Запретные нарциссы

Она побрела параллельно линии воды, как раз чуть выше влажного песка, ни о чем не думая, открываясь целебной силе природы.

Он забрел в лес, надеясь, что после нескольких дней неприятной погоды она, возможно, снова будет там. Но не удивился, найдя лес пустым. Он помнил, как говорил ей, что она нарушила границу владения. Похоже, что она не вернется сюда до тех пор, пока он здесь живет.

Он обдумал возможность перебраться через перелаз, через который она попадает в лес, и посетить коттедж ее тетушек. Но сейчас утро. Намного учтивее будет нанести визит в полдень.

Можно ли ее убедить снова выйти с ним? – спросил он себя. Если он попросит в присутствии ее тетушек?

Он знал, что они на его стороне, особенно младшая, которая преднамеренно оставила их наедине в библиотеке в понедельник вечером.

Но был ли вообще хоть какой-нибудь смысл в новой прогулке с нею? Попытаться убедить ее еще раз, что жизнь с ним предпочтительнее той, которая ожидала ее здесь? Снова просить ее выйти за него замуж? Она снова скажет "нет" и будет говорить "нет" столько раз, сколько он будет просить.

Что ему следовало сделать, так это вернутся в дом, упаковать вещи, и отправиться в обратно в Лондон. Нет никакого смысла дольше оставаться здесь. Он тратит впустую время, обманывая себя ложной надеждой. Он изводит ее и ведет себя бесчестно по отношению к ней.

И все же были ее глаза. Каждый раз, когда смотрели на него, они говорили ему, что она несчастна. Она несчастна, видя его, сказала она. Она была счастлива до того, как он приехал. Она будет счастлива снова, когда он уедет. Он не верил этому. Он не мог поверить этому. Потому, что в этом взгляде было нечто большее, чем только несчастье. Он мог бы только охарактеризовать его как взгляд острой тоски.

Она смотрела на него несчастно и с острой тоской. Тоской о чем? Чтобы он ушел и оставил ее в покое? Но тогда взгляд был бы гневным, а не тоскливым.

Нет, он не мог сдаться. Пока нет. В любом случае, он останется еще на неделю.

Возможно, на две.

Он покинул лес и по покатой лужайке побрел вниз к кованным железным воротам, за которыми не было ничего, кроме песчаных дюн вдали. Он никогда не проходил через эти ворота. Дюны, берег и море не привлекали его. Он всегда необъяснимо боялся моря, хотя был сильным пловцом и наслаждался речной греблей. В море было что-то слишком огромное, слишком выходящее за пределы человеческого понимания.

Но этим утром он открыл ворота и по испещренным травой дюнам последовал за своей нетерпеливой колли, чтобы поближе осмотреть берег. Этим утром берег был просто огромным. Был отлив. Он вздрогнул, но в то же самое время почувствовал невольное притяжение мощи и величия окружающего. Уэльс, решил он, или то немногое, что он видел – дикая и пустынная земля, и все же было тут что-то такое... что-то, что вызывало эмоции. По какой-то неясной причине ему припомнилась валлийская народная песня, которую пела Кэтрин в его гостиной.

Он слышал, что валлийцы – эмоциональные и страстные люди. Возможно, эти чувства исходят от самой страны, от сурового ландшафта и от моря, которое, кажется, доминирует над всем. Страна окружена им с трех сторон.

Пятнашка некоторое время носилась взад и вперед по песчаным дюнам, а затем оглянулась на него смышленой мордой, нетерпеливо навострив уши и виляя хвостом, и побежала вниз на берег.

– Ладно, – сказал он, – только имей в виду, ненадолго. Я в ужасе при мысли об испытании, которому подвергну свои ботфорты, но всю вину за это я возложу на тебя, – хмыкнул он.

Но прежде, чем он достиг основания дюны, колли повернулась, еще сильнее насторожилась и понеслась к отдаленной линии воды. Он приставил пальцы ко рту, чтобы свистом вернуть ее назад, а затем в отдалении различил точку человеческой фигуры.

Глазами невозможно было узнать, что это она. Но он узнал это сердцем. У него не было ни малейшего сомнения. На одно мгновение он застыл. Он не был уверен, что может встретиться с нею лицом к лицу прямо сейчас, к тому же в таком суровом окружении. И она сама, должно быть, пришла сюда, чтобы быть уверенной – здесь она будет совсем одна. И, конечно же, он был тем человеком, встречи с которым она больше всего хотела избежать.

Но он должен увидеть ее снова. Он должен поговорить с нею снова. Он должен попытаться найти слова, чтобы убедить ее. Возможно, если он потерпит неудачу теперь, он, в конце концов, сократит время своего пребывания здесь. Возможно, он отправится в Лондон завтра утром. Или, может быть, даже в этот полдень.

Он спустился вниз и зашагал по берегу, следуя за своей собакой и преследуя свою мечту.

Она ничего не сказала, когда он подошел и остановился в паре шагов. Она смотрела на него, но ни за что не заговорила бы первой. А этим утром он не надел шляпу, заметила она. По крайней мере, за время своего недельного пребывания в нашей глухомани он кое-чему научился.

Он тоже молчал. Похоже, они все утро будут стоять, уставившись друг на друга, подумала она.

— Погуляем? — в конце концов, спросил он, жестом указывая вдоль берега в том направлении, в каком она шла раньше. Его колли, приведенная в готовность словом "гулять", вскочила и побежала перед ними.

Она зашагала рядом с ним. Не было никакого смысла спорить по этому поводу. Какое-то время они шли молча. Его ботфорты запорошены песком, отметила она с некоторым удовлетворением.

— Скажите мне, почему вы меня ненавидите, — наконец сказал он.

Она отвела взгляд на море.

— Из-за Гастингса? — спросил он. — Вы обвиняете меня в том, что я испортил вашу жизнь? Вы знаете, что четыре года назад он, наконец, женился на наследнице, промотал все, что у нее было, а затем бросил ее, сбежав в Италию с кем-то еще?

— Нет, — сказала она, не глядя на него, — не знала.

— Но вы все еще вините меня? — сказал он. — Вы думаете, что, если бы за него вышли вы, это могло бы закончиться иначе?

— Нет, — сказала она. — Уверена, что нет.

— Но, так или иначе, вы ненавидите меня, — сказал он, — за то, что я остановил ваш побег, что раскрыл его алчность и принудил его оставить вас?

— Я не думала о лейтенанте Гастингсе с тех пор, как приехала сюда, — сказала она. — И у меня нет ни малейшего интереса думать о нем и теперь.

— Тогда почему? — спросил он ее. — Почему вы так неумолимо ненавидите меня? Потому, что я той ночью настолько потерял контроль над собой? Я должен был просить у вас прощения немедленно или, самое позднее, следующим утром. Но сказать, что я сожалею, почему-то казалось прискорбно неадекватным. Так что я не сказал ничего.

— Но это так? — сказала она. — Я имею в виду, вы сожалели?

— Сожалел больше, чем могу высказать, — сказал он. — Хотя тогда я и не понимал, что вы будете иметь глупость отказать мне, когда мы вернемся в Лондон, все равно, то, что я сделал, непростительно. То, что произошло между нами, должно было случиться в первый раз в нашей брачной постели.

Она, резко отвернув голову, следила, как слабая набегающая волна постепенно белеет, превращаясь в пену при столкновении с отливом. Должно быть, как раз менялось направление потока.

— Несколько дней назад, — спокойно сказал он, — вы сказали, что вам было нужно, чтобы вас утешили.

— Я вышла из себя, — сказала она. — Было бы лучше, если бы я ничего не говорила.

— Почему вы не попросили меня? — сказал он. — Обнять и утешить вас. Вы должны были знать, что я бы сделал это. Вы должны были знать, что я последовал за вами, чтобы быть к вашим услугам.

Она внезапно оглянулась на него, чувствуя, как в ней снова зарождается неблагоразумный гнев.

— Именно это вы делали, когда лежали со мной? — сказала она. — Услуживали мне? Утешали меня за потерю лейтенанта Гастингса? И вы служили бы мне дальше, удерживая меня, если бы я попросила? Я очень рада, что не попросила.

Она увидела ответную вспышку гнева в его глазах.

— Ваши воспоминания о той ночи до странности неточны, если вы можете верить такому, — сказал он. — Вы оскорбляете меня своим сарказмом.