Страница 19 из 41
Кстати, почему Баймуратов на дискету даже не смотрит? Хочет сделать вид, что не имеет к ней отношения? Намекает таким образом — она предназначена именно ей, Тамаре? Или оставил на столе, чтобы передать сразу клиенту, раз так и не отдал в прошлый раз…
Тамара робко кашлянула, пытаясь привлечь внимание, и подтолкнула пальцем дискету поближе к Баймуратову.
—Вы про нее забыли.
Марат откинулся на спинку кресла и хмуро буркнул:
—Не моя.
Тамара разочарованно вздохнула: вот и раскрыла тайну двух строчек! Специально тащилась в это дурацкое казино. Машку впутала. Вырядилась настоящим пугалом, теперь на знакомых бы не наткнуться, если они ее узнают — катастрофа.
Впрочем… Может, Баймуратов боится, что его будут шантажировать? Ну, если сам шантажист…
Тамара упрямо сказала:
—Она была в пакетике. Для вас.
Марат смотрел равнодушно, в темных глазах ничто не дрогнуло. Они напоминали свежий асфальт, разве что давно остывший. Тамару в дрожь бросало от его стылого взгляда.
Она нервно зевнула, но Марат уже смотрел на огонь. И пузатая рюмка тонкого стекла опять грелась в широкой ладони.
Тамара искоса рассматривала своего нечаянного знакомого и думала — не дай бог с таким связаться. В землю зароет. По уши. Или глубже.
А ведь внешне приятный мужик. Даже симпатичный. Вернее, красивый. Лицо почти классическое. Смуглое, жестких очертаний. Слегка раздвоенный подбородок, тонкий нос с хищно вырезанными ноздрями, тяжелые веки, густые темные волосы с легкой сединой на висках, сильные руки с тонкими длинными пальцами хирурга или музыканта…
Да уж — музыканта! А если убийцы?
Тамара взволнованно завозилась в своем кресле, пытаясь обратить на себя внимание, но Марат все так же смотрел на пылающий в камине огонь и покачивал в руке рюмку. Лицо его казалось хмурым, брови почти сошлись в одну ломаную линию, он о чем-то напряженно думал.
Тамара встала с кресла — никакого эффекта. Спина в темно-сером пиджаке даже не дрогнула.
Он что, забыл о ней?
Тамара топнула, едва не упала и разозлилась: нет, ей что, больше всех нужно?! Баймуратов считает — она будет сидеть перед ним овца овцой и ждать, пока ее соизволят заметить? Удостоят, так сказать…
Топнуть еще раз Тамара не рискнула. Бросила гневный взгляд на застывшего у камина Марата и развернулась. Процокала на своих жутких каблучках до азартной Машки, упала на подлокотник ее кресла и бесшабашно крикнула, бросая крупье позаимствованную у кого-то из игроков фишку:
—На тринадцать!
А когда через пару минут оглянулась, Марата в комнате не было. Как и дискеты на столике у камина. Смятые визитки остались в пепельнице, рюмка с недопитым коньяком стояла рядом, как и небольшая плоская бутылка, а вот дискета… Дискета исчезла!
Интересно, что это означает?
ГЛАВА 9
Вначале Тамара проводила Машу. До подъезда. Только вот попрощаться не удалось. Довольная собой Епифанцева — все денежки рыжего изувера спустила, счастье-то!— вдруг оскорбилась. Пожелала быть взаимно вежливой — али мы не интеллигенты?!— и рвалась проводить Тамару.
Противостоять ей Тамара не сумела и теперь пожинала плоды. Машка шла и вовсю горланила известные ей песни. А Тамара проклинала слабость собственного характера.
Песен Машка знала много. Только пела их не целиком, а куплетами. И путала мелодии. При этом хохотала, обнимала Тамару за плечи и орала во всю глотку:
—Ассорти, поняла, нет, мышь серая?
Часы показывали третий час ночи, но Тамаре впервые в жизни не было страшно на череповецких улицах. Нет, когда они с Машкой избавились от многочисленных поклонников и вывалились из казино в ночь, она боялась. Тем более, вредная Машка наотрез отказалась от такси. Заявила — ей нужно проветриться. И Тамаре тоже.
Спорить было бесполезно. Тамара и не спорила. Сегодня шампанское дегустировала Машка! И не только шампанское, если уж честно. Зато теперь Машке море по колено. Или даже по щиколотку.
Уже минут через пять стало понятно: боялись Машку. Все. Редкие прохожие бросались в стороны и жались к стенам. Счастливчики ныряли в подворотни. Бродячие псы выли и спасались бегством. Притормозившие было водители рвали с места на третьей скорости.
Машка же разудало выкрикивала свои куплеты, время от времени пускалась посреди тротуара чуть ли не вприсядку, и черт ей был не брат.
У Тамариного подъезда они расставались долго и трудно. Машка перемежала свои куплеты объяснениями в любви и дружбе. Страстно кляла мужскую половину человечества, обвиняя ее во всех смертных грехах. Особенно доставалось «таракану рыжему», чтоб его в Москве на всех углах тормозили, чтоб ему кто из дружков на мобильный звякнул и наябедничал — неужели ее, Машку, ни один гад в том казино не засек и она зря старалась?!
Тамара то объявлялась серой мышью, то получала амнистию, и Машка неохотно признавала — временами она похожа на человека. Только временами! И благодаря ее, Машиным, героическим усилиям.
Последнее без конца подчеркивалось.
Смертельно уставшая Тамара со всем соглашалась. Наверное, зря. Машку почему-то это не устраивало. Она ругала Тамару за бесхребетность и неумение дать сдачи. Пусть ей, Машке. Потом — за неумение окрутить белобрысого.
Что Тамара за баба такая, если Лешка у нее до сих пор не на веревочке?! Телок телком, смотреть не на что, интеллигент вшивый, наверняка очкарик, разве нет?
Тамара кивала словно китайский болванчик и тоскливо косилась на свои окна. Машка прыгала вокруг и требовала признания — ее ни один мужик не стоит. Даже самый-самый…
Тут Машка сдвигала брови и жалостливо сопела — не хватало слов. Тамара торопливо все признавала. Машка мрачнела — ей хотелось буянить.
Наконец Тамара не выдержала и зевнула. Широко, звучно, едва челюсть не вывернула. Маша смертельно обиделась и действительно стала прощаться. Обозвав Тамару бесчувственной чуркой, серой мышью и тряпкой. Линялой.
Потом Маша почти побежала к проспекту Победы, а Тамара затравленно смотрела вслед. И жалела, что не зевнула раньше. Хотелось ведь.
***
На свой второй этаж Тамара поднималась с трудом, ноги подкашивались, а проклятые каблуки так и норовили подвернуться. Глаза слипались, голова то и дело падала на грудь. Тамара предвкушала, как рухнет сейчас в постель, и сладко жмурилась. Если бы хватило сил, она бы воскликнула: «Весь мир за подушку!»
Лишь где-то через минуту Тамара сообразила, что бессмысленно топчется на месте, не продвигаясь вперед ни на миллиметр. Упирается головой во что-то и без толку перебирает ногами.
Боднуть препятствие не получилось, и Тамара неохотно разлепила глаза: перед ней маячило нечто коричневое. Она потянула носом — пахло хорошей кожей, табаком и дорогим мужским парфюмом. Очень знакомо пахло.
Тамара глупо хихикнула: Лешка. Как всегда, в самый неподходящий момент. Интересно, что ему нужно?
Вернее, было нужно. Потому что сейчас, идиоту понятно, Лешке нужно одно — высказаться.
Тамара застонала: еще один! Постель на глазах отодвигалась в немыслимую даль, подушка становилась несбыточной мечтой, сон — какой-то глупой фантазией. Ноги подкосились, и Тамара не упала по единственной причине — Лешка бесцеремонно придержал ее за воротник плаща.
Тамара моргнула и пробормотала:
—Знаю-знаю, я тряпка. Линялая. И мышь. Серая.
Лешка невнятно высказался и сильно встряхнул ее. У Тамары клацнули зубы, она поспешно вцепилась в Лешкину куртку и предложила:
—Убей меня, ладно? Только дай добраться до дивана. А то умру без твоей помощи, обидно будет.
Лешка фыркнул, но, по счастью, смолчал. Рывком втащил Тамару на площадку, отобрал у нее ключ и сам открыл дверь.
Тамара ойкнула: на нее восторженно набросился Крыс и чуть было снова не вымел в подъезд. Ладно Лешка принял пса на себя. Отвлек стандартным подарком — костью. Он вечно что-нибудь носит. Подлизывается, ясно. Чтобы бультерьер не схарчил сгоряча.