Страница 4 из 48
Он вернулся в Готэм-Сити взрослым мужчиной, сильно изменившись. Но сила, которая вела его все это время, ни на минуту не ослабевала. Брюс думал, что был готов. Но этот вывод оказался преждевременным. Первая попытка выполнить возложенную на себя задачу окончилась полнейшей неудачей. Он поспешил на помощь проститутке, которую избивал ее сутенер. Но они оба напали на него, а потом и другие присоединились к драке. Брюс был ранен и к тому же чуть не угодил за решетку. С грехом пополам он добрался до дома.
Он помнил, как сидел в своем кресле, ощущая дрожь во всем теле. Эта стычка ошеломила его. Он не мог понять: почему… что он сделал не так? Долгие годы подготовки… Неужели все было напрасно? Или он был обречен на провал с самого начала? Неужели он обманывал себя, заставив поверить, что может стать тем, о ком даже боялся мечтать. Он ощущал себя опустошенным, смущенным, брошенным на произвол судьбы. Если бы он только мог понять, в чем он был неправ! Если бы только он осознал смысл произошедшего, смог докопаться до того, что же еще не сделал из должного был сделать? Увидеть хотя бы символ того…
И это произошло.
Брюс встал с кресла и повернулся к окну, пытаясь вспомнить. Да, это было именно то окно. Тогда он услышал глухой удар, треск: что-то влетело сквозь разлетевшееся вдребезги стекло. Что-то черное и зловещее шлепнулось и затрепыхалось у его ног.
Летучая мышь.
И в этот момент он вспомнил. Когда Брюс бил ребенком, он часто играл на территории вокруг Уэйн Манор. Родители предупреждали его, чтобы он не бегал в тех частях поместья, где почва может быть неустойчивой. Но он не особенно задумывался об этом. А однажды, в пылу игры, он неожиданно провалился под землю. Он пролетел сквозь туннель и здорово ударился при падении, даже не мог двинуться некоторое время. Он очутился в каком-то темном, страшном месте, где было холодно и сыро, а со всех сторон доносилось чириканье. Чириканье летучих мышей. Его падение в пещеру всполошило их, и они кружились, сбившись в кучу, вокруг него и били крыльями по лицу. Он закричал… Он и сейчас ощущал тот явный, неподдельный ужас, который охватил его в ту минуту. А когда отец услышал крики и прибежал, чтобы вытащить его на поверхность, он спросил с дрожью в голосе: «Папочка, это был ад?»
Да. Как раз вот сюда шлепнулась в тот день летучая мышь. Он вспомнил, как присел на корточки и склонился над ней. А она пристально смотрела на него умирающими глазами, ее движения становились все слабее, пока совсем не прекратились. А когда жизнь покинула маленькое создание… произошло что-то странное и непостижимое.
Возможно, это было лишь плодом его перевозбужденного воображения, но на секунду, только на секунду, он почувствовал, будто летучая мышь связана каким-то образом с ним. Словно отказавшись от жизни, ее душа перелетела к нему. Он почувствовал стеснение в груди, а потом странный порыв, непонятное ощущение — неожиданное чувство всеобъемлющей ясности и веселья. Подобное ощущение китайские Зен-мастера называют сатори — неожиданное озарение. И в этот момент он догадался, что он упустил.
Это случилось так давно, но он по-прежнему помнил все в мельчайших подробностях, как если бы это произошло только вчера. Он вышел из кабинета и через холл спустился в изысканно обставленную прихожую. Он подошел к дедовским напольным витиевато украшенным часам — ценному антиквариату времен войны за независимость. Инкрустированные жемчугом стрелки застыли на 6:25. Отодвинув защелку, он открыл дверцу часов и передвинул стрелки так, что они замерли на 10:47.
Это то самое время, которое показывали стрелки золотых швейцарских часов отца, которые хранились теперь в бархатней коробочке в верхнем ящике письменного стола. Когда Томас Уэйн упал на тротуар, сраженный пулей убийцы, стекло на часах разбилось и они остановились, навсегда зафиксировав время его смерти. Брюс захлопнул дверцу циферблата и открыл длинную, узкую стеклянную крышку часового механизма. Он просунул руку вовнутрь и дернул за одну из цепей. Послышался тихий щелчок, и часы целиком отодвинулись от стены, открывая чернеющий узкий вход и ведущие вниз ступеньки.
За последние годы он много раз ступал по этим ступеням и сейчас вполне обходился без света. В этой темноте было даже что-то приятное. По мере того как он спускался вниз, температура воздуха падала, а влажность увеличивалась. Звуки его шагов эхом отдавались в узком пассаже, когда деревянные ступени сменились на каменные, высеченные в естественной глыбе скалы, на которой возвышался особняк. Он спустился ниже фундамента здания, и лестничный проход начал постепенно расширяться. Стены вокруг были из неотесанного камня — холодные, серые и шероховатые. Вдалеке он услышал звуки… слабые звуки чириканья. Он спускался, и звуки становились громче. И хотя когда-то они наводили на него ужас, теперь этого не было. Сейчас, когда он узнал и понял этих постоянно злословящих созданий, этот звук стал голосом друзей.
Он добрался до конца лестницы и шагнул в широкую пещеру, которая была лишь частью лабиринта, изрезавшего своими галереями утес под особняком. Огромный иной мир. Его мир. Роскошный дворец над головой представлялся расплывчатым и неосязаемым.
Вот место, в котором он жил на самом деле.
2
Давление сверху. Комиссар полиции Джим Гордон привык ощущать давление сверху. Это пришло вместе с назначением. Давление кабинета мэра, давление городского совета, давление гражданских групп, особо заинтересованных агитаторов и, конечно же, давление прессы. Он часто тосковал по добрым старым временам, когда он был простым полицейским в Чикаго и думать не думал о трудностях управления большим городским полицейским отделением. Но даже тогда, много лет назад, все было не так просто.
Не так легко быть полицейским в большом и густонаселенном городе. Гордон часто думал, что это был тот род работы, который никогда не выполнить до конца. Все, что полиция могла в лучшем случае делать, так это бороться с уже происшедшими правонарушениями. Почти всегда их превосходили количеством. Каждый день исполняя свои обязанности, они всегда рисковали своей шкурой. И всегда их усилия оставались без признания.
Тогда, в Чикаго, ему приходилось иметь дело не только с напряженной работой, но и с коррупцией, свирепствующей в участке. Он рос в те дни, когда офицер полиции был уважаемой фигурой в обществе. Но к тому времени, как он получил свой собственный полицейский значок, многое изменилось. Возможно, думал он, так случилось, потому что люди просто перестали уважать полицию. А возможно потому, что работа становилась все более и более трудной и в то же время все более и более безнадежной; и цинизм начал расползаться по полицейским департаментам больших городов. Может быть, что-то произошло с национальными ценностями и идеалы служения народу заменились корыстными устремлениями, алчностью и нравственностью по ситуации. Наверное, это был результат наложения всех этих факторов. Но что бы то ни было, а вещи изменились. Полицейский превратился из уважаемого человека в попрошайку с протянутой рукой.
Начиная с малого — самой безобидно выглядящей дармовщинки, такой, как бесплатные пончики с кофе у местной грязной забегаловки, — и кончая привычным взяточничеством от вереницы контрабандистов, сводников, торговцев наркотиками и королей организованной преступности — полицейский, постоянно берущий взятки, становится универсальным стереотипом большого города. И коррупция часто простирается до наивысшего уровня городских политиков. Было бы очень удобно свалить всю вину на людей, для которых не существует морали, на людей, которым «наплевать» на всех, кроме себя. Но опять же, все было не так просто.
Что было делать новобранцу-полицейскому, впервые вышедшему на службу юному идеалисту прямо со скамьи академии, когда он сталкивался с системой, где все его друзья офицеры наживались на взятках? Как он мог плыть против течения? Он был новеньким — зеленым юнцом. Поднимать волну, за которой последует перевод в другое отделение, увольнение из полиции или даже смерть, было бы неразумно. Как правило, у него была семья, которую надо было кормить, но часто зарплата была слишком мизерной. Но никому до него и дела не было. Он был солдатом передовой в войне с преступностью, но люди, которым он давал клятву «Служить и защищать» обращались с ним как с парией.