Невеста Франкенштейна

Шоу высказал иное предложение.

— Если вам не хочется в церковь, я могу отвезти вас в дом архиепископа. Он позаботится о том, чтобы вам там было удобно, — я все ему объясню.

— А что тут можно объяснить? — спросила миссис Джакоби, обращаясь будто к себе самой.

Священник между тем наклонился вперед и прокричал вознице другой адрес. Экипаж свернул с дороги и покатил совсем в ином направлении.

— Душа… — начал было Шоу.

— У меня нет души, — словно во сне ответил ему голос Марии.

— Но это богохульство! — возразил священник. — Кто вам такое сказал?

— Мне сказал это мистер Франкенштейн, — ответила она и вновь погрузилась в молчание.

— Разве такое возможно? — поинтересовался Шоу.

— Франкенштейн — злодей, — заявила миссис Джакоби, — Никогда за всю свою жизнь не слышала я подобного богохульства. Мария, ты теперь можешь говорить. Так говори же! Ради всего святого, расскажи нам все, что тебе известно.

Однако то ли из-за усталости или болезни, то ли из-за упрямства Мария ничего не отвечала.

Минуты через три мы прибыли на место, въехали в ворота и остановились на мощеной полукруглой площадке перед домом. Слуга провел нас внутрь. Нас троих проводили в маленькую непротопленную комнатку. Мы с миссис Джакоби уселись на деревянные стулья, а Мария легла на массивном, видавшем виды кожаном диване. Шоу пошел объясняться с епископом. Прошло минут пятнадцать. Становилось все холоднее и холоднее, и с каждой минутой было все более очевидно, что епископ не собирается оказывать теплого приема ни мистеру Шоу, ни всей нашей компании.

Миссис Джакоби высказалась первая:

— Епископу не нужны ни мы, ни теории о душе, коими так занят мистер Шоу. Он почувствовал, что наше присутствие грозит опасностью и церкви, и ему самому.

Вопрос теперь только в том, когда же мы окончательно замерзнем. Нам нужен огонь и пища, а Марии может потребоваться медицинская помощь.

— А еще нам непременно понадобится адвокат, — добавил я. — Что же делать? Думаю, мы должны рискнуть и поехать на Грейз-Инн-роуд, а я зайду по дороге к своему адвокату, мистеру Финборо, и оставлю ему записку. Мы должны уладить дело с признанием, сделанным Марией.

— Оно было сделано под гипнозом, а потому не имеет никакого значения, — решительно поддержала меня миссис Джакоби. Куда только подевалась набожная дама из Четхэма? Передо мной опять была практичная и обязательная миссис Джакоби. — Так что отправляемся на Грейз-Инн-роуд. Нужно же нам хоть какое-то пристанище. Когда мы подъедем, вы должны будете выйти из экипажа на некотором расстоянии от дома и посмотреть, все ли там спокойно. Если внутри или снаружи заметите кого-то из посторонних, вернетесь и скажете нам. Тогда придется искать какое-нибудь другое место.

— Какое? — спросил я.

— Я подумаю об этом, — ответила миссис Джакоби.

Мы ушли, ни с кем не попрощавшись, и вскоре оказались на пустынной холодной улице возле собора Святого Павла. Я и миссис Джакоби поддерживали Марию под руки с двух сторон, нигде не было видно ни одного экипажа. Начал моросить дождь, и я сказал:

— Нам лучше идти, чем стоять, иначе мы замерзнем. Так мы и сделали. На Флит-стрит я оставил мистеру Финборо записку, в которой просил его срочно ко мне зайти. Его нерасторопного слугу я направил к ближайшему месту, где можно было бы нанять извозчика, а мы тем временем ждали в холле. Миссис Джакоби и я — стояли, а на единственном стуле, который находился в холле, сидела Мария.

Миссис Джакоби, посмотрев на молодую женщину, строго сказала:

— Она может говорить, когда захочет. Все это притворство.

Меня восхищал ее прагматичный подход к делу, однако я знал, да и она должна была понимать, что ситуация наша не настолько проста. Было ли рассказанное Марией бредом обезумевшей женщины, или она оказалась доведена до такого состояния действиями Уиллера? А что, если она говорила все это намеренно, для того чтобы сбить нас с толку и произвести сенсацию? Все здесь не так уж просто. К тому же у нас имелось множество интересных фактов: история Гилмора, загадочное убийство Элизабет Франкенштейн, серьезное ранение самого Франкенштейна и к тому же пропавший полузверь-получеловек, с которым я непосредственно встречался и который теперь разыскивается по подозрению в убийстве. Трудно поверить, что рассказанное Марией было плодом галлюцинаций или обманом.

Но невозможным казалось и обратное. Можно ли было, не переходя границы разумного, поверить в то, что Виктор проводил ужасные эксперименты над человеческими существами? И все-таки он ведь сделал нечто такое, чем вызвал ужас у всех жителей Оркни! Но чем?

Кроме всего прочего, я волновался за Корделию. Еще с утра я представлял, как сегодня вечером отправлюсь обратно домой, и думал о том, что хорошо будет, если первую часть пути мне удастся преодолеть до наступления темноты. А вместо этого я возвращаюсь сейчас в экипаже на Грейз-Инн-роуд, еще более увязший в этом не предвещающем ничего хорошего деле.

Миссис Джакоби продолжала расспрашивать, но теперь уже более настойчиво, совсем ослабевшую Марию. В конце концов она схватила молодую женщину за плечи и стала ее трясти, повторяя:

— Говори! Плохая, злая девчонка! Ты можешь говорить, когда захочешь, — мы это знаем! Зачем ты там столько всего наболтала? Что правда, а что нет? Понимаешь ты, что теперь тебе предъявят обвинение в покушении на Франкенштейна?! Конечно, ты будешь теперь под подозрением как участница нападения! Откуда ты взялась и какое твое настоящее имя? Теперь ты должна нам все рассказать!

После этого она ударила Марию по лицу. Та никак не отреагировала, а потому за первой последовала вторая пощечина. Но тут Мария вдруг отвернулась от нее и с непонятно откуда взявшейся силой прокричала полным муки и тоски голосом:

— Адам!

Перегнувшись прямо через меня, она схватилась за ручку двери. И хотя я попытался ее остановить, она рывком открыла дверь и, перескочив через меня, выпрыгнула из экипажа. Трудно представить, чтобы кто-то мог с такой быстротой выскользнуть из моих рук, еще труднее — чтобы кто-то так просто выпрыгнул из экипажа на ходу и не упал, а приземлился прямо на ноги. Но Марии удалось это проделать.

Пока миссис Джакоби кричала кучеру, чтобы он остановил экипаж, я высунулся из двери и увидел, как Мария бежит вдоль дороги, а затем сворачивает в переулок. Я слышал, как она кричала:

— Адам! Я иду к тебе!

Потом она пропала из виду, исчезла в темноте, как испуганная кошка. Думаю, миссис Джакоби так же, как я, поняла, что шансов отыскать ее у нас практически нет. Но, несмотря на это, мы затем около часа прочесывали ближайшие улицы, я — пешком, миссис Джакоби — в экипаже.

Когда я вернулся на Грейз-Инн-роуд, меня ни капли не удивило, что там, кроме миссис Джакоби, находились два дородных человека, которых прислал из магистрата мистер Уортли. Они пожелали задать мне вопросы по поводу того, где может находиться Мария Клементи. Слова, прозвучавшие в Королевском обществе, быстро разлетелись по городу.

Мало удовлетворительного могли сообщить мы этим людям. Чтобы побыстрее от них отделаться, я высказал предположение, что Мария могла отправиться в дом на Чейни-Уолк, а миссис Джакоби, по той же причине, упомянула особняк на Рассел-сквер, театр и разные другие места. Однако ни она, ни я на самом деле не думали, что Мария направилась хоть в одно из них. Она ушла искать своего Адама, кем бы он ни был и где бы ни находился.

Люди мистера Уортли ушли, а мы еще какое-то время продолжали сидеть, думая о Марии, которая бредет сейчас в темноте, бредет прямо к своему Адаму, которого хочет найти. Миссис Джакоби сказала, что ничего о нем не знает, и добавила усталым и разочарованным голосом, что сама она приехала в Лондон по одной причине: поступить так, как подсказывала ей совесть. Однако все время ее одолевали сомнения в том, что дела, касающиеся ее бывшей подопечной, могут хоть как-то уладиться. Так оно и оказалось. Она добавила, что, поскольку сама она уже не молода, да к тому же предыдущей ночью не сомкнула глаз из-за волнений, а утром очень спешила приехать сюда из Четхэма пораньше, она хотела бы на этом завершить этот столь длинный и столь утомительный день, несмотря на то, что было всего только восемь вечера. Об этом деле она больше ничего не хотела слышать и намеревалась все как можно быстрее забыть. С моего разрешения, она собиралась подняться сейчас наверх и лечь спать, а завтра утром, как можно раньше, отправиться в Кент — хорошо, что на этот раз все хоть как-то закончилось.