Бурлаки

На борту парома, свесив ноги, сидела Фина и напевала какую-то песенку. Я невольно вспомнил дни бурлачества. Прошло немного времени — и какая перемена! Правлю не хозяйским, а своим, нашим судном, плывем на свои луга. Наша Кама, наш лес, наши луга по берегам — все наше…

Повиснув на тяжелой навеси — руле, я перекинул ее на правую сторону и стал загребать влево. Паром плавно подошел, к мосткам.

Мы быстро выгрузились. Ребятишки пригнали лошадей, впрягли их в машины. И застрекотали они, как гигантские кузнечики-кобылки.

Посыпались брызги росы. Мягко ложилась подкошенная трава. На меже стояли крестьяне, любуясь работой машин. Захар места себе не находил, суетливо бегал по кошенине и радовался:

— Как пластают! Как пластают! Как бритвой бреют!

К вечеру огромный пласт лугов был выкошен. Косилки погрузили на паром и отправили на другие покосы. Оставив для охраны лошадей ребятишек, косари отправились на ночь домой.

Вечер был теплый. Нам с Финой не хотелось уезжать с лугов, и мы тоже остались вместе с ребятами.

Мне припомнилось, как в детстве мы на этих же лугах ловили щурят в оставшихся от водополья лужах.

— Пойдем за рыбой! — предложил я Фине.

— Куда?

— По лужам шарить, по маленьким озеркам.

— Интересно. Пошли.

Разувшись, захватив с собой пару граблей, мы отправились на охоту. Недалеко нашли поросшее травой небольшое озеро. Я забрел в воду. Тотчас в ногу больно ткнулась рыбина, бросилась в сторону и заплескалась в траве.

— Давай и ты лезь в озеро, а то рыбы не получишь, — сказал я.

Фина осторожно ступила в воду.

— Какая теплая. — Она забредала все глубже и глубже. Оступилась чуть не до пояса и выскочила на берег. Я прошел вдоль и поперек все озерцо и снова потащил Финну в воду.

Мы стали бродить по озеру из конца в конец. Со дна поднялся ил, показалась рыба. Щуки высовывались из мутной воды, жадно хватая воздух. Я ловил их за жабры и выбрасывал на берег.

На головку граблей я намотал водоросли и с трудом вытянул их на берег. Разобрав зелень, мы обнаружили пару карасей-пятачков и старого карася с лапоть величиною.

У нас было уже достаточно рыбы, но Фину обуял такой охотничий азарт, что она готова была до утра бродить в воде. Пришлось позвать ребят. Они прибежали целой гурьбой и заплескались, как щурята. Фина вынуждена была уступить.

— Как рыбу понесем? — в недоумении спрашивала она, склонившись над кучей нашей добычи.

Я, не долго думая, снял рубашку, перевязал травой воротник, и мы сложили туда рыбу.

— Бежим! — крикнул я. И мы побежали вперегонки.

Придя на место, я живо наломал сухих сучьев, запалил костер и сварил уху.

Уха получилась замечательная. Поужинав, я растянулся на траве и стал считать редкие, тусклые звезды. Фина хлопотала у костра.

Мимо пробежали ребята.

— Дальше еще колдобину нашли, — рассказал один на ходу. — Рыбы там! Щука аршина в два! Боязно.

Ребята в сторонке разожгли свой костер, сводили на водопой лошадей. Потом все затихло. Только слышно было, как лошади хрупают свежую траву да где-то совсем близко заливается бессонный соловей.

Я задремал. Вдруг Фина трясет меня за плечо.

— Идет кто-то, — тревожно проговорила она.

К нам подбежала большая собака и завиляла хвостом.

В освещенный костром круг вступил человек с ружьем.

— Мир вам!

Фина привстала и с изумлением поглядела на пришельца. Это был Степан Ушаков.

— Значит, караул? — пошутил Ушаков. — Грозная застава! А баронов не боитесь?

Я ответил:

— Они в губчека отправлены.

Ушаков снял с плеча ружье.

— Почему, молодой человек, с барышней не познакомите?

— Фина Суханова, — сказал я. — А это здешний охотник Степан Данилович Ушаков.

Фина много слышала об Ушакове и его чудачествах, но видела его впервые и протянула руку с некоторой опаской.

— Видите, какой я соловей-разбойник! Но вы не бойтесь. Бояться людей, тем более охотников, — величайшее заблуждение. Я однажды в жизни большую ошибку совершил… Людей стал бояться… Ушел в лес, к зверю, так сам чуть зверем не стал. Ныне к людям потянуло. Пошел с Лаймой посмотреть, браконьеры не балуются ли, сейчас охота запрещена, вижу — огонек, ну и явился незваным гостем. Если помешал — гоните, если не помешал — сердечное спасибо.

Мы поспешили успокоить Ушакова. Он снял с себя охотничьи принадлежности, поглядел на костер.

— Костерок-то у вас того, еле дымит.

Я встал, чтобы сходить за хворостом для прогоревшего костра.

Ушаков приказал:

— Лайма! За дровами!

Я полез в ивняк. На ощупь отыскивал сухой хворост и выбрасывал его на дорожку. Лайма, пятясь, оттаскивала его к костру. Ей помогала Фина. Заготовка топлива превратилась у нас в веселую игру.

Вскипятили чай. Ушаков взял жестяную кружку, подул на кипяток и спросил:

— Эти луга кому сейчас принадлежат? Исполкому, что ли?

— Крестьянам, — ответил я. — Бедноте.

— Так отобрали у кулаков? Работать, значит, решили вместе, коммуной, по учению Карла Маркса?

— Вы и Маркса знаете? — с удивлением спросила Фина. — Я очень мало знаю.

— Я впервые читал Карла Маркса, когда вас, молодые люди, и на свете не было…

Разговор затянулся. Фина была поражена тем, что я знаю «Манифест» и даже помню целые куски из него наизусть. А как же мне было не помнить? Ведь мало того, что, мы с Паниным читали и перечитывали эту книгу, горячо обсуждали ее долгими вечерами, главное — я теперь ясно понимал значение этой книги для революционной борьбы.

Весенняя ночь короче воробьиного носа, как говорят в народе. Мы и не заметили, как посветлело небо. В кустах запели птицы.

Над лугами протянулась стайка юрких чирков. За Камой раздались крики: «Лодку! Перевоз!»

Ушаков стал собираться.

— Ну-с, Лайма! Нам пора, — сказал он. — Спасибо за компанию. Прощайся, Лайма.

Собака подбежала к Фине и подала ей лапу.

Я решил проводить Ушакова. Недалеко от костра дорожка завела нас в кусты. Не останавливаясь, Ушаков заговорил:

— Протоколы сионских мудрецов все еще переписываю прописью «рондо» по слову в сутки. Бароны торопят. Сегодня вечером приедут ко мне. Сушите удочки. Когда будет клев, дам знать. Счастливо оставаться…

Когда я вернулся к костру, Фина спала. На реке появились лодки.

Я разбудил Фину и пошел будить ребят. Раскинув руки, сладко спали наши маленькие сторожа, уткнув головы чуть не в пепелище, хоть возьми да и самих унеси, таких сторожей. В кустах, в ожидании водопоя, ржали стреноженные лошади.

Поднялось солнце. Над скошенной травой заклубился парок. С граблями в руках рассыпались по лугу люди, переворачивая сено мокрой стороной к солнышку. С полудня появились конные грабли. Как грибы, стали вырастать копны сухого, шуршащего сена.

Общая работа заразительна и легка. Мы с Финой, несмотря на бессонную ночь, сгребали сено, таскали на носилках копны. Увлеклись работой — не заметили, как и день прошел.

Когда мы ехали домой, мне так хотелось спать, что я еле перебирал веслами, а Фина сердилась:

— Пойми, что у меня вечером занятия с неграмотными. А так мы до утра не доедем.

— Доедем! — отвечал я и лениво бороздил веслами воду.

Поворчав немного, Фина и сама задремала, свернувшись на корме калачиком.

Я смочил водой голову. Стало немного легче. Недалеко было уже до нашего села.

Всю дорогу проспала моя подружка. Подъехав к берегу, я вышел из лодки и вытащил ее вместе с Финой на берег.

— Приехали! — крикнул я девушке прямо в ухо.

— Куда? Кто? Где?

— Куда? Домой приехали.

Мы умылись у ключа ледяной водой и, захватив с собою весла, пошли в село.

В разгар сенокоса в земельный отдел явился Захар с вилами на плече.

— Ты что это, Захар Егорович, полез в отдел с вилами? — спросил Пирогов.

— Сопрут.

— Кому это нужны твои вилы?

— Богатеям. Они все, что плохо лежит, прибирают к рукам.

Захар поставил вилы в угол, подошел к столу заведующего и заговорил вполголоса: