Бурлаки

На пожарной каланче пробило двенадцать часов. Большой гурьбою, с гармонистом впереди, мы пошли по самой большой улице села с «прохожими» частушками. Под руку со мной шла девушка, та, что толкнула меня в снег. Как колокольчик, звенел ее чистый голос, белели ровные зубы. Волосы, выбившиеся из-под шапки, и большие ресницы подернулись куржевиной.

На росстанях молодежь стала прощаться и расходиться по домам. Девушка пожала мне руку и сказала на прощанье:

— Я — Фина Суханова. Будем друзьями? — И убежала.

Я пришел домой мокрый и веселый. Варвара, глядя на меня, расхохоталась.

— Весь в снегу! Даже глаз не видно. Где ты был?

— Катушку на Каме делал с ребятами. На масленице тебя первую прокачу.

— Забыл, как самого когда-то в Королевой прокатили! — напомнил Панин.

Наскоро выпив кружку чаю, я забрался на полати. Долго не шел ко мне сон. Как наяву, маячила передо мной Фина Суханова.

Потом все расплылось и исчезло.

На следующий день я сидел в комнате партийной ячейки и переписывал протокол последнего собрания. Писал лениво, часто поглядывал на часы: скоро ли вечер? А чаще не писал, а думал. О чем? Сам не знаю.

— Ты скоро кончишь? — спросил Ефимов. — Не выспался, что ли?

— Выспался. Только если бы не разбудили, все бы еще спал, — признался я.

— Где вчера был?

— С ребятами катушку делал.

— Сегодня опять пойдешь?

Я промолчал.

— Хорошо! Складывай папку. Я сам все сделаю.

Уж не обидел ли я Павла Ивановича? Нет! Глядит на меня и улыбается.

— Вот что, братишка! Бегай, играй с ребятами, на вечерки ходи, одним словом, гуляй напропалую. Заведи себе друзей, влюбись в девушку, только в хорошую…

Я бегом выбежал на улицу.

На заборе около кооперативной лавки, где всегда бывает много народу, висела большая, ярко раскрашенная афиша:

Режиссер П. С. Романов

Распорядитель К. Н. Барышников

У смешной афиши толпилась молодежь. Ребята с хохотом читали ее. Покрикивали:

— Сам-то Романов — счастливый рогоносец.

— Ну и придумали — американские танцы!

Тут же стояла Фина Суханова. Я подошел к ней и поздоровался.

— Смотрите, какое безобразие, — возмущалась Фина. — Играют в школе глупые водевили. И кому они сейчас нужны? Только сельскую молодежь развращают. Надо самим поставить спектакль. Хороший. Например Островского. Вы, Саша, знаете Островского?

— Знаю, — ответил я. — В школе еще когда учился, мы играли «Бедность не порок». Я Егорушку играл.

— Поддержите меня, если я посоветую ребятам самим поставить пьесу…

Когда мы веселой гурьбой пришли на катушку, Фина предложила:

— Давайте, товарищи, поставим на масленице спектакль!

— Не смеши! — зашумели парни. — Какие из нас артисты?

— Опять же, где девок взять?

— Наши на сцене ни за что не будут целоваться, а без этого какой же театр!

Поддержал нас Сергей Ушаков.

— В самом деле. Поставим комедию не хуже поповских интеллигентов, — сказал он.

— Почему поповских? — поинтересовался я.

— Офицер Романов — сын попа, а Барышников в церкви с хором орудует. Пусть у себя в церкви и устраивают балаган, а не в школе.

Целую неделю у нас шли разговоры и споры. Но все-таки нашей тройке — мне, Фине и Сергею Ушакову — удалось уговорить ребят и девушек поставить свой спектакль.

Пьесу выбрали, по неопытности, трудную — «Лес» Островского. Но Фина уговорила принять участие в постановке учителей. Начались репетиции. Подошел вечер спектакля.

Все мы страшно волновались. Во время игры не слушали суфлера, путались, но сыграли удачно. Довольны были и зрители, и особенно сами исполнители.

После вечера, разгримировавшись, мы веселой гурьбой отправились на катушку. Несмотря на поздний час, было много народу. Ярко пылали смоляные факелы. На середине раската были вморожены кремневые гальки. В этом месте от стальных полозьев сыпались разноцветные искры.

Брошенная Финой Сухановой в день первой встречи фраза «Будем друзьями» сбылась, как сказка наяву. Мы очень сдружились с ней во время репетиций. Иногда бывал я у нее. Мы вместе перечитали много хороших книг. Особенно нравились мне сочинения Горького.

Все это я вспомнил после спектакля на катушке. Как незаметно и как скоро прошли хорошие вечера!

— Ты о чем? — вывела меня из задумчивости Фина.

Я ответил по-детски:

— А так…

После масленицы Ефимов решил собрать в школе учителей.

А Панин ворчал:

— Чего с ними возиться? Я бы их всех выгнал из волости.

— Кто же будет учить ребят? — возражал я Панину.

— Знаю я. Слыхал, что ученых людей надо на свою сторону перетягивать… Но до смерти ненавижу.

На собрание, кроме учителей, явились и «добровольцы»: Романов, царский поручик Охлупин, Барышников из церковного хора — все старая сельская интеллигенция.

Среди учителей выделялся учитель рисования Кобелев, полный пожилой человек с пушистыми и седыми усами.

Кобелев приехал в нашу волость поздней осенью семнадцатого года, когда Меркурьев только что отремонтировал помещение для исполкома, и отрекомендовался Меркурьеву гражданским инженером из Петрограда.

— Хотел погостить у знакомых, — объяснил Кобелев, — отдохнуть и…

— Переждать революцию, — досказал Меркурьев.

Гражданский инженер не смутился.

— Вот именно. Я не молод, в революциях ничего не смыслю. Мое дело — строить… Знаете капитана Куделина? Я к нему приехал…

Меркурьев Куделина знал. Это был один из тех немногих, кто не отказался продолжать службу на речном транспорте.

— Хозяина дома не оказалось, — говорил Кобелев. — С таким трудом добрался сюда из Петрограда, что ехать обратно пока не решаюсь. Хочу пожить у вас. Предлагаю свои услуги.

— Документы в порядке? — спросил Меркурьев.

Кобелев вручил председателю целую пачку бумаг.

Тот посмотрел, возвратил бумаги и сказал:

— Ничего не придумаю, товарищ Кобелев. Как-нибудь сами устраивайтесь.

Кобелев извинился за беспокойство и ушел, но через неделю опять появился в исполкоме и показал Меркурьеву приказ уездного отдела народного образования о назначении его учителем рисования в строгановскую школу «с использованием в свободное время и в других школах волости», — так было приписано в приказе.

Начался разговор.

— У нас просьба к вам большая, товарищи, — говорил Ефимов. — Мы, когда бываем в деревнях, объясняем крестьянам политику Советской власти, читаем газеты, беседуем о декретах. Но этого недостаточно. Много у нас еще темноты осталось от царского строя. Учительство должно помогать нам бороться с этим. Вот о вреде религии надо им доклады читать. У нас в отдаленных деревнях, сами знаете, орудуют красноверцы. Главный их наставник Никольский купец и кулак Рукавичкин сулит своим единоверцам рай на том свете, а сам себе рай при жизни устроил.

— А если кто не желает помогать вашей власти? Силой заставите? — послышался чей-то голос.

Ефимов ответил спокойно:

— Зачем же заставлять силой? Мы с такими не церемонимся. Кто не с нами, тот против нас.

— Кто это говорит? — спросил я. — Пусть покажется.

С задней парты поднялся прапорщик Романов.

— Я говорю. И утверждаю, что русской интеллигенции, учительству с вами не по пути.

Многие возмутились выходкой Романова.

— Он не имеет права говорить от имени учителей. Он клевещет на учителей, — заявила Фина Суханова. — Если господин Романов не считает Советскую власть своей властью, его дело. Но зачем же на нас клеветать? Мы, преподаватели строгановской школы, согласны с вашим предложением, Павел Иванович. Сама я готова поехать в какую угодно деревню. Пошлите в Боровскую десятню… Завтра же поеду…