Агнец

Его красивые глаза снова увлажнились, он тряхнул головой, словно школьник, откидывая со лба рыжеватую прядь, он был спокоен и говорил без жара.

— Да, ей ты тоже нужен... О чем ты думаешь?

— Я думал об этом мальчике, — сказал Ксавье, — о Ролане.

— Ну уж нет! Только, пожалуйста, не занимайся этим гаденышем. — Мирбель продолжал, стараясь не горячиться: — Я не говорил тебе о нем потому, что не думал его здесь застать. У Мишель вечно какие-то фокусы: полгода назад она решила, что не может жить без ребенка в доме. Дай я ей волю, мы бы уже давно его усыновили. А теперь она сама рада, что я не позволил... Мы отдадим его туда, откуда взяли.

— Это невозможно, — сказал Ксавье.

— Почему тебя так волнует его судьба? Таких детей, как он, — тысячи, и ты о них никогда не думаешь.

— Этот оказался на моем пути — этот, а не другой.

Жан с наигранным смехом стад трепать Ксавье за волосы:

— Ты приехал в Ларжюзон ради меня, не забывай об этом, только ради меня! Твое пребывание здесь не касается никого, кроме нас с тобой.

Он ждал ответа. Но Ксавье лежал молча, его голова, словно мертвая, была откинута на подушку. Мирбель стал объяснять:

— Ну, конечно, тебе придется вести игру с женщинами, со всеми тремя, потому что от Доминики — ты, наверно, уже заметил — старуха без ума. Это просто поразительно, если учесть, какой железный характер у мамаши Пиан, каким бездушным существом она была всю свою жизнь. Ей теперь уже под восемьдесят.

— Вот и завтрак, — сказал Ксавье.

В ответ на его «спасибо» Октавия что-то буркнула, и Мирбель поспешил объяснить:

— Она здешняя и манерам не обучена, но мамаша Пиан тебе сказала бы: «Зато она работает, как лошадь». Ты будешь завтракать в постели?

Нет, Ксавье предпочел бы встать. Он сказал Мирбелю, что они встретятся в парке.

— Если я тебя верно понял, ты меня просто выставляешь.

Быстро собравшись, Ксавье вышел из комнаты и стал спускаться по лестнице, как вдруг услышал чей-то вздох, перегнулся через перила и увидел, что на последней ступеньке сидит Мирбель. Если бы Ксавье поджидал человек с поднятой дубинкой, сердце его и тут не заколотилось бы сильнее. Он поспешно вернулся к себе в комнату и подошел к окну. Клочья тумана еще висели на ветках деревьев. Дикий виноград, увивавший весь фасад, даже ставни, был мокрый, как после дождя. Солнце, с трудом пробивавшееся сквозь дымку, не могло еще справиться с утренней росой... Громыхание телеги, крики петухов, удары молота по наковальне в кузнице, лай собак, протяжный визг лесопилки — о, милые звуки любимой жизни! Он утром не помолился, но не по забывчивости. Он не мог молиться, боялся молиться, хотел по возможности отдалить эту минуту. И вот ему пришлось вернуться сюда, к этому небу в окне, к этим темным соснам, словно распятым в пустоте. Ему даже не надо было говорить: «Господи... Он опустился на колени, коснулся лбом подоконника. Его широко открытые глаза видели теперь не небо, а прогнивший плинтус пола.

Чья-то рука коснулась его плеча. Он не шелохнулся. Тогда кто-то схватил его под мышки и приподнял, он открыл глаза и увидел склоненное над собой лицо Мирбеля.

— Я читал молитву, — пробормотал Ксавье, — и, как всегда, отвлекся, стал думать о чем попало...

Мирбель глядел на него, не отвечая, только слегка покачивая головой. Помолчав немного, сказал:

— Мы потеряли слишком много времени. Мишель уже ходит перед крыльцом — ждет тебя. Пожалуй, прежде всего надо от нее отделаться. А потом приходи ко мне сюда.

— Нет, — сказал Ксавье, — разговаривать мы будем не в моей комнате. Я подожду вас внизу.

Он прошел мимо Мирбеля, сбежал, перепрыгивая через ступеньки, с лестницы, почти пронесся по прихожей и увидел Мишель, стоявшую на каменном крыльце.

— А, вот и вы... Оставь нас вдвоем, — сказала она мужу. — Мы обойдем парк, и я тут же приведу его тебе назад.

— О, вам нечего торопиться.

Мирбель проводил их взглядом. Ксавье не испытывал никакого волнения в ожидании предстоящего разговора, скорее, какую-то скуку: побыстрее бы объясниться... и покончить с этим раз и навсегда.

— Что я хотела у вас узнать? Причину вашего здесь появления. Жан мне вчера сказал... Вы подтверждаете его версию?

Ксавье спросил рассеянно:

— Какую версию? — Он издали наблюдал за маленьким Роланом, который застыл на корточках у ручья, перерезавшего луг.

— Вы якобы поддались шантажу, он сам употребил это слово, и отложили свое поступление в семинарию из-за того, что Жан соглашался вернуться сюда, только если вы поедете вместе с ним...

— Ну, если бы он на самом деле не хотел возвращаться... Быть может, наша встреча была для него лишь предлогом, чтобы вернуться, — добавил он с легкостью. — Я думаю, он просто хотел вас испугать...

— Вы, однако, приняли из-за этого весьма важное решение: ведь вас ждали в семинарии. Эта оттяжка, пусть и краткая, может иметь последствия... так мне, во всяком случае, кажется.

Ксавье остановился, сорвал стебелек мяты, растер его между пальцами и понюхал. При этом он не спускал глаз с Ролана, по-прежнему неподвижно сидевшего на корточках у ручья.

— Что это он так разглядывает? — спросил Ксавье.

— Ответьте мне, да или нет? — нетерпеливо требовала Мишель. — Разве вы не приняли важное решение?

Он улыбнулся, пожал плечами:

— Кто знает, может, я сам был счастлив, что нашел способ...

— Не поступать в семинарию?

Она сосредоточенно посмотрела на него снизу.

— Мне сейчас вдруг пришло это в голову, — добавил он, — тогда я этого не осознал.

— Вы счастливы, что разом все оборвали? — спросила она неожиданно грубо. — Конечно, в вашем возрасте... Да, теперь я понимаю, что встреча с Жаном послужила для вас благовидным предлогом... Так, что ли?

Он ее почти не слушал. Объяснение между ними состоялось. Какая разница, есть ли доля правды или нет в том, что она сказала!

— Я считаю себя доброй католичкой, — продолжала она. — Однако, признаюсь, я всегда удивлялась...

Он помотал головой, словно отгоняя муху:

— Извините меня, пожалуйста, но мне хотелось бы узнать, на что он там смотрит. Я сейчас вернусь.

Мишель растерянно остановилась посреди аллеи, следя глазами за Ксавье, который шагал по лугу. Он все еще держал в руке стебелек мяты. Кузнечики выскакивали у него из-под ног. Он с детства любил запах мокрой травы. Ролан не двинулся с места, хотя, наверно, и слышал, что кто-то идет. Он по-прежнему сидел на корточках.

— На что ты смотришь?

— На головастиков.

Мальчик ответил, не подымая глаз. Ксавье сел на корточки рядом с ним.

— Я наблюдаю за ними с позавчера. Они еще не лягушки. Я хотел бы увидеть, как они превращаются в лягушек.

Какая у него тоненькая шея! Как только она выдерживает тяжесть его головы? А вот коленки у него уже большие. Ксавье спросил, интересуют ли его вообще животные. Ребенок не ответил. Быть может, он считал, что это само собой разумеется, а быть может, просто по лености ума: ему неохота было вступать в разговор с незнакомцем.

— У меня есть книга про животных, я пришлю ее тебе, когда вернусь домой.

— А там есть картинки?

— Конечно, есть.

— Но сюда ее посылать не надо, меня здесь не будет.

Он сказал это равнодушным тоном. Ксавье спросил его: разве ему не нравится в Ларжюзоне? Ребенок, казалось, не понял вопроса. На тростник рядом с ним села стрекоза с голубовато-лиловыми крыльями. Он поднес к ней руку и внезапно, резким движением, схватил ее за трепещущие крылья большим и указательным пальцами, крикнул: «Поймал», — а потом стал щекотать травинкой тельце стрекозы.

— У нее щипчики в конце хвоста. Но меня ты не ущипнешь, стрекозища!

— А там, куда ты поедешь, тоже будут животные? Ты будешь жить в деревне?

Мальчик ответил, что не знает, ни на секунду не отрывая при этом взгляда от насекомого, которое дергало ножками и извивалось всем своим длинным кольчатым тельцем.