Белый Волк

Сказав это, он взял Мечи Дня и Ночи и снова отправился на войну.

…Скилганнон-монах, сидя у себя в келье, зажал в руке медальон.

— Если этот храм существует, Дайна, я найду его, — прошептал он, — и ты снова будешь жить.

Мысли о прошлом не оставляли его. Был ли он трусом, когда не слушался зова своего сердца? Что подвигло его на это: избыток или недостаток любви к Джиане? Мог бы он одолеть всех этих принцев и вентрийских вельмож? Нет, говорил ему разум. Оставшись без союзников, Джиана лишилась бы престола. Но гордость, противореча разуму, нашептывала ему обратное. «Ты мог бы победить всех соперников, — говорила она, -и соединиться с любовью всей своей жизни».

Два года, прошедшие с тех пор, как он получил в дар мечи, служили этому подтверждением. Ни один недруг не мог устоять перед ним. Города, удерживаемые вентрийцами, уступали его победоносному натиску, а то и вовсе сдавались без боя. Власть Джианы крепла, но и сама она понемногу становилась другой. Между ними возникло охлаждение. Она брала себе любовников, людей сильных и влиятельных, и отшвыривала их прочь, использовав до конца. Последним был несчастный недоумок Дамалон — он бегал за ней, как собачонка, выпрашивая объедки.

В ту последнею ночь, после резни в Пераполисе, она отослала Дамалона прочь и приняла Скилганнона в своем походном шатре. Он пришел к ней, залитый кровью убитых, а Джиана встретила его, одетая в белый шелк, с косами, перевитыми серебряной нитью.

— Вы могли бы помыться, прежде, чем являться ко мне, генерал, — надменно проронила она.

— Даже морской вал не смыл бы с меня эту кровь. Она останется на мне до конца моих дней.

— Могучий Скилганнон дал слабину?

— Это было злое дело, Джиана. Злое. Младенцам разбивали головы о стену, детям вспарывали животы. Какая победа может это оправдать?

— Моя, — отрезала она. — Мои враги перебиты, и дети их тоже. Теперь мы можем двигаться дальше, не опасаясь мести.

— Как я понял, солдаты тебе больше не нужны. Поэтому я, с твоего позволения, вернусь домой и сделаю все, чтобы забыть этот страшный день.

— Да, ступай к своей Дайне, — холодно ответила она. — Отдохни несколько недель и возвращайся на службу. Хорошие солдаты всегда нужны. Города мы отвоевали, но я хочу восстановить государство в прежних границах, существовавших при жизни моего отца.

— Иными словами, вторгнуться в Матапеш и Кадию?

— Не теперь, но скоро. А после придет черед Датии и Доспилиса.

— Что случилось с тобой, Джиана? В свое время мы рассуждали о мире, справедливости и свободе. И не только рассуждали, но и боролись за них. Имперские планы Горбена и прочих завоевателей вызывали у нас презрение:

— Я была тогда сущим ребенком. Теперь я выросла. Глупые мечты позволительны детям, я же имею дело с действительностью. Мои сторонники будут вознаграждены, моих противников ожидает смерть. Ты больше не любишь меня, Олек?

— Я всегда буду любить тебя, Сашан, — просто ответил он.

Ее лицо смягчилось, и он снова увидел перед собой девочку, которую спас е Делианском лесу. Но мгновение миновало, и ее темные глаза сузились, выдерживая его взгляд.

— Не пытайся бросить меня, Олек. Я тебе не позволю. …Отрешившись от прошлого, Скилганнон лег на свою узкую кровать, уснул и увидел во сне Белого Волка.

Утренняя заря окрасила небо золотом. Редкие облака пылали, густо-красные у основания и угольно-черные наверху. Кетелин, стоя на башне, впитывал красоту восхода всем своим существом. Утренний воздух наполнял грудь сладостью. Кетелин закрыл глаза, стараясь унять дрожь в руках.

Он не испытывал недостатка в вере, но умирать не хотел. Далекий город казался спокойным, несмотря на дым от ночного пожара. Но этот покой обманчив. Скоро толпа, как гневное море из его сна, хлынет к монастырю.

Кетелин был стар, и ему уже доводилось видеть события такого рода. Все они происходят по единому образцу. Люди в толпе сначала будут просто стоять, ожидая, что дальше, словно охотничьи собаки на невидимых сворках. Потом заводилы, немногочисленные, как всегда, сделают свое дело. Саорки порвутся, и стая ринется вперед. При мысли об этом Кетелин испытал новый приступ страха.

Главным у них будет Рассив Каликан. Кетелин стремился любить всех людей, даже самых жестоких и мелочных, но, Рассива полюбить затруднялся — не потому, что он нес в себе зло, а из-за его внутренней пустоты. Кетелин мог лишь жалеть этого человека, не имеющего никаких духовных ценностей и снедаемого мыслями о себе самом. Рассив, однако, слишком хитер, чтобы возглавить толпу. Он, замышляя убийство, не перестает думать о будущем — он должен доказать, что руки его чисты. Впереди пойдут злобный Антоль и его негодная жена Марджа. Кетелин, вздрогнув, укорил себя за эти бранные слова, произнесенные мысленно. Марджа долгие годы посещала церковь, помогала готовить церемонии и собирала пожертвования. Себя она считала праведницей, но все ее разговоры сводились к осуждению других. «Эта мелликанка завела шашни с купцом Каллианом, святой отец. Не надо бы допускать ее на наши службы. А слышали вы, что сделала из вечернего песнопения эта прачка, Атала? Ни единой ноты не может спеть верно. Вы бы попросили ее воздержаться от пения».

«Исток слышит то, что поет сердце, а не то, что поют уста», — ответил на это Кетелин.

А потом настал день, когда брат Лайбан открыл, что Марджа присвоила себе часть денег, собранных для бедных. Не так уж много, около сорока серебряных монет. Кетелин предложил ей вернуть эти деньги. Поначалу она отпиралась, когда же ей предъявили доказательства, стала говорить, что только позаимствовала эту сумму и собиралась ее вернуть. Она пообещала, что сделает это на будущей неделе, и с тех пор в церкви не показывалась. Не дождавшись возврата денег, брат Лайбан предложил заявить на нее в городскую стражу, но Кетелин не согласился.

Вскоре Марджа с мужем, вступив в ряды арбитров, принялись всячески поносить Церковь и ее служителей.

Нападением на брата Лайбана руководил Антоль, а Марджа стояла рядом и подзадоривала.

Эти двое пойдут впереди и будут требовать крови.

Открылась дверь. Кетелин обернулся посмотреть, кто из братьев беспокоит его в час размышлений, но это оказалась собака, Джаспер. Она приковыляла к настоятелю и села рядом.

— Мир будет существовать и дальше, Джаспер, — сказал монах, потрепав большую голову пса. — Люди будут кормить собак, и рождаться, и любить. Я это знаю, и все же сердце мое наполнено ужасом.

Пока толпа двигалась через мост и поднималась в гору к старому замку, Рассив Каликан шел в первых рядах. Рядом шагал кряжистый бородатый Паолин Мельтор, мелликанский арбитр. Из-за раненой ноги идти ему было трудновато. Рассив предложил ему остаться в городе, но тот отказался.

— Стоит потерпеть, чтобы увидеть, как сдохнут эти предатели.

— Не будем говорить о смерти, мой друг. Мы хотим только, чтобы они выдали нам преступника, убившего моего сына. — Их разговор слышали многие, и Рассив не обращал внимания на изумленное лицо Паолина Мельтора. — Но если они откажутся выполнить это законное требование, нам придется войти в монастырь и взять под стражу их всех. — Рассив подхватил Паолина под руку, отвел в сторону и прошептал: — Все будет, как вы хотите, но надо и о будущем подумать. В нас не должны видеть кровожадную толпу. Мы ищем правосудия, и только. Потом несколько человек, охваченных гневом, выйдут из себя, и произойдет прискорбное — крайне прискорбное — кровопролитие. Понимаете?

— Да наплевать мне! — рявкнул Паолин. — Все эти церемонии ни к чему. Они предатели и заслуживают смерти, с меня и этого довольно.

— Тогда поступайте, как подсказывает вам ваша совесть, — не замедлил с ответом Рассив.

Паолин присоединился к Антолю и его жене, Рассив же тем временем немного отстал.

Горожан собралось человек триста. Монахи скорее всего запрут ворота, но створки деревянные, и сжечь их проще простого. Антоль позаботился, чтобы люди захватили кувшины с маслом, а валежника на склонах под замком полным полно. Запертые ворота сыграют Рассиву на руку — это раззадорит толпу.