Страница 22 из 43
И лишь через четверть часа к несчастной пробрались милиционеры и врачи. С тех пор я стал бояться толпы. Бояться ее и презирать. А заодно начал активно недолюбливать составляющих толпу людей.
Конечно же, последняя маршрутка показала хвост. Конечно же, так происходило каждый раз, когда Ася возвращалась с дежурства. Уж очень неудобное было время — начало второго ночи. Даже на самую позднюю из маршруток она не успевала.
Пришлось ловить машину и соглашаться, не торгуясь, на первую же предложенную водителем немаленькую сумму. У нее не было сил на то, чтобы торговаться. Она даже ремень не пристегнула. Водила ворчал что-то насчет безответственных пассажиров и драконовских штрафов «ни за что», однако сам, как заметила Ася про себя, пристегнуться не спешил.
Войдя в квартиру, она как раз успела схватить орущую на разные голоса телефонную трубку за полсекунды до того, как та должна была замолчать.
— Ася, привет, — голос Светки был тускл и бесцветен, — Слушай, солнце, тут такое дело… В общем, я с утра выйти не могу…
— А я при чем? — возмутилась Ася, уже понимая/чем ей грозит ночной звонок. — Ты в курсе, что я только домой зашла?
— Да знаю я, знаю! — выпалила Светка уже более эмоционально. — Просто, Ась… Ну мне просить-то больше некого… Совсем…
Ася знала это. Знала и то, что ничего особо страшного со Светкой не случится, если она выйдет-таки завтра на работу, как и было запланировано. Но… И это было очень большое «но» — Ася Светку жалела. Они не были подругами, так, коллеги. Более того, Светка Асе поначалу не нравилась. Это потом они случайно разговорились, и, услышав подробную историю Светкиной жизни, Ася стала ее жалеть. Единственная из всех. Дело в том, что Светке просто патологически не везло в личной жизни. В отличие от остальных девчонок-операторов, которые в большинстве своем были уже замужем, а то и с детьми, Светка никак не могла найти свой идеал. И, по мнению Аси, дело было исключительно в самой Светке. Она была слишком активная и оптимистичная. А каждый очередной кавалер, сходу зачисляемый Светкой в потенциальные женихи, при ближайшем рассмотрении оказывался либо тираном, либо инфантильным любителем компьютерных игрушек, либо — как в последний раз — оказался женат, а Светку рассматривал не иначе, как один из этапов своей жизни.
И все, кроме самой Светки, это понимали. А она пыталась бороться за свою очередную «любовь до гроба» зубами и когтями, которые, надо сказать, отрастила — тиграм на зависть. Для ее хитроумных комбинаций требовалось время. В том числе и рабочее. Поэтому она звонила Асе, единственному потенциально возможному сменщику, в час тридцать ночи, заранее зная, что Ася не откажет.
— Ну, Ася, ну хотя бы дневные часы! — ныла Светка.
— Хорошо, Светик, — Ася вздохнула, — но с тебя причитается.
— Не вопрос! — ответила Светка бархатным голоском. — Обсудим! Спасибо тебе, Асенька!
И повесила трубку.
Ася знала цену Светкиным обещаниям. Опыт показывал, что просить ее о подмене, взывая к совести, бесполезно.
Но сегодня у Аси были и свои причины согласиться отработать вторую смену подряд.
Ровно в девять часов утра следующего дня Марина стучалась в назначенную ей дверь. Как штык. Или королева. Ибо, как утверждала давняя реклама: точность — вежливость королей. И конечно же, дочка была при ней. Марина дала себе слово, что до ее, дочкиного, совершеннолетия не отпустит девочку от себя дальше, чем на десять шагов, и была твердо намерена выполнить данное себе обещание. Независимо от того, чем кончится разговор с представителями странной диспетчерской, о которой она раньше ничего не слышала. Да, Марина знала, что существуют диспетчеры метрополитена, те, которые организуют движение поездов, и про службы экстренного реагирования знала тоже, но вот чтобы они занимались чьим-то поиском или спасением — такое она слышала впервые. И, тем не менее, этот визит — единственная надежда узнать что-то конкретное о том, что случилось с дочкой. И значит, беседа состоится, чего бы ей, Марине это ни стоило.
Дверь открылась. На пороге стояла девушка, вопреки ожиданиям Марины — без формы. В каком-то растянутом свитере, Джинсах, в очках с немалыми диоптриями в массивной пластиковой оправе и с роскошным хвостом иссиня черных волос на затылке. Впрочем, хвост этот Марина смогла разглядеть и оценить лишь тогда, когда девушка посторонилась, пропуская их с Машенькой внутрь плохо освещенного коридора.
Назначено было к девяти. Я и пришел бы в девять, будь посетителем мужик. Но то, что женщина может прийти на место встречи минута в минуту, оказалось для меня сюрпризом. Когда был завершен ритуал тройного стука в дверь, я был несказанно удивлен, увидев за ней Асю. Ведь ее смена закончилась сегодня ночью, и как минимум двое суток Ася не должна была появляться в диспетчерской. На немой вопрос она лишь качнула головой: мол, позже расскажу, и провела меня в пультовую, где на одном из кресел устроилась мамаша с девочкой. Вернее, с половинкой девочки. Мне не впервые приходилось видеть человека, информационная оболочка которого осталась где-то в глубинах метрополитена. И то, что я увидел сейчас, мне категорически не понравилось. Такое ощущение, что оболочка, с которой я говорил вчера, выглядела лучше своего материального носителя раза в два. Девчонка, сидящая на коленях у матери, была бледна и неулыбчива. А еще у нее были пустые глаза. Серые. Ау оболочки — я точно это помнил — глазки были голубые. Неужели я-на-поверхности выгляжу и чувствую себя так же? Представляю, как весело ему было существовать последние два десятка лет. Нет, не может быть. Скорее, такая болезненная реакция на потерю оболочки существует только у этой конкретной девчонки, а я-на-поверхности выглядит и ведет себя более адекватно.
Ведь не заметил же ничего отец. Ни тогда, ни позже. Ладно, об этом я и так думаю постоянно. Надо бы прерваться и подумать о работе.
Для начала Ася успокоила Марину — так звали мамашу. Она меня испугалась. Ну да, конечно. Для нее я — полупрозрачная фигура, и это — самое большее, что я могу сделать, для того чтобы она меня хотя бы видела. Тем легче было объяснить ей, чем грозит ее девочке долгое пребывание в метро. Вернее, половине ее девочки. И, судя по внешности оставшейся половины, та, утерянная, была, простите за неточность, большей. И лучшей.
А еще я понял, что мне не нравится эта мамаша. Вернее, не она сама, а ее поведение и мотивация. А уж когда я взял ее за руку…
Когда ЭТО прикоснулось к ней, Марина вздрогнула и внутренне вся сжалась. Как ни старалась успокоить ее девочка-оператор, как ни старалась помочь расслабиться — ничего не получилось. Ну не укладывалось у Марины в голове, что ЭТО живое. И уж тем более не укладывалось, что ЭТО — безопасное.
Машенька отреагировала на его прикосновение неадекватно. То есть — никак. Хотя, по представлению Марины, должна была отстраниться от этих холодных рук. И заплакать. А она молча сидела на коленях матери и лишь раз в две-три минуты покачивалась из стороны в сторону, как делала это уже четвертые сутки.
И вот теперь Марине стало действительно страшно.
Нет, на самом деле такого быть не могло. Не могло, и все. Но было. Ей же абсолютно наплевать на дочь. Внешне она выдавала совершенно стандартные реакции — беспокойство, смятение души и прочий необходимый, по ее мнению, эмоциональный набор. Даже сюда приперлась. А на самом деле… Ситуация, до боли мне знакомая.
В общем-то, теперь понятно, почему оболочка девочки так сопротивляется тому, чтобы ее извлекли из метро. Она же чувствует, что матери своей не нужна. И не просто — чувствует. Так оно и есть, увы.
А матери страшно. Она отдает себе отчет в том, что не испытывает к дочери никаких теплых чувств. Да еще и винит ребенка в том, что из-за него из семьи ушел тот самый Эдик.