Страница 11 из 16
Но русский разведчик направился к печке, взял стоявшую там на полочке кружку и, возвратившись, подал ее своему лейтенанту. Русский лейтенант шагнул к столу, ловко сгреб бутылку с остатками шнапса и вылил половину содержимого в кружку. Затем поднял ее и, обведя взглядом сидящих за столом, предложил тост:
— Гитлер капут!..
Отто увидел все сразу: как оцепенели Конрад и Виллч, как холуйски потянулся со своей кружкой Ганс, как вздрогнул и рванулся Курт. Отто успел положить ладонь на плечо Курта и придавить его к скамейке. Левой он ударил по руке Ганса, отчего из его кружки выплеснулось немного шнапса… Нет, дело было вовсе не в железной выдержке. Просто это был второй удар. Первый был, когда русский налил свою кружку и поднял ее. До этого момента Кремер все понимал. Русский лейтенант снова спутал все мысли!.. Так, значит, дело было не в ливне?.. Чего же он хочет?.. Чего же — будь он проклят! — хочет этот русский?!
Отто видел по глазам лейтенанта, что тот принял какое-то решение. И для выполнения этого решения русскому нужно, чтобы все было спокойно…
Кремер оглядел испуганного его движением Ганса, и отчаянная мысль, оттеснившая все другие мысли, пришла к нему:
«А-а, ты хочешь спокойствия? Так не будет этого!» Он в два глотка выпил шнапс, схватил бутылку, плеснул себе и русскому, который только что поставил на стол опорожненную кружку. Подняв свою, глядя с холодным бешенством в глаза русскому, он сказал, громко и четко выговаривая слова:
— Сталин капут!..
Пименов уже в тот самый момент, когда произносил тост, сообразил, что допустил оплошность. «Гитлер капут!» он сказал машинально — много раз за последнее время этот тост поднимался среди своих. Но, как говорится, слово не воробей… И Пименов сразу же приготовился к неизбежной, как ему казалось, реакции немцев. Когда же один из них угодливо поднял свою кружку, а офицер придержал другого — того, что только появился, — положив ему руку на плечо, он облегченно вздохнул: «Пронесло…»
Инциденты были сейчас ни к чему — требовалось до конца сбить немцев с толку, не дать им возможности догадаться, что происходит. Для этого Пименов и налил себе кружку — пусть поломают голову…
Но лейтенант рано утешал себя. Когда он услышал от немца те самые слова, как удержался, не натворил непоправимого — он бы не смог объяснить. Палец сам лег на спусковой крючок автомата… Но в последнее мгновение сообразил:
«Провокация!»
— Стоять!
Это он сказал для своих. И после паузы, переведя дух, добавил, обращаясь к немцам:
— Нет, это нам не подходит… Видимо, мы не сойдемся… Он кивком головы показал своим на выход. Один за другим разведчики покинули комнату. Последним уходил Пименов. Уже в дверях он обернулся:
— Ауфвидерзеен!
Отступив к лесу, лейтенант приказал Панасенкову перегнать лошадей через дорогу и там дожидаться. Потом с остальными разведчиками залег так, чтобы никто не мог выскользнуть из мызы незамеченным.
Немцы не заставили себя долго ждать. Скачала один вышел на крыльцо, прошелся перед домом, затем вышли остальные, все так же неспешно прошли через двор — и вдруг, подойдя к кустарнику, за которым начинался лес, бросились прочь, что было сил.
— Пошли, — сказал Пименов, и разведчики двинулись следом.
9
Страх безостановочно гнал их все дальше и дальше от этого проклятого места. Они не были новичками — ни сам Отто Кремер, ни Конрад, ни Ганс, ни Вилли, ни Курт. Обученные и обстрелянные, они успели побывать в таких переделках, что, казалось, попадись им на пути легион рогатиков из преисподней, они бы не дрогнули… Но тут все было непонятно. Действия русских не поддавались никакой логике. Почему они отпустили такую добычу? Шутка ли немецкий лейтенант и еще четыре солдата, и не просто солдата, а четыре разведчика!.. Почему, черт возьми, им оставили оружие?.. Именно из-за этой непонятности страх так долго не покидал их. Он усугублялся еще погодой: шумела мокрая после ливня листва, шуршала хвоя, перезваниваясь, падали тяжелые капли, и звон их доносился со всех сторон, иногда усиливаясь то слева, то справа, то сзади… И в каждом шорохе, стуке, звоне чудились чьи-то шаги!.. Когда под ногой кого-нибудь из них с треском ломалась ветка, все вздрагивали и убыстряли шаги — им казалось, что треск слышен далеко вокруг, и снова безотчетный страх торопил их — скорей, скорей, скорей!..
Только где-то на десятом километре Отто Кремер почувствовал, что задыхается, — так быстро он шел, почти бежал, и так же быстро бежали за ним остальные. Он остановился, чтобы перевести дыхание. За ним, сгрудившись, остановилась вся группа. Отто обернулся, предостерегающе поднял руку и стал вслушиваться в шорохи и звоны лесной чащи. На гладком лбу лейтенанта напряженно выветвились тонкие морщинки. Так он простоял минуты две, медленно поворачивая голову то в одну, то в другую стороны. Но что можно было услышать в этом хаосе разнообразнейших звуков?! Пожав плечами, он зашагал снова, но уже медленнее, и поскольку острое чувство страха притупилось временем, усталостью и однообразием, он опять смог думать, анализировать, восстанавливая прошедшие события.
Шаг за шагом припоминая случившееся, лейтенант поймал себя на том, что он подсознательно старается уйти от догадки, которая давно родилась и все пытается пробиться на поверхность, а он топит ее, топит… До сих пор топил, но теперь уже не может. Пора признаться: русский лейтенант перехитрил его. Ошибка заключалась в том, что Отто в своих размышлениях отталкивался от собственной персоны и своих четверых разведчиков. А они вовсе не нужны были русским. Русским нужна была их дивизия! И он, Отто Кремер, лейтенант Кремер, ведет сейчас русских кратчайшим путем к расположению своей части… Надо быть совершенным идиотом, чтобы не сообразить сразу, для чего русские отпустили их. Единственное, что он мог привести себе в оправдание, — невероятность всей истории. Но что же делать теперь? Попытаться увести русских в ложном направлении?
Отто Кремер отмахнулся от этой мысли. Поздно! Поздно, мой друг. Ты уже указал направление. Теперь не обманешь этого славянина. Любой вольт в сторону будет разгадан. К тому же — ведь это риск. Ведь русские могут разозлиться, что их пытаются водить за нос.
Что же делать?
Позаботиться о самом себе.
Это не трусость. Он человек культурный, родовитый, цивилизованный. Он должен сохранить себя не только для себя — для Германии. И поэтому, не стесняясь, перехитрить судьбу, перевернуть обстоятельства, которые складываются против него. Прежде всего — добраться до своей части невредимым. Если не делать глупостей, это возможно. Затем каким-то образом скрыть это дурацкое приключение в мызе. Идеальный случай — уничтожить своих ребят, чтобы не было свидетелей.
Однако это исключено, голыми руками их не возьмешь, они сами кого хочешь уничтожат. Но ведь свидетелей все же не должно быть! Не должно быть…
«И не будет! — озарило его. — Не будет, если связать их круговой порукой. Связать их общей кровью».
Кремер оглядел своих парней. На Вилли можно положиться слепо. И на Курта если ему не расчет продавать. И на Конрада — если он будет бояться по-настоящему, если он влипнет по-настоящему. А вот Ганс… Ганс, который так угодливо бросился чокаться с русским лейтенантом — это слизняк. Он продаст при случае, не задумываясь. Так почему бы не воспользоваться его кровью? — чтобы спаять остальных парней, чтобы они увязли в этой крови — а Ганс замолчал навсегда?
Когда эта мысль окончательно вызрела, Отто остановился.
Сопровождать было легко — разведчики устроили немцам «коридорчик»: слева шли Пименов и Стахов, справа — Тяглый и Хлопин. Поначалу, правда, пришлось поднажать — обалдевшие фрицы уносили ноги с завидной резвостью…
Пименов не сомневался, что до сих пор все делал правильно, хотя видел далеко впереди мелькающие фигурки немцев, что-то ныло в душе: «Эх, жаль!» Но с другой стороны, всех не перебьешь, да и задача так не стоит… Кто-то должен будет после воины восстанавливать, скажем, тот же Берлин, о котором в сводках говорилось, что он подвергается интенсивным бомбардировкам союзников…