Страница 11 из 11
Рядом с Тунгусом — два страховидных азиата, по всем статьям корейцы, — в одинаково черных брюках и белых безрукавках, и торчащие наружу голые лапы густо расписаны цветными картинками на мифологические темы. Забавно, что татуировка явно не криминального толка. Скорее, цеховой признак. Ну да, это же бывшие профессиональные борцы. Сильные, как слоны, и столь же невинные перед лицом закона. Относительно невинные, разумеется. Если я поднапрягу память, то, вполне вероятно, даже вспомню их имена… Нет, вряд ли. Не похоже, что это были великие спортсмены. Так, подающие надежды вечные неудачники. Чемпионы редко продают свои услуги всяким… тунгусам. Чемпионы содержат спортивные школы или, на худой конец, собственные рестораны, где стены увешаны трофеями и размалеваны сценами боевого прошлого хозяев. А из спиртного там подают одно лишь пиво, но зато подают его столько, сколько спросишь.
Эх, пивка бы сейчас… Нешто моргнуть тунгусу?
Индира, старательно вписываясь в шкурку серой мышки, устраивается прямо напротив затюканных малолеток, по случаю угодивших в свидетели. Подавляет в себе порыв по обыкновению своему задрать ноги на стол, а напротив — скромно сдвигает коленочки, обтянутые грубыми серыми колготками. Ни дать ни взять — библиотекарша, почитательница Саши Черного и Михайля Семенко. Даже синие свои глазищи предусмотрительно упрятала под простые, чуть затемненные очки. А вот где она ухитрилась раздобыть такое платье и такие туфли, тайна сия велика есть. Оказывается, без косметики и ярких шмоток никакая она не кобра в женском обличье, а вполне ординарная дурнушка. Бледная, худая, нос торчит клювом…
Любопытно, удержится ли она от сигаретки?
Убитый трассер лежит в десяти шагах от выхода. Выстрелом в упор он опрокинут на спину, но умер, как видно, не сразу: руки подобраны к шее, лицо слегка искажено, глаза открыты. Запястья и шея утыканы иголочками — поработали медики из клиники Островерхова, чтобы затормозить процессы распада. Неужели есть надежда вернуть его к жизни? Судя по озабоченным лицам троих девиц в белых комбинезонах — весьма незначительная.
А вот и его убийца. Если Индира в меру своих способностей притворяется серой мышкой, то этот вполне бы сошел за помойного кота. Даже по нынешней всеобщей нищете нужно с большим пренебрежением относиться к мнению окружающих, чтобы появляться на улице в таком рванье. Одна шляпа чего стоит… Дабы очутиться там, где его настиг карающий выстрел второго трассера, он должен был перепрыгнуть через поверженного Гафиева и зачем-то рвануть в темный закуток, где лишь столик с двумя креслами и приоткрытым кейсом — и никакого намека на возможность уйти, тупик. Что ему там понадобилось?
Вокруг покойников неторопливо, деловито циркулируют эксперты, которым обычно перепадает черновая работа. Возглавляет их лично господин Майстренко. Разговоры негромки и чужому уху не понятны. Сполоха я не вижу.
Зато вижу здоровенного малого с простым, почти детским лицом, на котором яркими красками нарисовано отчаяние. Это, похоже, и есть виновник торжества. Гафиевский напарник. Он сидит в сторонке, умостив тяжелые руки на коленях, и мерно покачивает круглой, короткостриженой головой. Отчего-то на нем защитный панцирь, верхней кромкой упирающийся в подбородок — чтобы злоумышленнику не добраться до горла, а защитный же шлем с пуленепробиваемым и газонепроницаемым забралом лежит здесь же, на столике. Полная боевая выкладка… Я направляюсь к парню. И сей же час рядом вырастает усатый невысокий трассер с нашивками главного инспектора.
— Вы кто? — спрашивает он ревниво. Мне снова приходится лезть за карточкой.
— Главный инспектор патрульной службы Спешнев, — усатый демонстрирует свою карточку. — Говорить с Авиловым будете в моем присутствии.
— Не возражаю, — миролюбиво соглашаюсь я. Все равно я найду способ отшить этого общественного защитника в любой момент, когда пожелаю. — Авилов… а имя?
— Игорь, — роняет юнец понуро.
— Зачем же вы, Игорь, укокошили потерпевшего?
— Почему — потерпевший? — вскидывается Спешнев.
— Потому что, по моему первому впечатлению, закон отнюдь не на стороне вашего коллеги, — терпеливо разъясняю я. — Должно быть, он пытался задержать посетителя ресторана, который, откушав, мирно направлялся к выходу. При этом не была предъявлена личная карточка — иначе она была бы зажата в руке покойного Гафиева. А ведь Гафиев одет не по форме, и на лбу у него не написано, что он трассер. Мы не знаем, в какой форме и какими словами он объяснял свои действия. Например: “Эй, ты, стоять, кому сказано!..”
— Гафиев не мог такого сказать, — набычивается Спешнев.
— Верю. Но у нас нет никаких свидетельств обратного, кроме моей и вашей убежденности… Выходит, этот человек вполне мог заподозрить недобрые намерения со стороны Гафиева и получить таким образом право на необходимую оборону. А поскольку носить при себе оружие запрещено исключительно несовершеннолетним, душевнобольным и ранее судимым по некоторым статьям Уголовного кодекса, остается лишь выяснить, не подпадает ли незнакомец под перечисленные ограничения. Если же не подпадает, то становится уже не убийцей, а жертвой.
— Уж это-то мы выясним, — обещает Спешнев.
— Да нет уж, выяснять придется, наверное, мне. А вы, пожалуйста, продолжайте патрулировать улицы. Не размахивая попусту шок-ганами и не подставляясь под нелепые выстрелы… — Спешнев хмурится, пытаясь уловить в моих словах издевку. Которой там вовсе нет. — Так как же вышло, Игорь?
Авилов мучительно освобождается от оков прострации.
— Я… у меня был только шок-ган. Вот он. Я хотел лишь свалить этого типа разрядом… Зачем мне было убивать его?
Рассматриваю авиловский шок-ган. И впрямь, ограничитель мощности импульса выведен почти на нуль. Впрочем, Авилов мог сделать это задним числом, чтобы обелить себя. А если он в беспамятстве не задумался об этом, ему мог пособить ушлый начальник Спешнев.
— Посмотрим, что поведает экспертиза, — говорю уклончиво. — А она поведает всю правду, будьте покойны.
— Слушайте, Ерголин, — вмешивается Спешнев. — Шок-ган я не трогал. Этот гад, наверное, больной. Сердечник или спидюк в последней стадии, коли ему Достало слабого разряда, чтобы выпасть в нуль.
— Арсланыч… Гафиев велел мне ждать у черного хода. Упаковаться, — Авилов кивает на свой рыцарский шлем. — Если никто не появится в течение десяти минут, вернуться в зал. Десять минут прошло, и я вернулся. Арсланыч уже лежал на полу, а этот…
— Потерпевший, — подсказываю я. — Не гад, не тип, а именно потерпевший.
— Ладно, потерпевший… Он озирался по сторонам, в руках у него была пушка. Все вопили, как ненормальные… Потом он сообразил, откуда Арсланыч появился, и рванул туда. Не доходя нескольких шагов, выстрелил по лаптопу. И тут уже я…
— Сколько же времени заняла описанная вами сцена? Минут двадцать?
— Да вы что! — Детское личико Авилова розовеет. — Какие-то секунды!
— Гафиев был еще жив?
— Нет… не знаю. Он не отвечал. Я позвал его по имени. Бесполезно.
— Дальше?
— Я приказал всем оставаться на местах. А через пять минут в зал вошли ребята из группы поддержки.
— Кто их вызвал?
— Я… мне Арсланыч приказал.
— Все ли выполнили ваш приказ остаться?
— Кажется, все… — Потерянный взгляд чисто-голубых глаз Авилова скользит по залу. — А где Зомби?
— Какой Зомби? — настораживается Спешнев.
— Зомби… с ним говорил потерпевший в подсобке.
— Вы имеете в виду Ивана Альфредовича Зонненбранда? — быстро спрашиваю я. — Он был здесь?
— Да.
— Ясно, — бормочу я. — Иван Альфредович изволили слинять. А у вас к нему что, были какие-то претензии?
— Так ведь это он договаривался с этим… потерпевшим в подсобке у Тунгуса!
— Договаривался — о чем?
— Не знаю! Дипскан транслировал только слова Зомби. А то, что говорил этот… потерпевший, дип не брал. И его схема не сканировалась.
— Как может быть, чтобы схема не сканировалась? — спрашиваю я с недоверием.
Конец ознакомительного фрагмента.