Страница 74 из 89
В декабре 1581 года в деревне Киверова Гора, в 15 верстах от Запольского Яма, начались мирные переговоры; со стороны короля уполномоченными были Януш Збаражский, князь Альбрехт Радзивилл и секретарь Великого княжества Литовского Гарабурда. Когда московские послы начали требовать части Ливонии, то паны отвечали им: "Что вы ни говорите, а государю нашему без Лифляндской земли не мириться; вы, как видно, присланы говорить, а не делать; мы не хотим торговать Лифляндскою землею; нам государь велел все окончить в три дня, и потому вы с нами говорите раньше, а нам безо всей Лифляндской земли не мириться, ни одной пяди не уступим". Они, пишут послы, хотели разъехаться и прервать переговоры, но Антоний их уговаривал и ворочал не один раз. Заключили перемирие на 10 лет от 6 генваря 1582 года на условиях, на которые, как мы видели, решился царь в совете с сыном и боярами. Сделавши главное дело, стали спорить о титулах и выражениях в договорной грамоте. Московские послы хотели писать своего государя царем; Поссевин возражал, что король не может дать ему этого титула без повеления папы. "Уговорить панов и Антония никак было нельзя, - пишут послы, - Антоний стоит с панами заодно". Вследствие чего положили написать Иоанна царем, государем лифляндским и смоленским только в московской грамоте. В договоре упоминалось о Поссевине как после папы Григория XIII; Поссевин, услыхав это выражение папы Григория XIII, закричал с сердцем: "Государь ваш пишет папу как простого попа, а цесарь и все государи христианские пишут папу наместником Христовым и учителем всего христианства". Когда московские послы хотели написать, что царь уступает королю Курляндию и Ливонию, то Поссевин опять стал кричать: "Вы пришли воровать, а не посольствовать!" У Алферьева вырвал из рук грамоту, кинул ее в двери, князя Елецкого взял за воротник, за шубу, перевернул, пуговицы оборвал и кричал: "Подите от меня из избы вон, я с вами не стану ничего.говорить!" После этой сцены послам дали знать, чтоб они сбирались домой, что переговоры кончились; тогда они по конечной неволе согласились написать, что царь уступает те города в Ливонии, которые еще за ним, а не те, которые уже завоеваны поляками.
Узнавши о заключении перемирия, царь велел отпустить королевского гонца, который привез упомянутую бранчивую грамоту; сначала было этому гонцу дали ответную грамоту, также бранчивую; но теперь ее у него взяли и дали другую, в которой царь писал: "Прислал ты к нам грамоту и в ней писал многие укорительные и жестокие слова; слова бранные между нами были прежде, а теперь между нами мирное постановление, и нам, государям великим, о таких делах бранных, которые гнев воздвигают, писать непригоже". В июне 1582 года приехали в Москву литовские послы, князь Збаражский с товарищами, для подтверждения перемирного договора и вытребовали новое обязательство, чтоб царь не воевал Эстонии в продолжение десяти лет. Приставам посольским давался такой наказ: "Если послы станут хвалиться, что король у государя много городов взял и королевские люди землю государеву во многих местах воевали, а нигде королю и его людям от государя встречи не было, то отвечать: вы на ту уступчивость не смотрите, сколько городов государь наш уступил Стефану королю в своей вотчине, в Лифляндской земле; а вам этим хвастаться нечего, то дело божие, на одной мере не стоит, а безмерного и гордого бог смиряет, на смиренного же призирает. Нам об этом теперь говорить не надобно, то все в божией руке; нам теперь о том говорить пригоже, чтоб между государями были братство и любовь и христианству покой, а такое безмерие пригоже оставлять". Между тем неприязненные действия по границам продолжались: витебский воевода Пац поставил город в Велижской волости, на устье реки Межи, на важном месте, где искони шел водный путь из Смоленска и Белой к Лукам и Торопцу. Царь послал жаловаться на это королю, впрочем, наказал послам: если король захочет разорвать мир из-за Велижской волости, то стоять за нее накрепко, но в конечной неволе уступить всю Велижскую волость в королевскую сторону. Король велел сломать городок, поставленный Пацом, и вообще принимал московских послов очень ласково. Причиною тому были неприятности, встреченные на сейме, враждебные столкновения с Швециею за Эстонию, наконец, угрозы крымского хана и султана, озлобленных нападениями малороссийских козаков. Антоний Поссевин, приехавши в Москву по заключении мира, говорил Иоанну: "Король Стефан велел тебе сказать, что он желает Московской земле прибытка, а не завладеть ею хочет; он хочет, чтоб всяким московским торговым людям был вольный проезд чрез его земли, а литовским людям точно так же во все московские земли, чтоб оба государства всякими прибытками полнились. Король Стефан хочет идти на Перекопского, чтоб тот вперед христианской крови не разливал, говорит: Перекопский с обоих нас, государей, берет деньги, а наши земли воюет беспрестанно. Стефан король пойдет на него с одной стороны, а с другой - пошел бы на него государь московский или рать свою послал. Когда король пойдет сам на Перекопского, то государь прислал бы к нему в обоз человека доброго посмотреть, как он пойдет против Перекопского мстить за кровь христианскую. А что мы теперь с обеих сторон даем Перекопскому деньги, то лучше эти деньги отдать своим людям и защитить христианство от бусурман. Королевским бы людям ходить против Перекопского чрез государеву землю, как по своей земле, а государевым людям ходить чрез королевскую землю, по воде и по суху, как по своей земле, чтобы между государями было все заодно. Король говорил также Антонию, что он, Стефан, на государстве пришлец, ни поляк, ни литвин, родом венгерец, пришел он на то, чтоб правду и любовь сыскать, а христианство освободить от бусурман, чтоб при его государствовании не было от Перекопского разлития крови христианской". Иоанн отвечал: "Нам теперь нельзя послать рать свою на Перекопского, потому что наши люди истомилися от войны с королем Стефаном, да и потому, что послы наши писали из Крыма о мире, который они заключили с ханом. Мы не знаем еще, на каких условиях заключен этот мир, и если король хочет стоять с нами заодно на бусурман, то он бы приказал об этом с своими послами".
После этого Поссевин стал просить позволения говорить с царем наедине о вере; Иоанн отвечал: "Мы с тобою говорить готовы, только не наедине: нам без ближних людей в это время как быть? Да и то порассуди: ты по наказу наивышнего папы и своею службою между нами и Стефаном королем мирное постановление заключил, и теперь между нами, дал бог, христианство в покое; а если мы станем говорить о вере, то каждый по своей вере ревнитель, каждый свою веру будет хвалить, пойдет спор, и мы боимся, чтоб от того вражда не воздвиглась". Антоний настаивал, говорил, что брани быть не может при разговоре о вере: "Ты государь великий, а мне, наименьшему вашему подданному, как бранные слова говорить? Папа Григорий XIII, сопрестольник Петра и Павла, хочет с тобою, великим государем, быть в соединении веры, а вера римская с греческою одна. Папа хочет, чтоб во всем мире была одна церковь: мы бы ходили в греческую, а славяне греческой веры приходили бы в наши церкви. Если греческие книги не сполна в твоем государстве переведены, то у нас есть подлинные греческие книги, Иоанна Златоустого собственноручные и других великих святителей. Ты будешь с папою, цесарем и другими государями в любви и будешь не только на прародительской вотчине, на Киеве, но и в Цареграде государем будешь; папа, цесарь и все государи о том будут стараться". Иоанн говорил: "Нам с вами не сойтись о вере: наша вера христианская с издавних лет была сама по себе, а римская церковь сама по себе; мы в христианской вере родились и божиею благодатию дошли до совершенного возраста, нам уже пятьдесят лет с годом, нам уже не для чего переменяться и на большое государство хотеть; мы хотим в будущем принять малое, а в здешнем мире и целой вселенной не хотим, потому что это к греху поползновение; нам, мимо своей веры истинной, христианской, другой веры хотеть нечего. Ты говоришь, что ваша вера римская с греческою одна, но мы держим веру истинную, христианскую, а не греческую; греческая слывет потому, что еще пророк Давид пророчествовал: от Ефиопии предварит рука ее к богу, а Ефиопия все равно что Византия, Византия же просияла в христианстве, потому и греческая слывет вера; а мы веру истинную, христианскую исповедуем, и с нашею верою христианскою римская вера во многом не сойдется, но мы об этом говорить не хотим, чтоб не было сопротивных слов. Да нам на такое великое дело и дерзнуть нельзя без благословения отца нашего и богомольца митрополита и всего освященного собора. Ты, Антоний, хочешь говорить; но ты затем от папы прислан, и сам ты поп, так ты и смело говоришь".