Бурлаки

Пароход был переполнен. Никаких первых, вторых, третьих классов не было. На нижней палубе можно было увидеть бывшую барыню — она разместилась с багажом прямо на полу у машинного отделения, а в салоне — артель плотников с пилами и топорами. Мне, как человеку «военному» и с мандатом, комендант парохода отвел отдельную каюту.

Зеркала в каюте нет, диван обшит мешковиной, вместо красивых никелированных шпингалетов и ручек — веревочки. В оконном стекле дыра, от умывальника осталась одна расколотая раковина.

— У вас на пароходе война, что ли, была? — спросил я коменданта во флотской шинели, вооруженного наганом без кобуры и кортиком.

— Похуже, братишка! — ответил он мне. — В затоне при Керенском обкорнали. Доремонтировать-то мы не успели, таким наш «Петя» и навигацию открыл.

Фина, оставив в каюте баульчик, вышла на балкон.

Пароход отвалил от пристани. Перед окном поплыли последние постройки, примыкающие к селу луга, красивые яры, светлые пески, а затем могучие сосновые леса. К окну подошла Фина и сказала:

— Знаешь, что я придумала? Поедим вместе, а потом я уйду в салон.

С первой частью предложения Финн я с удовольствием согласился. Сходил за кипятком. Мы достали «подорожники» и устроили пир.

Настала ночь. У потолка загорелась тусклая электрическая лампочка. Фина завесила окно газетой и не собиралась уходить в свой салон. Мы сидели молча, прислушиваясь к ритмичному стуку машины.

— Помнишь, Фина, как тетушка сегодня сказала: вам, мол, вместе жить, — сказал я волнуясь.

Фина подумала и ответила:

— Рано, Саша. Нам учиться надо… Обождем маленько. Мы еще очень молодые… Но никогда не расстанемся… Я очень люблю тебя, Саша. Не сердись…

На каком-то перекате пароход пошел тихим ходом. На носу закричал наметчик: «Два с половиной!.. Под табак!.. Не маячит!» Мимо проплыл зеленый огонь бакена. По палубе пробежали матросы. Потом все стихло. Только слышно, как по воде шлепают плицы да дребезжит в окне разбитое стекло.

Я предложил Фине ложиться спать. Она отказалась:

— Ты ложись, а я посижу.

— Тогда и я буду сидеть.

— Хорошо, — согласилась Фина. — Будем сидеть вместе.

Она положила голову мне на плечо и задремала. Я пошелохнуться боялся, чтобы не разбудить ее. Так сидел долго. Потом осторожно освободился и опустил голову Фины на свернутое пальто. Она пробормотала что-то во сне, заулыбалась, но не проснулась.

От окна подувал ветерок. Я прикрыл Фину чем мог и вышел в коридор.

На лестнице, которая вела на нижнюю палубу, сидели пассажиры и спорили. Человек в пенсне, в черном плаще с медной застежкой говорил:

— Вы подумайте, кто поддерживает большевиков? Евреи, комиссары. А с нами кто? Бог и крестная сила, интеллигенция.

— Сам-то ты за кого? — вмешался я в спор пассажиров.

— Я за единую, неделимую Россию.

Среди пассажиров раздался смех.

— Вы, гражданин, клевещете на интеллигенцию, — сказала пожилая женщина. — Я учительница, стало быть, тоже принадлежу к интеллигенции. Так вот, для большинства учителей интересы народа дороже жизни. И мы против вас.

— Что ни говорите, — не унимался человек в плаще, — а Советы долго не продержатся.

К нему подобрался человек в солдатской шинели и прямо к носу поднес огромный жилистый кулак.

— Видал? Рука у нас крепкая. О том, чтобы разбить Советы, ты и думать брось!

Незадачливый агитатор снял пенсне, протер платочком. Снова прищемил им переносицу и протянул:

— Я не обижаюсь на вас, гражданин. Мне просто жаль вас, темного, некультурного человека. — И, отвернувшись в сторону, стал доставать из корзинки какую-то еду. Подошел вахтенный матрос и предложил:

— Товарищи пассажиры! Освободите лестницу… Тебе говорят! Расселся тут со своими манатками. Освободи лестницу! Не понимаешь, что ли, русского языка?

Человек в плаще сунул недоеденное обратно в корзинку, забрал свой багаж и стал подниматься вверх по лестнице.

— Куда? — остановил его матрос. — Вниз иди, в кормовое отделение. — И подмигнул остальным пассажирам: — А вы, товарищи, не беспокойтесь. Располагайтесь как дома. В первый класс можно, если желаете. Кто спать хочет, можно с балкона диваны принести… Этого гуся я давно приметил. На нашем пароходе едет и нам же поет заупокойную. Черепаха полосатая!

На рассвете пароход пристал к пустынному лесному берегу, где стояли поленницы сосновых дров. По палубам прошел с матросами комендант и приказал:

— Товарищи пассажиры! На погрузку дров!

Иные нехотя, а многие с удовольствием выходили на берег, чтобы поразмяться, разогнать сон.

Едва успели перебросить на берег широкий трап, я одним из первых перебежал на яр. Меня охватило утренним холодком.

Умылся на приплеске — стало теплее.

На берег вышли матросы, за ними пассажиры. Растянулись цепочкой от поленниц по берегу, по трапу, но палубе до люка кочегарки.

— Раз его, взяли!

Матрос поднял первое полено, передал товарищу, а тот другому, и непрерывным потоком поплыли дрова на пароход. Я одно за другим принимал тяжелые поленья и передавал соседу. Согрелся так, что рубаха взмокла.

Через час погрузка была закончена. Снова из трубы парохода повалил густой серый дым. Отошли от берега и поплыли вниз по реке. На корме заиграла гармонь. Над верхушками деревьев вперегонки с пароходом покатилось молодое солнце.

Я возвратился в каюту свежий и уставший.

Миновали пристань Хохловку, Королевский затон. На правом берегу показались городские дачи, на левом — окутанный дымом город.

В ранний час по безлюдным улицам мы с Финой дошли до театрального сада и сели на скамейку. К нам подошел старик с ведром и метелкой. Снял шапку, поздоровался и спросил:

— С парохода, поди?

— Только что приехали.

— А откуда, позвольте спросить?

— С верхов, — ответил я неопределенно.

— Как там народ православный поживает?

— Хорошо, дедушка! — сказала Фина. — Крестьяне землю получили. Новые школы открылись.

— А у нас в городе совсем плохо. Разорили нас «товарищи».

Мне показался знакомым этот старик. Рыжий, даже руки в рыжей шерсти. На голенищах залатанных сапог кое-где остался истрескавшийся лак. Я спросил:

— Ты, дед, раньше чем занимался?

— Канатная фабрика была. Своя фирма. Подряды брал у казны.

— Юшков Семен? — догадался я.

— Семен Никаноров Юшков. Весь город знает. Я не скрываюсь. В дворниках состою… Член профсоюза. Как было нажито, так и прожито.

Я встал.

— Пойдем, Фина. А ты, буржуй, топай отсюда, да не оглядывайся!

Старик поднял с земли ведро, злобно блеснул глазами и поплелся по аллее.

Фина тревожно спросила меня:

— Ты почему такой сердитый?

— Понимаешь? Этот Юшков раньше в затоне по три шкуры драл с нашего брата. Не из пакли, а из нас он вил свои веревки. Я у него только месяц проработал — ногти с рук сошли… В подметалы паук заделался.

Гремя по мостовой, проехали ломовики. Стали показываться первые прохожие, рабочие с железными сундучками. Возвращался в казармы конный патруль. Выли гудки заводов. Плелись по домам ночные сторожа с деревянными колотушками. Начинался трудовой день большого города.

На углу Пермской улицы мы расстались с Финой. Она пошла в наробраз, а я в уездный комиссариат, в Соликамские казармы.

Чем ближе, к комиссариату, тем больше попадалось военных людей в самом разном обмундировании: пехотном, казачьем, флотском, полувоенном. Из-под горы выполз грузовик, обвешанный железными щитами, с пушкой, с пулеметами.

Я добрался до казарм и попал на широкий двор. Чего только тут не было! Повозки, кухни, горы патронных ящиков, пушки, ружейные пирамиды. Двор перебегали солдаты с бачками для каши, с котелками под чай.

На плацу маршировал взвод, в казарме играла гармошка.

Попасть к военкому оказалось не так-то просто. Чуть не целый час я объяснял в комендатуре, кто я такой, откуда и зачем приехал. Дежурный тщательно изучил мой мандат, даже на свет просмотрел. Опросил, какое у меня есть оружие, и наконец выписал пропуск.