Госпожа президент

— Ммммфм, — промычал брат, лихорадочно мотая головой. Кляп под пластырем заглушал звуки.

Ал Муффет раздвинул шторы. Комнату залил утренний свет. Над стертыми половицами гостевой комнаты плясали пылинки. Он с улыбкой повернулся к брату:

— Лежишь ты удобно. Даже толком не проснулся, когда я ночью вколол тебе успокоительное. Справиться с тобой оказалось так легко, что я просто не узнаю тебя, Файед. Когда-то драчуном у нас был ты. Не я.

— Мммфмм!!!

У окна стоял венский стул. Хрупкий, старый, сиденье вытерлось за сто с лишним лет. Он достался Алу Муффету вместе с домом, где вообще было множество красивых старинных вещей, которые помогли семейству обжиться здесь быстрее, чем они рассчитывали.

Ал подвинул стул к кровати, сел.

— Вот это, — спокойно сказал он, показывая шприц брату, который, вытаращив глаза, с недоверием смотрел на него, — вот это намного опаснее, чем то, что я вколол тебе ночью. Это, видишь ли… — Он нажал на поршень, выдавив из тонкой иглы несколько капель. — Это кетовенидон. Сильнодействующий препарат морфина. Очень эффективный. И здесь у меня, — он прищурился, поднес шприц к свету, — сто пятьдесят миллиграммов. Смертельная доза для человека, иными словами.

Файед завращал глазами, тщетно пытаясь освободить руки.

— А здесь, — невозмутимо произнес Ал, доставая из сумки на полу еще один шприц, — здесь у нас налоксон. То бишь противоядие.

Он положил шприцы на ночной столик, на всякий случай отодвинув его подальше от кровати.

— Скоро я избавлю тебя от кляпа, — сказал он и попытался перехватить взгляд брата. — Но сперва введу немножко морфина. Ты быстро почувствуешь его действие. Давление упадет, пульс замедлится. Тебе станет плохо. Возможно, возникнут проблемы с дыханием. Стало быть, выбирай. Или ты отвечаешь на мои вопросы, или получишь еще дозу. Так и будем продолжать. Просто, верно? Когда ты сообщишь мне все, что я хочу узнать, получишь противоядие. Но не раньше. Понятно?

Брат на кровати отчаянно дергался. Слезы текли из глаз, и Ал заметил, что брюки у него мокрые.

— И еще одно, — добавил Ал, втыкая иглу в бедро брата, прямо сквозь пижамные брюки. — Можешь кричать и выть сколько влезет. Только зря время потратишь, чтоб ты знал. До ближайшего соседа добрая миля. К тому же он в отъезде. День будний, на прогулки никто не ходит. Так что не старайся…

Он снова поднял шприц к свету, проверил, сколько ввел. Удовлетворенно кивнул, отложил шприц на ночной столик и рывком сдернул пластырь. Файед попытался вытолкнуть кляп языком, но его затошнило, пришлось повернуть голову. Ал двумя пальцами вытянул тряпку.

Файед ловил ртом воздух. Попытался что-то сказать, но не сумел, из-за рвоты.

— Времени у нас немного, — сказал Ал. — Так что постарайся отвечать быстро. — Он облизал губы, подумал. — Правда ли, что мама перед смертью приняла тебя за меня?

Файед сумел кивнуть.

— Она рассказала что-то, что, как ты понял, предназначалось только для моих ушей?

Брат взял себя в руки. Немного успокоился. Словно бы наконец уразумел, что попытки освободиться бесполезны. Секунду лежал совсем тихо. Только губы шевелились. Казалось, он пробовал смочить рот, в котором несколько часов сидел кляп.

— На! — Ал поднес к его губам стакан с водой.

Файед отпил глоток-другой. Прочистил горло и плюнул брату в лицо.

— Fuck you, — просипел он и откинул голову назад.

— Не слишком умно, — сказал Ал, утираясь рукавом.

Файед молчал. Будто бы размышлял, прикидывая, как выговорить себе освобождение.

— Давай еще раз. Мама сказала тебе что-нибудь о моей жизни, полагая, что ты это я?

Файед молчал. Но хотя бы лежал спокойно. Морфин начал действовать. Зрачки заметно сузились. Ал отошел к комоду возле двери в ванную, открыл кодовые замки чемоданчика и достал Файедов ежедневник. Перелистал календарь до 2002 года, выдернул листок из зажимов.

— Вот, — сказал он, вернувшись к кровати. — Вот дата смерти мамы. И что же ты здесь записал, Файед? В тот день, когда сидел подле нее? — Он поднес листок к глазам брата, тот отвернулся. — Июнь семьдесят первого, Нью-Йорк, вот что ты записал. Что означает для тебя эта дата? Ее назвала тебе мама? Мама говорила с тобой об этом дне, когда ты сидел рядом?

Ответа по-прежнему не было.

— Знаешь, — негромко сказал Ал, помахивая календарем, — умирать от передозировки морфина вовсе не так приятно, как люди воображают. Чувствуешь, как легкие начинают отказывать? Чувствуешь, что дышать становится труднее?

Брат зашипел. Попытался выгнуться всем телом, но сил не хватило.

— Мама единственная, кто знал об этом. Но она не предавала меня, Файед. Никогда. Мою тайну она приняла с трудом, но не использовала ее против меня. Мама была для меня исповедником. И могла бы стать им и для тебя, если б ты вел себя как подобает сыну. Хотя бы попробовал сохранить родственные отношения. Но ты делал все, чтобы создать отчужденность.

— Я всегда был чужим, — прошипел Файед. — Твоими заботами.

Он побледнел. Лежал не шевелясь, закрыв глаза.

— Моими? Моими? Да ведь я…

Ал решительно схватил шприц с морфином, вонзил его Файеду в бедро, ввел еще десять миллиграммов.

— У нас нет времени спорить об этом. Что должно случиться, Файед? Зачем ты здесь? Зачем приехал ко мне после стольких лет и для чего, черта побери, использовал сведения об аборте Хелен?

Файед меж тем, похоже, по-настоящему испугался. Он пытался вздохнуть поглубже, но мышцы не слушались. На губах выступила белая пена, будто он даже собственную слюну проглотить не мог.

— Помоги мне, — выдавил он. — Ты должен помочь. Мне нельзя…

— Ответь на мои вопросы.

— Помоги… Мне нельзя… Все пойдет к… План…

— План? Какой план? Файед, о каком плане ты говоришь?

Файед умирал. Вне всякого сомнения. И Ал почувствовал, как его бросило в жар. Дрожащей рукой он схватил шприц с налоксоном, приготовился сделать укол.

— Файед! — Свободной рукой он крепко взял брата за подбородок, чтобы Файед посмотрел ему в глаза. — Ты правда в опасности. Тут у меня противоядие. Ответь на один вопрос. Только на один. Зачем ты здесь? Зачем приехал именно ко мне?

— Письма, — пробормотал Файед. Глаза были совершенно мертвые. — Письма придут сюда. Если что-то сорвется…

Он не дышал. Ал резко ударил его по груди. Легкие брата еще раз попытались превозмочь смерть.

— Тебе тоже конец, — сказал Файед. — Это тебя они любили.

Ал выхватил из сумки нож, перерезал скотч, державший правую руку Файеда. Морфин он колол внутримышечно, теперь же нужна вена. Он медленно ввел противоядие в голубую жилу на предплечье брата. И, чтобы не потерять присутствие духа, поспешил снова привязать руку к изголовью. Встал, прошелся по комнате, уже не в силах сдержать слезы.

— Черт! Черт! Я хотел в жизни лишь одного — мира и покоя! Никаких ссор! Никаких скандалов! Уехал в этот укромный уголок, где мне и девочкам так хорошо, но являешься ты, и…

Ал всхлипнул. Он не привык к слезам. Не знал, куда девать руки. Просто уронил их. Плечи тряслись.

— О каких письмах ты говоришь, Файед? Что ты натворил, Файед? Что ты натворил?

Он ринулся к кровати, склонился над братом. Приложил ладонь к щеке. Усы, пышные, нелепые усы, которыми с недавних пор обзавелся брат, щекотали кожу, а он все гладил брата по лицу, снова и снова.

— Что ты учинил на сей раз? — прошептал он.

Но брат не ответил, он был мертв.