Страница 41 из 85
— Теперь, — сказал герцог, — расскажи нам все, что можешь, о даротах. Это чрезвычайно важно.
— Уж и не знаю, с чего начать, государь. Вам уже известно, что они невероятно сильны.
— Как они живут, кто ими управляет? — спросил герцог.
— Трудно сказать. Дароты могут сообщаться друг с другом без слов на больших расстояниях. Насколько я понял, все их решения принимаются совместно. И мгновенно.
— Мог бы ты сказать, что они — зло?
— Безусловно, мог бы, государь, потому что даротам вообще недоступно понятие зла — и это одно делает их такими ужасными. За то время, пока я был у них в плену, они убили и съели десятки юношей и девушек. Их жарили на вертелах, перед тем обмазав глиной. Многие при этом были еще живы. Эти страшные сцены до сих пор стоят у меня перед глазами. Дароты спросили меня, почему я не ем вместе с ними. Я ответил, что у нас съедать людей — страшный грех. Они ничего не поняли — или же не захотели понять.
— У них есть религия? — спросил Пурис.
— Дароты в ней не нуждаются — ведь они в сущности бессмертны. Они живут десять лет и за это время дважды откладывают коконы — гигантские яйца, — в которых потом возрождаются.
— Возрождаются? — удивленно переспросил герцог. — Что ты имеешь в виду?
— Насколько я понял, государь, когда маленький дарот…э-э… проклюнется, он лежит без движения, словно мертвый. Тогда отец, если можно так выразиться, подходит к ребенку и… соединяется с ним. Старое тело в один миг умирает и иссыхает, а молодое достигает зрелости. Остается только пустой кокон и иссохшие останки прежнего дарота. В жизни каждого дарота это происходит дважды — один раз для отца, один раз для матери. Вот и выходит, что они живут вечно.
— Это все рассказали тебе дароты? — спросила Карис.
— Нет. Они вытянули из моего разума все, что я знал — но за это время я успел прочесть их знания. Или, если хотите, увидеть.
— Меня беспокоит вот что, — вмешался вдруг Пурис. — Если дарот откладывает коконы только для того, чтобы заменить отца и мать, как же тогда растет их число?
— Раз в полсотни лет, — объяснил Бэрин, — наступает особое время. Я не могу перевести название, которое дали ему дароты, но сам я назвал бы его Временем Переселения. В это время дароты становятся, если можно так выразиться, сверхплодовиты, и в коконах содержится по два, а то и по три младенца. В последний раз такое случилось — по их летосчислению — четыре года назад, и после этого был построен город, который вы зовете Дарот Один. Вот почему земля вокруг города пока еще так плодородна. Дароты еще не успели убить ее.
Вент пододвинул Бэрину кресло.
— Присядь-ка, приятель. Вид у тебя измученный. Бэрин благодарно глянул на него и сел.
— Это верно, сударь, я совсем вымотался.
— Ты говоришь, что даротам недоступно понятие зла, — проговорил герцог. — Что ты имеешь в виду?
Бэрин задумался, собираясь с мыслями.
— Государь, я крестьянин и ответить могу только на крестьянский манер. Когда слепень нападает на овцу, он откладывает яйца внутри ее тела, и она безмерно страдает. Но ведь слепень вовсе не творит зла — он просто хочет продолжить свое существование в потомстве. То же самое и с даротами, вот только они в отличие от слепня хорошо понимают, какой губительный вред наносят иным расам. Только им на это наплевать. Они не любят землю. Они живут только для того, чтобы жить вечно. У них нет ни музыки, ни иных искусств. Они — раса паразитов, их города уродливы и временны. Истощив плодородную землю в одном месте, они просто перемещаются на другое. Дароты — творцы пустынь.
— А как же дружба, приязнь, боевое товарищество? — спросила Карис. — Есть у них легенды о героях?
— У даротов, госпожа моя, нет легенд — ведь они живут вечно. Они любят сражаться. Когда нет внешнего врага, они дерутся друг с другом. Если же кого-то убьют, его относят к кокону и оставляют там, пока не родится новое тело.
Бэрин говорил еще час с лишним. Он рассказал своим слушателям об уничтожении олторов.
— Дароты загнали последних олторов в огромный лес и там охотились на них, как на диких зверей. Я видел эту резню. Олторы были мирным народом — хрупкие, высокие, золотокожие. Они не знали оружия. И были уничтожены.
— Мы не олторы, — сказала Карис. — И у нас есть оружие.
— Госпожа моя, — печально покачал головой Бэрин, — даротов невозможно остановить. В далеком прошлом, воюя друг с другом, они изобрели осадные машины громадной разрушительной силы. Гигантские катапульты, которые могут одним ударом сокрушить стену замка, тараны, которые вышибут любые ворота. Одним взмахом меча дарот может раскроить человека пополам. Представить себе невозможно, как они сильны.
— А все же мы убили тех, кто погнался за нами, — напомнила ему Карис.
— Это так, госпожа моя, но Кордуин вам не удержать.
— Поговорим о слабостях даротов, — сурово сказал герцог. — Чего они боятся?
— Глубокой воды, государь. Дароты слишком тяжелые и не могут плавать, а лодки вызывают у них безмерный ужас. Опять-таки из-за своего крупного сложения они плохо переносят разреженный воздух гор. И последнее, чего боятся дароты, — холод. Им нужно тепло; зимой они становятся сонными и вялыми.
Так продолжалось долго; наконец герцог Альбрек встал и подошел к Бэрину.
— Ты сослужил нам славную службу, крестьянин, — сказал он, бросив Бэрину кошель с золотыми монетами; Бэрин ловко поймал его. — Можешь пожить во дворце, покуда не отыщешь себе новое жилище.
— Спасибо, государь, — ответил Бэрин, — но только я, с твоего разрешения, уеду с сыном в Лоретели и оттуда отправлюсь на острова.
— Как пожелаешь — хотя, насколько я понял, мы можем не опасаться даротов до самой весны.
— Это не совсем так, государь. За два дня до того, как появилась госпожа Карис, из города вышла пятитысячная армия даротов. Я не знаю, куда она направлялась.
— Если в Кордуин, мы бы об этом уже знали, — заметила Карис.
Альбрек отошел к дальней стене и принялся разглядывать висевшую там древнюю карту.
— Эта армия может двигаться лишь сюда, — сказал он, ткнув пальцем в карту. — Боюсь, герцог Сарино очень скоро пожнет плоды своего непомерного честолюбия.
Затем герцог разрешил всем удалиться, но Карис сделал знак остаться. Он уже знал, что эта женщина — отменный полководец, а то, что в ее объятиях перебывали сотни мужчин, для герцога не имело никакого значения. Мужчина, у которого сотни любовниц, становится предметом всеобщего восхищения. Альбрек не видел причины, почему в случае с женщиной должно быть иначе. Беспокоило его совсем иное.
Знаком он предложил Карис сесть напротив. На ней все еще была дорожная, заляпанная грязью одежда. Восхитительная женщина, подумал герцог, и даже мальчишеская угловатая худоба непостижимым образом придает ей женственности.
— Я пришлю тебе своего портного, — сказал он вслух. Карис рассмеялась.
— Да, государь, вид у меня неприглядный, — признала она.
— Буду с тобой откровенен. Я подумываю о том, чтобы поручить тебе возглавить оборону Кордуина. И однако же у меня есть сомнения.
— Я больше привыкла сражаться в поле, — сказала она, — но у меня есть опыт осад.
— Дело не в этом, Карис. Я сомневаюсь не в твоих военных талантах, а в твоем характере.
— Откровенный ты человек, государь. И чем же тебе не нравится мой характер?
— Я бы скорее сказал, что он меня беспокоит. Ты знаешь, что у меня был старший брат? — Карис покачала головой. — Он был превосходным человеком, но слишком любил рисковать. Когда мы были детьми, он однажды взобрался на крышу дворца и пробежался вдоль парапета. Мой отец был в ярости и спросил брата, зачем он это сделал? Неужели не понимал, что один неверный шаг, сильный порыв ветра — и смерть его была бы неминуема. Думаю, ты знаешь, что ответил ему мой брат.
— Знаю. Он сказал, что именно поэтому так и поступил.
— Верно. Миг безумного, захватывающего торжества, когда плюешь в глаза самой смерти.
— Разве тебе довелось испытать это, государь? — удивленно спросила Карис.