, ты выйдешь за меня? Не потому, что это — разумная вещь. Не потому, что это будет избавлением от этого места — это место на самом деле, скорее, просто прекрасно. И не потому, что у тебя есть потребности или потому, что ты хочешь детей. А потому, что я предлагаю свое сердце. Выйдешь за меня?

— Да, — прошептала она. — О, да. Да, милорд.

— Джон, — сказал он.

— Джон.

И тогда он снова улыбнулся ей.

И заметил, что ее рука потянулась к ложке и сильно обхватила ее. Затем она улыбнулась, сначала робко, а затем с тем самым солнечным светом, который заставил его полюбить ее пятью годами прежде.

Она была как в бреду. Она едва верила, что все это происходит на самом деле.

— Вы не собираетесь задать тот, другой вопрос? — спросила она.

— Другой вопрос? — Он ближе наклонил голову и вопросительно глянул на нее.

— Другой вопрос, который вы задавали мне в библиотеке, — ответила она.

Секунду он казался озадаченным, а затем улыбка — поразительно привлекательная улыбка — снова появилась в его глазах.

— Можно мне поцеловать тебя? — спросил он.

— Да. — Она кивнула и засмеялась. — Да, этот вопрос. И да, можно.

Она внезапно обрадовалась, что бриз должен был посечь ей щеки, замаскировав тем самым ее смущенный румянец.

Он поцеловал ее.

И тогда она поверила. Это было таким незнакомым и таким замечательным переживанием, что его невозможно было вообразить. И таким чувственным. Его руки крепко обхватили ее талию, ее руки — его шею, и его рот приоткрылся при встрече с ее ртом. Она приоткрыла его в ответ, и они поцеловались глубоко, тепло и томительно медленно. Не обращая внимания на колли, которая, лая, прыгала рядом.

— М-м, — Его синие глаза, пристально вглядывавшиеся в ее, были сонными от того, что она могла истолковать только, как желание. — Даже лучше, чем я помнил.

Она улыбнулась и потянулась, чтобы пригладить локон, упавший на его лоб.

— Пойдем и сообщим тете Хэтти и тете Марте? — спросила она.

— И приходскому священнику, — сказал он. — Дома у меня есть специальная лицензия. Я надеялся, что она мне понадобится. Или ты предпочтешь подождать, пока мы не вернемся к твоей семье?

Она покачала головой.

— Моя семья — здесь, — сказала она.

Он кивнул и поцеловал ее в кончик носа.

— Владелец Ти Маура навязывал мне усадьбу, — сказал он. — Купить? Давай сделаем ее нашим домом для особых посещений?

Она рассмеялась.

— Стоя здесь, мы составим план на весь остаток нашей жизни? — спросила она.

— Почему бы и нет, — ответил он, снова целуя ее, и рассмеялся вместе с ней.

— Джон, — сказала она и закрыла глаза. — Джон. Это имя тебе подходит.

— Прилив вскоре прикончит мои сапоги, — сказал он, поворачивая голову. — Пойдем назад? Прежде, чем мы пойдем к твоим тетушкам, я должен показать тебе кое-что.

— Что? — улыбнулась она ему.

Но он не стал говорить. Он взял ее руку, переплел их пальцы, и они живо пошли назад к дюнам, иногда о чем-то переговариваясь, иногда сохраняя непринужденное, счастливое молчание. Свободной рукой она крепко держала свою ложку — свою любовную ложку. Он повел ее по дюнам к воротам в парк Ти Маура, а дальше через лужайку — в лес.

— Вот, — сказал он, наконец остановившись и указывая рукой, — то, ради чего ты нарушала границу владения, не так ли?

— О! — Она посмотрела вокруг себя, в горле перехватило дыхание, слезы застлали глаза. Везде, повсюду вокруг них, цвели нарциссы. Яркие желтые трубки смелой надежды и радости. — О, да, я всегда приходила сюда, чтобы увидеть их. Каждой весной. Нет цветка прекраснее, чем нарцисс.

— Такой же яркий и веселый, как солнце, — сказал он. — Точно, как ты.

Она импульсивно положила голову на его плечо.

— Спасибо, что привел меня сюда, — сказала она. — Это зрелище сделало утро просто совершенным!

— Мы должны всегда быть здесь во время цветения нарциссов, — сказал он. — Мы будем приезжать каждой весной. Возможно, на следующий год мы сможем привезти своего первого ребенка, Кэтрин, и показать их ему.

Она улыбалась, ее щека прижималась к его плечу.