Соколы

Осенним пасмурным днем мы сидели с генерал-полковником В. Шатиловым в мастерской. Павел Федорович тогда только что закончил работу над портретом легендарного комдива, штурмовавшего Берлин. Портрет удался, генерал был доволен.

— А вы видели «Уголок московского дворика»? — поинтересовался вдруг Василий Митрофанович.

— Что вы имеете в виду? — не сразу сообразил я.

— Какого дворика?

— Как? Вы не видели чуда природы?! Можно ему показать? — обратился Шатилов уже к Судакову и, не дожидаясь его согласия, достал из штабеля картон и прислонил его к мольберту.

Да, это было чудо, сотворенное художником. Дворик, вот этот самый дворик, подле мастерской, где сейчас мокли сбросившие листву кусты сирени, сверкал нежными красками золотой осени. Словно на маленькой поляне среди полыхающих золотисто-багряным огнем кустов стоял круглый стол, увенчанный самоваром и чайным прибором. Впечатление было такое, будто обитатели этого укромного уголка только что чаевничали и удалились. Да они и не нужны были здесь, их присутствие, пожалуй, расстроило бы все очарование картины, согретой тихим теплом чего-то неуловимо нежного, трогательного, где поэзия и природа сливались в звучную гармонию и ложились на сердце радостью и легкой грустью. Что-то ясное и светлое навевала эта картина, пробуждала в душе высокое и чистое, то ли ушедшее знакомое, то ли новое и неожиданное… В общем, на листе картона давний знакомый дворик вдруг сверкнул многокрасочной радугой, предстал необыкновенным и дивным.

Что же произошло, какая магическая сила вдруг вызвала новое восприятие и ощущение давно знакомого? Трепет души художника, его эмоциональное состояние. Он передал нам свой душевный настрой. Это великий дар Павла Федоровича — волнуясь, волновать других, возбудить в душе зрителя соучастие. В этом сила Судакова-пейзажиста.

Судаков — убежденный реалист. Разные «авангардистские» веяния и методы не коснулись его творчества, вызывали лишь горечь и досаду. Прежде чем столкнуться с непризнанными «гениями» в родной стране, он познакомился с их «шедеврами» во время зарубежных командировок. В 1963 году по пути в Бразилию на несколько часов задержался в Париже, побывал в Лувре, походил по Монмартру. Из Франции он писал мне: «Стоят художники, пишут и рисуют, кто с натуры, а кто от себя — всякую чепуху». А потом из Сан-Пауло: «Выставка открылась 28 сентября в большом прекрасном помещении, — примерно как наш Манеж, но только в четыре этажа. Произведения в основном абстрактные. Только наш павильон реалистический… Приходится очень много спорить, доказывать, защищать реализм».

Западный мир с его богатством и роскошью не обманул, не ослепил наблюдательного художника-гражданина, не вызвал туристского восторга. В Бразилии он был потрясен социальными контрастами, несправедливостью, а за фешенебельными дворцами и отелями на набережной Рио-де-Жанейро разглядел трущобы бедноты. Вот что он писал мне: «На центральной улице рядом с шикарными магазинами и ресторанами можно видеть убогих полураздетых старых и молодых матерей, сидящих прямо на тротуаре с малыми детьми и просящих милостыню… Основная масса рабочих живет высоко над городом на горах, в хибарах, сбитых из фанерных ящиков. Живут впроголодь, нет электричества, канализации, водопровода, — варят пищу на кострах прямо в хате. А над ними на высокой горе маячит 130-метровая беломраморная фигура Христа».

Не покорили русского художника очарование лазурного берега, изысканная архитектура дворцов. Их заслоняла нищета хижин трудового люда. В Латинской Америке он написал всего лишь несколько портретов, в том числе Пабло Неруды, Жоржи Амаду, сестры Фиделя Кастро Августины да немного пейзажных этюдов.

…Свое 80-летие Павел Федорович отметил за мольбертом. По-прежнему он ежедневно приходит в свою мастерскую, выдавливает на палитру краски и пишет портреты славных сынов России. Только теперь частенько рядом с ним работает его ученица, член Союза художников Аня Судакова — внучка Павла Федоровича. В ее интересных натюрмортах чувствуется основательная школа учителя. Я познакомил Судакова со своим другом маршалом авиации Иваном Ивановичем Пстыго. Внимательно присматривался художник к воздушному асу, герою Великой Отечественной. Не сразу он предложил маршалу поработать над портретом. Все наблюдал, изучал. Однажды спросил меня:

— Как думаешь, согласится Иван Иванович позировать?

— Давно бы надо. Я удивляюсь, почему ты до сих пор не предложил ему.

— Характер у него… Не знаешь, как подойти. Не простой. Попробую с рисунка углем. А дальше видно будет.

Как каждый серьезный художник, дорожащий своей профессиональной репутацией, Павел Федорович очень ответственно относится к работе над портретами. Он старается познать человека, понять и постичь его характер, прежде чем начать рисовать или писать. Если человек ему чем-то не симпатичен или просто не интересен, Судаков не станет с ним работать. Я знаю случаи, когда его знакомые говорили мне:

— Почему Павел Федорович не напишет мой портрет?

— Значит, не достоин, — шутя отвечал я. Рисунок углем маршала Пстыго он сделал за два сеанса. Портрет удался.

— Как ты находишь — получилось? — спросил меня Иван Иванович.

— Уж больно ты грозен, как я погляжу, — ответил я строкой Некрасова.

— Пора переходить к краскам.

И действительно, по весне, когда в садике под аккомпанемент мартовской капели загалдели воробьи, Павел Федорович начал писать портрет маршала для выставки, приуроченной к 45-летию Победы. Судаковская галерея героев Великой Отечественной пополнилась еще одним самобытным, неповторимым характером…

Вообще, на протяжении четверти века, начиная с конца 50-х годов мастерская Судакова была душевным приютом для патриотически настроенной творческой интеллигенции, впрочем, не только творческой. Здесь часто бывали военные, ученые, общественные деятели. В этом незаметном флигеле в центре Москвы с запрятанном между сараями вишнево-сиреневым двориком, с грядками лука, укропа, петрушки, с петухом в вольере, горланившим по утрам, было нечто притягательное, манящее на покой и волю, на душевный отдых и благоденствие. Здесь витал дух дружбы и взаимопонимания. Сюда заходили, чтобы отрешась от житейской суеты и забот, отдохнуть душой, обменяться улыбками, просто поговорить за чашкой крепкого душистого чая, а то и за рюмкой водки, сдобренной сухариком «бородинского» хлеба… насладиться отварной картошкой с селедкой с зеленой приправой, сорванной тут же с грядки. Попить пивка, сидя под кустом сирени за круглым столиком.

Днем мы с Павлом работали, не мешая друг другу, — я на антресолях, он внизу в большом «зале». Романы «Семя грядущего» и «Среди долины ровня…» были написаны там. Притягательным магнитом был Павел Федорович, или Паша, как ласково называли его и старшие и младшие возрастом. Частый здесь гость, всегда взвинченный, озорной и недовольный судьбой Алексей Марков писал:

Такими теплыми трогательными словами поэт выразил мысли чувства многих, побывавших в этом уютном уголке России в гостях у кондово-русского народного художника, о котором друзья, с приязнью и теплотой говорили: «Широкая русская душа».