Страница 25 из 43
Усилием воли я заставляю себя думать.
— Ася! — кричу я. — Девочка! Поток! Я ее не вижу!
Все-таки Ася умница. Она все понимает мгновенно, отталкивает меня и кидается к… Машеньке. Обычной девчонке пяти лет. Личико розовое. Глаза — голубые! Голубые, голубые, честное слово! Получилось! Да!
Марина ничего не могла понять. Она просто не успевала осмысливать происходящее. Вот она смотрит, как ее Машенька садится на сиденье рядом со своей полупрозрачной копией. Как они начинают присматриваться друг к другу. А потом девочка-оператор вдруг резко оборачивается, дергает за рукав своего… коллегу, такого же полупрозрачного, как Машенька номер два. Она видит, как навстречу им движется бледный и встрепанный молодой человек, как он и его полупрозрачная копия, а то, что это копия, никаких сомнений нет, протягивают друг другу руки…
И как по вагону проходит волна вибрации, ничего общего с движением состава не имеющая… Как девочка-оператор, сверкая совершенно безумными глазами из-под некрасивых очков, кидается на грудь стоящему в проходе парню. Парень что-то кричит, и девочка-оператор — кажется, ее зовут Ася — вдруг резким движением оборачивается. Марина оборачивается тоже и видит, видит, как две сидящие рядом девочки, одна — полупрозрачная, другая почти обычная — придвигаются друг к другу и…
Состав дернулся и начал тормозить. Гудение его становилось все более низким, стук колес все более редким. Все, находящиеся в вагоне, резко качнулись и начали хвататься, кто за что успел. Марина схватилась за поручень у сиденья Машеньки, я — за один из верхних, Ася, за неимением лучшей точки опоры, ухватилась за меня. Я был не против. И даже очень не против, ведь я только сейчас сообразил, что теперь Ася может прикасаться ко мне без боязни, что я узнаю о ней все. Нет, не так. Она и раньше этого не боялась. Но я намеренно никогда не прикасался к ней. Зачем? Она и так рассказывала мне о себе больше, чем любой подруге, если бы таковые у нее имелись…
Ася рванула из сумочки мобильник. Да, все правильно, надо дать знать в диспетчерскую, что нас уже можно выпускать из вагона. Или нельзя? Краем глаза я увидел, как Марина пытается взять дочку за руку и потянуть за собой к выходу из вагона. А дочка вцепилась в поручень и старается вырвать руку из цепкой материнской ладони. И получается у нее весьма неплохо, учитывая, что ей всего пять лет… Я выхватываю у Аси трубку и кричу, стараясь перекрыть гул колес:
— Света! Еще один перегон!
Голос в трубке отвечает чем-то невнятно-матерным, и связь прерывается.
Ася смотрит на меня непонимающе, но, когда я киваю в сторону Марины с дочкой, кивает мне в ответ и бросается к ним. Я иду следом.
Состав уже на станции. С перрона и из торцов соседних вагонов на нас глазеет недоуменная толпа.
И снова, прошипев дверями, тронулся состав. К тому времени, как вагон набрал скорость, мне стало ясно, в чем именно состоит наша проблема. Девочка категорически не хотела покидать вагон вместе с матерью.
— Не пойду! Не пойду! — кричала она, размазывая по щекам обильную слезу. — Ты сама говорила, что я тебе не нужна! Думала, я сплю, а я все-все слышала!
Марина аж лицом посерела и начала что-то бормотать про подругу, про то, что отметили вместе «международный женский», про то, что думали — девочка спит, а так бы — никогда, никогда…
— Милая моя, любимая, я же твоя мама, ты, наверное, что-то неправильно поняла! — Попытки Марины оправдаться выглядели жалкими, даже на мой неискушенный взгляд. А уж на взгляд пятилетнего человечка, который все-все-все чувствует и понимает… — Я тебя люблю. Очень!
Машенька подняла на мать зареванные глаза и совершенно по-взрослому, так, что я даже вздрогнул, сказала:
— А я тебе не верю.
Марина опустилась на пол вагона и закрыла руками лицо. Ей больше нечего было сказать дочери, ведь все ее аргументы сводились к одному: я — твоя мать, и ты обязана меня любить!
А вот не обязана. Любовь любого, а уж тем более своего ребенка нужно суметь заслужить. И поддерживать, как маленький, едва разгоревшийся костер. Это даже я понимаю, хоть своих детей у меня и нет. А эта «мать» — не понимает. И искренне уверена в том, что дочка неправа, и вообще, мелкая еще, чтобы маму осуждать.
Заниматься надо было ребенком, а не с подружками выпивать по праздникам!
И вот, когда ситуация, казалось, совсем вышла из-под контроля, к Машеньке придвинулась Ася. Она присела перед девочкой на корточки, взяла ее за руку и, глядя ей прямо в глаза, начала что-то говорить. Негромко, так, чтобы слышала только девочка. Я деликатно отодвинулся. Марине было наплевать, она была в шоке и окружающую действительность не воспринимала.
Слов я слышать не мог, но отчетливо видел Машенькино лицо. Сначала оно было недоуменно-недоверчивым, потом сомневающимся, а под конец стало удовлетворенным.
Машенька кивнула, отвечая Асе на какой-то ее вопрос. Ася тут же поднялась на ноги и переместилась к Марине. Приобняла ее за плечи. И начала что-то говорить. Я почувствовал себя совершенно ненужным и, чтобы хоть как-то оправдать свое присутствие здесь, присел рядом с Машенькой.
Девочка бесцеремонно дернула меня за рукав:
— Глеб, а Глеб, а ты, правда, все про всех знаешь?
Я чуть языком не подавился.
А что ей ответить? Семь минут назад я мог бы взять ее за руку и рассказать ей такое, чего она сама о себе не знает… А сейчас?
— Давай руку.
Она протянула мне ладошку, я взял ее в свою руку, и… ничего не почувствовал, как ни напрягался!
Тогда я прикрыл глаза и изобразил, как умел, на лице бурную мыслительную деятельность.
— Тебя зовут Маша, — объявил я торжественно — Тебе пять лет, три месяца и восемь дней. Ты очень веселая и любознательная. А сейчас мы приедем на станцию, и ты выйдешь из вагона со мной!
Она посмотрела на меня. Наклонила голову и сказала:
— С тобой — выйду!
Я на всю жизнь запомню лица тех, кто на платформе видел, как из аномально пустого в час пик вагона на платформу вышли четыре человека. Я с Машенькой, крепко ухватившей меня за руку, а за нами — Ася с повисшей у нее на руке Мариной. Я уже было приготовился пробиваться сквозь плотные ряды жаждущих уехать, но люди были ошарашены настолько, что расступались перед нами.
По пути к эскалатору мы с Асей поменялись сопровождаемыми. Я почувствовал, что ей тяжело буквально тащить на себе Марину, которая была на голову ее выше и, по моим прикидкам, кило на десять тяжелее…
К эскалаторам я не подходил уже лет пять. С тех пор, как двадцать лет назад они все как один отказались поднимать меня к поверхности, я совершенно по-детски сначала пытался головой пробить невидимую стенку, а потом по-детски же обиделся на неодушевленные железяки. Вот и сейчас, подходя к эскалатору, я испытывал страх. А вдруг — не выпустит опять. Вдруг — все зря?
Взойдя на широкую металлическую ступеньку, я вцепился в резинку перил. Марина висела на мне, как висел бы мешок с картошкой, умей он отрастить руки, чтобы цепляться за окружающих.
А ступенькой ниже стояла Ася. И я спиной чувствовал, как прижимается к ней Машенька.
Середина эскалатора. Я весь внутренне сжался, ожидая, что ступенька начнет ускользать из-под ног и придется, балансируя с повисшей на руках Мариной, спускаться вниз.
Свет вертикальных цилиндрических ламп вдруг стал нестерпимо ярким, резиновые перила заскользили в потной ладони, и… И ничего не произошло! Вестибюль станции становился все ближе. Со стенок эскалаторного тоннеля на нас смотрели рекламные щиты.
Метро отпускает меня! И это значит, что я сам захотел выйти, ведь против воли метро никого не держит — это закон.
Я весь обмяк, и если бы Марина не вцепилась в меня мертвой хваткой, точно бы упала.