Страница 58 из 76
УСТАВ ЯРОСЛАВА И РУССКАЯ ПРАВДА. Изучая устав Ярослава, застаём церковно-судебную практику и церковную кодификацию, так сказать, на ходу, в состоянии колебаний и первых опытов, неупорядоченных усилий. За известное греховное деяние по одному списку устава положена определённая пеня, а по другому она ещё как будто не готова, предоставлена усмотрению церковной власти: «епископу в вине, во что их обрядит». Устав не исчерпывает всей церковно-судебной практики своего времени, не предусматривает многих деяний, насчёт которых церковная власть XI и XII вв. дала уже определённые и точные руководящие указания. Эти пробелы легко заметить, сличая устав с упомянутыми уже мною правилами митрополита Иоанна II и ответами епископа Нифонта на вопросы Кирика и других. Несмотря на то, устав Ярослава остаётся единственным памятником изучаемого времени по своей мысли и по своему содержанию. Церковные уставы, данные потомками Ярослава, имели местное или специальное значение: они или повторяли с некоторыми изменениями для известной епархии общий устав Владимира Святого, как новгородский церковный устав Мономахова внука Всеволода, или определяли финансовые отношения церкви к государству в известной области, каковы уставы новгородский князя Святослава 1137 г. и смоленский князя Ростислава 1151 г. Устав Ярослава есть предназначенный для всей русской церкви судебник, пытавшийся провести раздельную черту и вместе с тем установить точки соприкосновения между судом государственным и церковным. С этой стороны устав имеет близкое юридическое и историческое отношение к Русской Правде. В самом деле, что такое Русская Правда? Это – церковный судебник по недуховным делам лиц духовного ведомства; устав Ярослава – церковный судебник по духовным делам лиц духовного и светского ведомства. Русская Правда – свод постановлений об уголовных преступлениях и гражданских правонарушениях в том объёме, в каком нужен был такой свод церковному судье для суда по недуховным делам церковных людей; Ярославов устав – свод постановлений о греховно-преступных деяниях, суд по которым над всеми христианами, духовными и мирянами, поручен был русской церковной власти. Основные источники Правды – местный юридический обычай и княжеское законодательство при косвенном участии церковно-византийского права; основные источники устава – греческий Номоканон с другими памятниками церковно-византийского права и Владимиров церковный устав при косвенном участии местного юридического обычая и княжеского законодательства. Правда нашла в византийских источниках устава образцы кодификации, а устав взял из русских источников Правды основу своей системы наказаний, денежные взыскания, к оба памятника заимствовали у своих византийских образцов. Эклоги и Прохирона, одинаковую форму синоптического, конспективного свода законов. Так, Русская Правда и Ярославов церковный устав являются как бы двумя частями одного церковно-юридического кодекса.
ВЛИЯНИЕ ЦЕРКВИ НА ПОЛИТИЧЕСКИЙ ПОРЯДОК. По рассмотренным церковным уставам при пособии других современных им памятников можно составить общее суждение о том действии, какое оказала церковь на быт и нравы русского общества в первые века его христианской жизни. Русский митрополит-грек XI в. Иоанн II в своих церковных правилах дал наставление духовному лицу, спрашивавшему его о разных предметах церковной практики: «…прилежи паче закону, неже обычаю земли». Ни русская церковно-судебная практика, ни русская кодификация, насколько та и другая проявились в Русской Правде и уставе Ярослава, не оправдали этого наставления, оказав слишком много внимания обычаю земли. Церковь не пыталась перестроить ни форм, ни оснований государственного порядка, какой она застала на Руси, хотя пришлой церковной иерархии, привыкшей к строгой монархической власти и политической централизации, русский государственный порядок, лишённый того и другого, не мог внушать сочувствия. Церковная иерархия старалась только устранить или ослабить некоторые тяжёлые следствия туземного порядка, например княжеские усобицы, и внушить лучшие политические понятия, разъясняя князьям истинные задачи их деятельности и указывая наиболее пригодные и чистые средства действия. Церковное управление и поучение, несомненно, вносило и в княжескую правительственную и законодательную практику, а может быть, и в политическое сознание князей некоторые технические и нравственные усовершенствования, понятия о законе, о правителе, начатки следственного судебного процесса, письменное делопроизводство: недаром писец, делопроизводитель исстари усвоил у нас греческое название дьяка. Но при низком уровне нравственного и гражданского чувства у тогдашнего русского княжья церковь не могла внести какого-либо существенного улучшения в политический порядок. Когда между князьями затевалась сестра и готовилась кровавая усобица, митрополит 110 поручению старейшего города Киева мог говорить соперникам внушительные речи: «Молим вас, не погубите Русской земли: если будете воевать между собою, поганые обрадуются и возьмут землю нашу, которую отцы и деды наши стяжали трудом своим великим и мужеством; поборая по Русской земле, они чужие земли приискивали, а вы и свою погубить хотите». Добрые князья, подобные Мономаху или Давиду черниговскому, плакали от таких слов, но дела шли своим стихийным чередом, порядок добрых впечатлений и порядок привычных отношений развивались параллельно, не мешая один другому и встречаясь только в исключительных личностях на короткое время, по истечении которого кляузы родичей быстро заметали следы плодотворной деятельности отдельных лиц. До нас дошло от XII в. горячее «Слово о князьях», произнесённое одним церковным витием на память святых князей Бориса и Глеба. Тема, разумеется, братолюбие и миролюбие; цель поучения – обличение княжеских усобиц, в разгар которых оно, по-видимому, было сказано. «Слышите, князья, противящиеся старшей братии и рать поднимающие и поганых наводящие на свою братию! Не обличит ли вас бог на страшном суде? Святые Борис и Глеб попустили брату своему отнять у них не только власть, но и жизнь. А вы одного слова стерпеть брату не можете и за малую обиду смертоносную вражду поднимаете, призываете поганых на помощь против своей братии. Как вам не стыдно враждовать со своей братией и единоверными своими!» Это негодование – опора для суждения о людях того времени: пришлось бы ценить их очень низко, если бы из среды их не послышалось негодующего голоса против княжеских беспорядков. И все-таки проповедник горячился напрасно: источником беспорядков был самый порядок княжеского управления землёй. Князья сами тяготились этим порядком, но не сознавали возможности заменить его другим и не сумели бы заменить, если бы и сознавали. Да и сама иерархия не обладала ни авторитетом, ни энергией в достаточной мере, чтобы сдерживать генеалогический задор князей. В её верхнем правящем слое было много пришельцев. В далёкую и тёмную скифскую митрополию шли не лучшие греки. Они были равнодушны к местным нуждам и заботились о том, чтобы высылать на родину побольше денег, чем мимоходом кольнул им глаза новгородский владыка XII в. Иоанн в поучении своему духовенству. Уже в то время слово грек имело у нас недоброе значение – плута: таил он в себе обман, потому что был он грек, замечает летопись об одном русском архиерее.
НА ОБЩЕСТВО. Церковная иерархия действовала не столько силой лиц, сколько правилами и учреждениями, ею принесёнными, и действовала не столько на политический порядок, сколько на частные гражданские и особенно на семейные отношения. Здесь, не ломая прямо закоренелых привычек и предрассудков, церковь исподволь прививала к туземному быту новые понятия и отношения, перевоспитывая умы и нравы, приготовляя их к восприятию новых норм, и таким путём глубоко проникала в юридический и нравственный склад общества. Мы видели состав этого общества по Русской Правде. Оно делилось по правам и имущественной состоятельности на политические и экономические классы, высшие и низшие, лежавшие один над другим, т. е. делилось горизонтально. Церковь стала расчленять общество в ином направлении, сверху вниз, вертикально. Припомните состав общества церковных людей. Это не был устойчивый и однородный класс с наследственным значением, не было новое сословие в составе русского общества: в число церковных людей попадали лица разных классов гражданского общества, и принадлежность к нему условливалась не происхождением, а волей или временным положением лица, иногда случайными обстоятельствами (убогие и бесприютные, странники и т. п.). Даже князь мог попасть в число церковных людей. Церковный устав князя Всеволода, составленный на основании Владимирова устава и данный новгородскому Софийскому собору во второй четверти XII в., причисляет к церковным людям и изгоев, людей, по несчастию или другим причинам потерявших права своего состояния, сбившихся с житейского пути, по которому шли их отцы. Устав различает четыре вида изгоев: это – попов сын, не обучившийся грамоте, обанкротившийся купец, холоп, выкупившийся на волю, и князь, преждевременно осиротевший. Итак, рядом с общественным делением по правам и имущественной состоятельности церковь вводила своё деление, основанное на иных началах. Она соединяла в одно общество людей разных состояний или во имя цели, житейского назначения, религиозно-нравственного служения, или во имя чувства сострадания и милосердия. При таком составе церковное общество являлось не новым государственным сословием с духовенством во главе, а особым обществом, параллельным государственному, в котором люди разных государственных сословий соединялись во имя равенства и религиозно-нравственных побуждений.