Опавшие листья

– Если вы причините неприятности моему другу, – воскликнула она, – вы не услышите более ни слова из моих уст.

Амелиус воспользовался предостережением.

– Храните свои тайны, – сказал он. – Я желаю только избавить мистрис Фарнеби от ужасного разочарования. Но что я скажу ей, когда приду? Не можете ли вы сообщить мне, как вы открыли это гнусное мошенничество?

Феба с готовностью объяснила ему. Сократив ее длинный рассказ, мы получим следующее: мистрис Соулер, пригласив ее к себе, всячески старалась выпытать у нее известную ей тайну мистрис Фарнеби. Так как ловушка не действовала, то она решилась подкупить ее: обещала Фебе разделить с ней поровну большую сумму, если она скажет ей тайну, уверяла ее, что Жервей способен не сдержать слово насчет своей женитьбы на ней и оставит их обеих в петле, когда получит деньги и положит их в свой карман. Таким образом узнала Феба, что заговор, который она считала оставленным, успешно подвигается вперед втайне от нее. Она ничего не сказала мистрис Соулер, боясь возбудить в ней подозрения, и поспешила к Жервею, чтоб объясниться с ним. Он не оказался дома. Тогда она отправилась к мисс Регине также безуспешно. На этом и кончилась ее история.

Амелиус не задал ей вопросов и сказал только несколько слов, после того как она кончила:

– Я пойду сегодня же утром к мистрис Фарнеби.

– Вы уведомите меня, чем это кончится? – спросила она.

Амелиус подал ей через стол записную книжку и карандаш и указал на чистую страничку, на которой она могла написать свой адрес. Пока она этим занималась, в комнату вошел внимательный Тоф и, устремив свой взор на Фебу, сказал что-то шепотом своему господину. Он слышал, что Салли зашевелилась. Не лучше ли при настоящих обстоятельствах подать ей завтрак в ее комнату? Забавно было видеть удивление Тофа, когда Амелиус отвечал: «Конечно, нет. Подайте ее завтрак сюда».

Феба встала. Ее прощальные слова обнаружили двойственную натуру: хорошую и дурную в постоянной борьбе между собою.

– Я прошу вас не упоминать обо мне мистрис Фарнеби, сэр, – сказала она. – Я не простила ей ее поступка со мною. Я не желаю ей добра, но не хочу, чтоб ей делали такое зло. Я знаю ее характер, знаю, что ей предстоит смерть или сумасшествие, если ее не предостеречь во время. Я не забочусь о том, что ее лишат ее денег. У нее их довольно, хоть бы двадцать раз обобрали, какое мне дело. Но я не хочу, чтоб ее манили надеждой, что она увидит своего ребенка, и разбили ей сердце, когда она узнает, что все это плутовство. Я ненавижу ее, но я не могу и не хочу, чтобы продолжали это зло. Прощайте, сэр.

Когда она ушла, у Амелиуса на сердце точно стало легче. Минуту или две сидел он, бессознательно мешая ложкой свой кофе и погруженный в думу о том, как он исполнит свою ужасную обязанность и откроет мистрис Фарнеби гнусное мошенничество. Тоф прервал его размышления, приготовляя на столе завтрак для Салли. И почти в ту же минуту сама Салли, свежая и розовая, полуотворила дверь и выглянула оттуда.

– Вы отлично и долго спали, – сказал Амелиус. – Совершенно ли вы оправились от вчерашней прогулки?

– О, да, – весело отвечала она. – Только ноги мои помнят о прогулке. Я не могу надеть свои ботинки. Не одолжите ли вы мне свои туфли?

– Свои туфли! Но вы потонете в них, Салли! Что же такое с вашими ногами?

– Они обе распухли. А на одной из них, кажется, нарыв.

– Пойдите сюда и покажите мне.

Она пришла босиком, прихрамывая.

– Не браните меня, – просила она. – Я не могу надеть чулки, они такие грязные, да и не высохли до сих пор.

– Я пошлю вам за новыми чулками и туфлями, – сказал Амелиус. – На какой ноге у вас нарыв?

– На левой, – отвечала она, указывая на ногу.

Глава XXXII

– Покажите мне нарыв, – сказал Амелиус.

Салли тоскливо взглянула на огонь.

– Нельзя ли мне прежде погреть ноги? – попросила она. – Они такие холодные.

Эта просьба отодвинула открытие, которое могло изменить весь ход событий. Амелиус думал теперь лишь о том, чтоб избавить ее от холода. Он приказал Тофу подать самые теплые из своих носков и спросил его, сумеет ли он их надеть ей. Она, смеясь, покачала головой и надела их сама.

Когда они достаточно посмеялись над забавным видом ее маленькой ножки в большом носке, они совсем забыли о нарыве и перешли к другим темам разговора. Салли вспомнила об ужасной надзирательнице и спрашивала, не слыхали ли о ней чего в это утро. Узнав, что мистрис Пейзон написала и что двери заведения заперты для нее навсегда, она развеселилась и спрашивала, возвратит ли ей разгневанное начальство ее платья. Тоф предложил навести справки об этом вечером, так как теперь нужно было позаботиться о чулках и туфлях, что он и предполагал сделать во время завтрака. Амелиус это одобрил, и Тоф отправился в путь, взяв для мерки один из ботинок Салли.

В это время часы пробили уже десять утра. Амелиус, стоя у камина, разговаривал, Салли завтракала. Объяснив сначала причины, по которым она не могла остаться в коттедже в качестве горничной, он удивил ее, возвестив, что он берет на себя наблюдение за ее воспитанием. Они будут учителем и ученицей, пока будут продолжаться уроки, в прочее же время братом и сестрой и посмотрят, как будут успевать в своих намерениях, не предаваясь ненужным тревогам о будущем. Амелиус чистосердечно верил, что он пришел к самому лучшему, единственно возможному решению в настоящих обстоятельствах. А Салли радостно восклицала:

– О, как вы добры! Наконец-то наступит счастливая жизнь!

В те минуты, когда эти слова вырвались из уст дочери, открытие гнусной проделки обрушилось на мать во всем его ужасе и низости.

Подозрения, что ее обманывает хозяин, заставившие мистрис Соулер попытаться втереться в доверенность к Фебе, побудили ее посетить квартиру Жервея в тот же день, только несколько позднее. Услышав (как и Феба), что его нет дома, она вернулась опять, пару часов спустя. Этим временем хозяин дома услышал, что Жервей вывез тайком все свое имущество и скрылся сам, не заплатив ему за две лучшие комнаты в доме.

После случившегося, поняв, как нельзя лучше, действия своего союзника, мистрис Соулер использовала оставшуюся часть вечера на розыски пропавшего, но не нашла никаких следов до восьми часов следующего утра.

В десять часов, как раз в то время, когда Феба посетила Амелиуса, мистрис Соулер, решившись узнать самое худшее, вошла в комнату, занимаемую мистрис Фарнеби.

– Я хочу говорить с вами об известном нам обеим молодом человеке, – начала она резко. – Имели вы о нем известия за последнее время или видели его?

Мистрис Фарнеби, находившаяся постоянно настороже, отвечала уклончиво:

– На что это вам нужно знать?

– Потому что я имею основание думать, что он бежал с вашими деньгами в кармане, – был готов ответ.

– Он не сделал ничего подобного, – возразила мистрис Фарнеби.

– Он взял у вас денег? – настаивала мистрис Соулер. – Говорите мне правду, и я так же буду говорить с вами. Он оплел меня и надул. Если он то же самое сделал с вами, то в ваших собственных интересах требуется не терять время и постараться найти его. Полиция может еще задержать его. Взял он у вас деньги?

Женщина говорила серьезно, весьма серьезно, это доказывали ее глаза и ее голос. Она стояла как живое олицетворение подозрений и опасений, описанных мистрис Фарнеби в письме к Амелиусу. В ее руках была власть, мистрис Фарнеби чувствовала это вопреки своей воле. Она созналась, что дала денег Жервею.

– Послали вы их ему или дали самому? – спросила Соулер.

– Я дала их ему.

– Когда?

– Вчера вечером.

Мистрис Соулер сжала кулаки в припадке бессильной ярости.

– Это подлейший мошенник, какой только может быть на свете! – с гневом вскричала она, – а вы страшнейшая дура! Надевайте шляпку и пойдемте в полицию. Если вы получите обратно свои деньги прежде, чем он истратит их, то не забудьте, что этим вы обязаны мне.