Echo

Эй, алё!

У нас… телефон не работал…

Оно и видно. Я не про то — у те есть салфеточка в сумке?

А что?

Просто, не подумай плохого!

«А что если б ее сейчас взять и треснуть об стенку, а потом головой в унитаз…».

Ты не будешь? А? А «цикл»? Ну «феню» хотя бы?

Да нет… Слышь, Светк, можно я тебя поцелую?

— Вот ещё! Ты совсем сбрендила что ли! Чем ты там занималась, говорю?

Да реферат писала по психологии, телефон отключили… Ну чуть-чуть, Свет…

Начинается! — я вижу, что-то ты как-то не так на меня смотришь…Что с тобой? Где ты всё время пропадаешь — у тебя что есть любовница, девушка?!

Сама ты любовница!

Она тебя бросила? изнасиловала?!

Да ничё я не брила!

Бросила, говорю, тетеря глухая, изнасиловала!..

Ксю звонко рассмеялась.

Сама ты глупая, и никогого я, дура, не насиловала! сама ты любовница!

Я подруга… в смысле друг… дружба… Мир, Дружба, Жвачка!

Чай, кофе, потанцуем?!

Девушки рассмеялись, шутливо приобнялись, кокетливо поцеловались и пошли навыход.

Выпить хочу не могу, — нападала Ксюха.

Опять что ль? Мало тебе позавчерашнего?!

Есть у тебя деньги, так и скажи!

Есть, сейчас всё будет, детка. Чтой-то у тебя странные наклонности появились… с тех, наверно, пор… извини…

Нет уж ты извини — с каких это таких пор?! (опять кричали из-за музыки).

…Ну когда тебя в сортире на Кольце удушить хотели…

А! это ты уже загинаешь!

Обратись, бля, к психологу, крези-крези!..

Сама обратись! По-твоему, целоваться и надираться джин-тоником это ненормально?!

Вон Лёха Болт тусуется, подойдём что ли?

Да пошёл он! только нажраться горазд, и бабосов никогда нет.

Поэтому и Болт! — в один голос.

К Тончику может?

Говно чувак.

А кто ж, по-твоему, крут — Кауфман что ли?!

«Танкер», конечно, отстой, но бабки наши идут к нему. А сколько нас таких, грешных!..

Может Ленку с собой возьмём — Караулову?

Да ну её, сами справимся. А вон та что за деваха?

Малолетка какая-то, лет тринадцать наверное, за ней Коля увивается, а тебе-то что?

Ну… я просто слышала про Колю — думаю, слишком уж для него она шикарна, глянь — сама б ей впёрла!..

Чего?!

Да по самое не хочу!..

О-о! да ты совсем крезанулась — тот раз кого-то хватала за жопку (ну это хоть по пьянке) — ехай на остров Лесбос отсюда!

Они взяли (для начала) по джин-тонику, сигарет и «Stimorol».

Мы вылезли около завода «Полимермаш» (или, скорее, «НИИРТМАШ») и пошли вдоль него за цепочками молодёжи, что твои муравь иль клопы, в так называемую промышленную зону, где Билли Кауфман и K° и додумались устроить найт-клоб. Вся прогулка из дома, включая вандализм, заняла отсилы минут сорок пять, но было уж поздно и темно, и мы удивлялись, что народ всё ещё идёт — ведь обычно концерты начинаются в десять. Ходы и повороты, целые лабиринты всяческих заводских строений, проходы и арки с надписями «Metal Tank» и стрелками, ближе — уже синие лампочки, неоновые буквы, граффити с танками и писиющие мальчики (девочки, к сожалению, не попались) по углам. Вообще «МТ» — это бункер, какое-то бомбоубежище, бетонный подвал. Основная его площадка, танцпол, квадратная, комната для ди-джеев и музыкантов и — «башня» или «каморка» — чуть на возвышении, круглая и тесная, из неё идёт бетонная труба диаметром в полтора метра — «пушка» или «труба», есть ещё «бак» — бар. Короче, образно говоря.

На входе фраера собирали флаера и деньги. Саничу это не понравилось, он стал курить, О’Фролов примостился прямо к входу мочеиспускать, а я было полез.

Ку-уда?!! Не видишь: вход сорокет стоит!

Барщина, оброк, церковная десятина! — я было опять полез, рассудив, что сие сойдёт с рук — О. Фролов, видите ли, может безнаказанно уринировать у всех на виду, не хватает только глобальной и величественной ундинистки Русалки Снич с её в двенадцать спичечных коробков ман… Был я невежливо, по-плебейски схвачен за химки — признаю.

Мы музыканты, ебать!

Какие ещё музыканты?!

«О.З.».

Что-то не знаю таких.

Ах вот вы как повернули, господин Кауфман-Ауфман! «ОЗ» даже не знают теперь, не хотят знать! Но Саша и Саша даже смеялись. В двух шагах, на улице, в темноте и тени, так что и не сразу увидишь, сидел наш гитарист Вася МС — сидел за пластиковым столиком и пил пиво с герлами и «загружал» про то, как мы, «ОЗ», «уезжаем в Германию». Увидев нас, он нехотя нас признал (он заправляет звуком на всех концертах), «подчалил» и «начал базарить» с охранниками. (Мы тем временем взяли его пиво и выпили, причём Саща Большой выхватил бутылку у «бабищи»).

Вниз, вниз по узкой лестнице, направо, ещё вниз, железные двери как люки в банках или танках. «…как басы кочегарят…» — говорит Вася, говорит, говорит, но мы слышим только как они кочегарят.

Мы сели на бордюр-лавку возле стеночки (своего рода плебейский чил-аут), оползли, О’Фролов даже лёг с ногами, вытесняя других посетителей. Красная мигалка своими кровавыми молниями кидалась прямо в глаза, прямо в уши с двух сторон нависали немаленькие колонки, которые чуть слегка кочегарили… Саша сказал (проорал мне непосредственно в череп через ушную раковину), что сейчас облюётся или всё это расшибёт. Вдруг всё смолкло. «Выпить», — пропищал О. Фролов, как в пустыне утопающий. «О. Шепелёв, пойдём в бар, пока не поздно», — официально пригласил Санич. «Причём подчёркиваю: за твой, за твой, подчёркиваю (то есть мой. — Авт.), счёт!» — пояснил О.Ф. Уж было началась обычая перепалка:

А когда за твой?

Вчера за чей пили?

За мой!

Во-от, за твой. А сегодня — за твой!

За мой!!

Сегодня за твой, а завтра будем — за твой!

Но уже начинался «Химикал», мягко раскачиваясь, выдвигался кислотный пипол (я, помнится, перепел О.Ф. под руку с самогоном депешовское «People are people» как «Пипа, о, пипа!», и он чуть не облевался, а альбомчик ChimBros’а “Dig Your Own Hole” перевёл — тут же, за их (да и своим, признаться, немного тож) разжиранием, — свершая за руболь двадцать рецензию, как «Самотык», но знатокам русского языка в тамбовской газетке, лексикон которых не превышает 1.100 единиц (причем в основном из похабных неологизмов типа «озвучить»), это слово почему-то оказалось знакомым, они распознали его как неприличное и поправили: «Копай свою собственную нору», на что присутствующий при рецензировании рецезии, вибрирующий в похмельно-накоряжном ожидании «моего» гонорара ОФ начал произносить почти то же, что и на филфаке, и я его выдернул из кабинета за руку, потеряв теперь и это), девушки во всяческих шапках, зато в каких-то обрезочках вместо юбок и маек, и ботинках как на копытах — ровными, словно метрономными, и вроде как метровыми шажками отекли к центру, где опять проснулась мигалка, затем вторая, третья…

В глазах были только вспышки, Санич плюнул и вскочил, сжав кулаки — наверно собираясь уйти. Замельтешили лучи стробоскопов, забегали круги и звёздочки на полу — О. Фролов тоже вскочил, весь на нервах. А я, всматривавшийся в ломающуюся толпу и думавший, что вся эта ломка, раскадровка, причудливая эффектность кислотности танца сразу исчезнет, если включить свет, даже какой-нибудь красный или разноцветный, только мигающий с частотой герц под 50, - вдруг в центре этого сомнамбулического круга, раскачивающегося в предвкушении основного бита, различил — Репу!

«Пидорепа!» — начали мы на неё, но она упорно нас не замечала. Тогда мы протиснулись к ней, стали теребить за мешкообразный свитер, за лапки и являть «пидорепа!» прямо в оба уха, но она упорно нас не замечала — внутри неё сжималась пружина — и вот только сорвался первый удар бита, сорвалась и она, все и всё сорвались, взорвалось. — Она вырвалась, выпрыгнула, срывая с себя свитер, бросаясь прямо на людей, барахтаясь в своей мешковине… Окружающие расступались перед нею, смущаясь или смеясь; какие-то шершни сшибались сами с собой и даже ничуть не смущаясь с ней; мы отходили, наблюдая… Репа перешла уже как бы на нижний ярус, чуть ли не в присядку напрыгивала на людей — чуть ли не под юбки влезала, раскорячиваясь и будто бы невольно охватывая у всех ножки своей мешковиной, из которой никак не выпрастывались лапки. Наконец она сама как-то переступила, запутала себе ноги, упала и, извиваясь, поползла к выходу… Но заслышав в принципе невозможные в природе изощрения ди-джеев, сделавших бит «Химикала» ещё более насыщенным и одновременно более рваным, она вскочила, налетая на какую-то девушку совсем простенького вида, заподпрыгнула на стреноженных лапках, приземлившись совсем убийственно, и, отхаркивая желудочную жидкость на пол, подёргиваясь и извиваясь паче прежнего, поползла в угол. «Паскуда», — почему-то невольно подумалось мне, «Паскудина!», «Паскудница!» — одновременно в разные уши крикнули мне Саша и Саша.